— Вам что интереснее снимать? — поинтересовался у Бренка и Златко Костя. — Экскурсию на автобусах или уроки? Вообще-то учтите, что экскурсии у нас бывают гораздо реже, чем уроки…
— И то, и другое, — сказал Бренк, но Степан Алексеевич, мягко взяв его за руку, уже прокладывал дорогу к ступенькам подъезда, и все, повинуясь привычке — все-таки это был директор школы! — не возражая, двинулись следом.
Педагогический коллектив расступился. Вот учителя-то, в отличие от школьников, рассматривали Златко и Бренка с жадным любопытством. Поднимаясь по ступенькам, правда, Костя и Петр могли бы заметить, что у литератора Петра Ильича вид такой, словно он присутствует там, где заведомо не должен быть, и сам очень удивлен этому обстоятельству, а историчка Вера Владимировна, или как за глаза ее звали Верочка, глядя на то, что происходит перед подъездом, почему-то нервно покусывает губы.
Преподаватель физкультуры Галина Сергеевна в тренировочном костюме с фирменным престижным трилистником, взглянув на Златко, выронила из рук туго накачанный мяч, и он гулко запрыгал по ступеням. Не оборачиваясь, Степан Алексеевич мягко проговорил:
— А вы, Галина Сергеевна, поезжайте с теми, кто желает, на экскурсию. В расписании сегодня нет занятий физкультуры. Вот пока проследите, чтобы все сели в автобусы.
Физкультурница, словно регулировщик движения, осталась у входа, возвышаясь над никак не стихающим радостным водоворотом, а остальные учителя потянулись в здание школы. Среди них был какой-то совсем незнакомый молодой человек, поглядывающий на фонокварелескоп у Бренка с особенным жадным любопытством, и только если очень внимательно присмотреться, в молодом человеке можно было признать сбрившего бороду, подстриженного и тщательно причесанного Лаэрта Анатольевича.
Все больше и больше недоумевая, Петр Трофименко я Костя Костиков в вестибюле стали смотреть по сторонам. Никого из школьников здесь не было, и вестибюль поражал тишиной и чистотой. В тишине особенно оглушительно зазвенел звонок к первому уроку.
— Прошу в классы, товарищи! — торжественно сказал директор педагогам и, мгновение подумав, добавил: — Да, вот что еще: поздравляю вас с началом нового учебного дня!
Бренк не отрывался от фонокварелескопа.
Учителя, поблагодарив Степана Алексеевича, потянулись в разные стороны. Никто из них, кроме Лаэрта Анатольевича, внимание которого так и было приковано к фонокварелескопу, не смотрел больше на школьников двадцать третьего века и на Костю с Петром. Но почему-то, уходя, еще раз обернулась Верочка. Степан Алексеевич значительно кашлянул, поправил галстук и ушел в сторону своего кабинета.
Бренк опустил фонокварелескоп.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Петр, — все ведь направлялись на экскурсию, и школа должна быть пустой. Ты видел, чтобы в школу хоть кто-нибудь заходил? — спросил он у Кости.
— Надо пойти и заглянуть в классы, — рассудительно сказал Костя, — не зря же туда пошли учителя. Значит, не все поехали на экскурсию.
Они поднялись на второй этаж. В пустоте коридора гулко отдавались шаги. Сразу же на одной из дверей Петр и Костя с изумлением обратили внимание на табличку, которой еще вчера не было: «Класс отличной успеваемости и примерного поведения». Бренк ее заснял. Петр толкнул дверь, и от удивления даже отступил — класс, как всегда во время урока, был заполнен, а за столом сидела математичка Елизавета Петровна. Как всегда математически строго в этот момент она задавала кому-то вопрос, на который тут же получила четкий, правильный ответ.
— Геометрия, — определил Бренк, — это мы еще не снимали.
Не очень решительно все четверо вошли в класс, и Бренк снова поднял фонокварелескоп на уровень груди. Никто в классе не обратил на вошедших ни малейшего внимания, урок не прервался. Елизавета Петровна вызвала к доске сразу трех учащихся, задала им три задачи про равнобедренные треугольники, а потом приступила к устному опросу. На каждый вопрос следовал моментальный ответ, задачи тоже были решены молниеносно. Восхищенный Златко прошептал на ухо Петру: «Вот это да! Даже у нас не всегда так бывает!»
Но Петр Трофименко не отвечал. Он обшаривал взглядом класс и все больше мрачнел, потому что все лица были ему незнакомы. Костя Костиков тоже был удивлен этим и искал причину. Бренк не отрывался от фонокварелескопа. Вопрос следовал за вопросом, ответ за ответом. Наконец Бренк опустил аппарат и потянул Златко за рукав.
— Здесь хватит, — прошептал он удовлетворенно, — пойдем дальше.
— Да, — все больше мрачнея, отозвался вместо Златко Петр Трофименко, — здесь нам делать больше нечего.
Они вышли в коридор. На их уход тоже никто не обратил никакого внимания. Можно было даже подумать, что каким-то непонятным образом снова вступил в действие эффект кажущегося неприсутствия.
— Ну, — спросил Петр невесело, — что вы еще хотите снять? Что вам вообще надо снять?
Бренк и Златко переглянулись.
— Понимаешь, — задумчиво отозвался Златко, — учеба и быт школьников восьмидесятых годов двадцатого века — это понятие очень многое в себя включает. Скажем, уровень представлений школьников об изучаемых явлениях. Это, разумеется, связано с общими научными представлениями в той или иной дисциплине. Такие представления меняются с течением времени, вот разве что только геометрические представления стабильны. Значит, нам надо снимать самые разные уроки, чтобы зафиксировать ваш уровень представлений. Мы до неполадки с блоком успели снять химию, вот этого «хомо хабилиса»… В качестве быта, если вы не против, представим, Петр, твой дом, пачки пельменей, пирожки, Александру Михайловну… Будем считать, что быт есть. Давайте пока просто походим по классам. Еще три-четыре разных занятия и, видимо, нам этого хватит. Потом, может быть, спорт хорошо еще снять, увлечения. Ну там, общий вид школы, интерьеры…
— Пойдем походим, — сказал Петр.
В следующем классе с такой же аккуратной табличкой все повторилось один к одному: никто не обратил никакого внимания на вошедших. Правда, в остальном обстановка отличалась от той, что была на уроке геометрии. Здесь была литература, и Петр Ильич, целиком ушедший в свои размышления, не обращал на учащихся никакого внимания, потому что неподвижно смотрел в стену. Но учащиеся, ни один из которых тоже не был знаком ни Косте, ни Петру, лихо справлялись и сами. Они вели жаркий и аргументированный диспут о постепенной трансформации образа лишнего человека в русской литературе и сейчас вовсю были увлечены обсуждением высказанного кем-то смелого утверждения, что Евгений Онегин, доведись ему родиться в Древнем Риме, а не в царской России, немедленно примкнул бы к восстанию Спартака, в то время как Григорий Печорин в той же ситуации скорее всего остался бы пассивным и холодным наблюдателем, не сочувствующим ни рабам, ни рабовладельцам…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
