Не вздумай ревновать! А как? Ей и самой хотелось бы не ревновать, но с тех пор как родилась Лялечка и из-за ее беспрестанного оглушительного рева днем и ночью пришлось перебраться в Ростокино, бороться с ревностью становилось все труднее и труднее. Раньше она всегда знала, где Марк, чем он занят, когда вернется домой из театра, с концерта, со съемок или с гастролей. Как настоящая жена. В последние два с лишним года она все чаще ощущала себя не женой, а приходящей любовницей Марка, а иногда с горькой иронией думала, что иначе, как приходящей домработницей, ее, пожалуй, и не назовешь.
Приедешь к нему на выходные – в мойке грязные рюмки, в ведре коробка из-под торта. Говорит: завалились друзья поиграть в преферанс, выпить, пообщаться. А может, вовсе и не друзья, а подружки? Например, разудалые москонцертовские девицы?
Марка ее ревность только забавляет.
– Ревнюшка ты моя ненаглядная! Зачем мне какие-то потрепанные лицедейки, когда у меня есть ты? Бриллиант чистой воды!
В находчивости ему не откажешь. Окурки со следами помады и найденная в ванной шпилька тотчас получили объяснение, похожее на упрек: «Бабы, моя дорогая, между прочим, тоже умеют играть в преферанс!» – а извлеченный во время уборки из-под дивана разодранный лифчик вызвал неудержимый, гомерический хохот:
– Ха-ха-ха!.. Кто бы мог подумать, что наш администратор Гриша, которому я дал ключи от квартиры, еще способен в свои пятьдесят лет рвать на бабе нижнее белье и разбрасывать его по квартире! Старый насильник!
Впрочем, если бы Марк и правда развлекался здесь с девицами, он уничтожил бы все компрометирующие улики. Что же касается лифчика – размера шестого-седьмого, то он действительно мог принадлежать только какой-то «увесистой тетке из Гришкиного гарема», а не юной куколке во вкусе хозяина квартиры…
– Мама! Не спи, качай!
– Ой, Лялечка, может, хватит? – проснулась Люся. От холодной металлической штанги у нее закоченела рука, да и топтаться на одном месте порядком надоело. – Пошли-ка, зайчик, попрыгаем, побегаем!.. Не хочешь?.. А давай поскачем, как настоящие зайцы, в универмаг? Купим там мороженое в хрустящем стаканчике. У бабы Нюши в Ростокине такого нет, а мы завтра возвращаемся к ней. Кончились бабушкины каникулы.
– Нет, качай!
Спасла рыжая дворовая кошка, на тощих лапах семенившая по двору. Заметив киску, Лялька моментально спрыгнула с качелей. Кошка сразу прибавила шагу, юркнула в подвал, и маленькая, рассердившись, зло топнула резиновым сапожком по луже:
– Хочу тута!
– Что тута? Зачем ты брызгаешься? Что ты хочешь?
– Хочу тута жить!
Нюшино «тута» в ее устах звучало очень смешно. Это с одной стороны, а с другой – было над чем призадуматься. У девочки есть отец и мать, а она большую часть времени проводит с малограмотной бабушкой. Потому что мать погрязла в хозяйстве – мечется как угорелая на два дома, а отец полностью устранился от воспитания ребенка. Конечно, он сильно занят, однако если б захотел, то вполне мог бы выкроить час-другой, чтобы позаниматься с Лялькой – почитать, рассказать сказку, вместе поучить детские стишки. В конце концов, чем двадцать четыре дня маяться от безделья на курорте и сочинять письма сомнительного содержания, лучше бы уделил внимание собственной дочери.
Люсе стало так обидно за маленькую, так жалко ее, что она подхватила Ляльку на руки и расцеловала в холодные щечки.
– Ты мое солнышко!.. Вчера звонил наш папа. Спросил: а Лялечка хорошо себя ведет? Я сказала: очень хорошо! – и он велел купить тебе подарок.
Лялька заулыбалась и на мгновение сделалась похожей на Марка, хотя вообще-то была похожа только на саму себя – черноглазую, угрюмую пессимистку. Не в папу и не в маму…
Из всех уродливых игрушек советского производства перепачканная мороженым Лялька выбрала самую страшную – бурую обезьяну с непропорционально длинными даже для обезьяны черными лапами. Обхватила ее за шею и поволокла за собой, не дожидаясь, пока Люся расплатится в кассе.
– Подожди! Куда ты? – догнала ее у дверей Люся. – Давай я понесу твою зверюгу. Не надо вытирать обезьяной пол.
– Нет, моя!
После духоты, бесконечных Лялькиных капризов, пихающих друг друга в бок покупателей, бьющихся в очередях за чешским хрусталем, гэдээровскими бра и польскими покрывалами, глоток свежего воздуха на просторной площадке перед универмагом «Москва» показался поистине глотком свободы.
Здесь Люся решительно отобрала у Ляльки гориллу, отряхнула грязные черные лапы и, засунув страхолюдину под мышку, развернула непослушную девочку в направлении дома: «Вперед!» – но тут за спиной послышался знакомый голос:
– Люська, Артемьева! Ты ли это? – Обогнав, Нонка перекрыла им дорогу широко раскинутыми руками. – Какие люди в Голливуде! – кинулась она Люсе на шею. – А я принеслась в «Москву» за французской крем-пудрой. Девки из редакции сказали, что здесь есть, я и двинула с утра пораньше! – весело объяснила она, присела на корточки перед малышкой и взяла ее за ручку. – Привет, подруга! И как нас зовут? По телевизору сказали, вроде Олечкой?
Бука надулась и спряталась за Люсину спину.
– Зовут нас действительно Олечкой, но, невероятно упрямые, откликаемся мы только на Лялечку! – засмеялась Люся. Она была ужасно рада видеть Нонку, и именно такой, как сейчас: снова веселой, общительной, отлично одетой – в модном белом плаще на кокетке, высоких светло-коричневых сапогах из «Березки» (Люся их там тоже заприметила), с ярким, летящим по ветру шелковым шарфом. Словом, выглядела Заболоцкая на все сто. Как и положено девушке с Центрального телевидения.
Подмигнув, Нонка, на цыпочках, крадучись, попыталась подобраться к буке.
– Ага, вот ты где прячешься, Лялечка Крылова!
На этот раз Люся не стала поправлять: не Крылова, а Артемьева, – предпочла забросать Нонку вопросами о ее собственной, наверняка гораздо более интересной жизни, о знакомых девчонках с телевидения. Новостей у Заболоцкой оказалось хоть отбавляй: и на работе – она окончила журфак и теперь работает редактором, – и на личном фронте.
– Не поверите, девчонки, я завела себе постоянного мужика! Сугубо положительного, неженатого доктора физико-математических наук. Надоели мне, Ляль, все эти операторы и режиссеры с их вывернутыми мозгами и псевдохудожественными проблемами, ты не представляешь как! – сообщила Нонка насупленной малышке, продолжая всячески заигрывать с ней в надежде добиться расположения. – Послала я их всех на фиг и прошлым летом на коктебельском пляже нашла себе Петю. Петра Семеновича Брускина. Честное пионерское, Ляль, отличный дяденька! С приличной, кстати, зарплатой, тачкой и однокомнатной квартирой на Планерной. Это, правда, охренеть как далеко, однако для истинной любви расстояние не помеха!
– Ты уехала с Арбата? А как же Юрий Борисович? Один? – испугалась за него Люся, вспомнив, каким потерянным и беспомощным был Юрий Борисович на похоронах.
– Да ты что! – возмутилась Нонка. – Нет, конечно! Мы с папой живем, на Арбате. Знаешь, в последнее время у него очень неважнецки обстоят дела с сердцем… – Печально вздохнув, она поправила соскользнувший с плеча ремешок симпатичной фирменной сумочки под цвет сапог и опять весело застрекотала: – Не знаю, Люськ, может, Петюха со своим физико-математическим занудством мне скоро опостылеет, но пока все клево. Расписываться с ним я не спешу, и его это жутко заводит. Все пытается доказать мне в койке, что второго такого трахтенберга не найти!.. Ха-ха-ха!.. Да что это я все о себе да о себе? Давай рассказывай, как у тебя-то дела… Ляльк, ну дай ты нам с матерью спокойно поболтать! – уже с раздражением обернулась она к настырной малышке, все время тянувшей Люсю за руку: домой!
Лялька посмотрела на сделавшую ей замечание нехорошую тетю исподлобья, надула щеки, еще секунда – и крошка с розовым помпоном взвыла бы, как сирена.
– Успокойся, сейчас идем!.. Нонн, а пошли к нам? Я ее накормлю, уложу спать, и мы с тобой спокойно посидим на кухне, поболтаем, кофейку попьем. У меня, кстати, есть бутылка «Псоу», джин с тоником, фирменные сигаретки. Пошли, а? Здесь же рядом.
– Да не знаю, вроде я…
– Пошли, пошли! – подхватила ее под руку Люся. – Мы с Лялечкой одни. Марк прилетит, видимо, послезавтра. Он отдыхает в санатории на Кавказе.
– На Кавка-а-азе? – в изумлении протянула Нонка, остановилась и вытаращилась, как на ненормальную. – На каком Кавказе? Я же его видела вчера. На премьере у Ефремова. Еще подумала: а чего это он не с тобой явился?.. Ай… кхе-кхе-кхе… извини… что-то в горло попало… – Нонка долго откашливалась в сторону, прикрывая рот ладонью, а потом, пунцовая до корней волос то ли от кашля, то ли оттого, что, не подумав, брякнула лишнее и теперь не знает, как выпутаться, вдруг подслеповато сощурилась и заявила, что запросто могла ошибиться. Зрение стало совсем хреновое.
– Уже пора очки носить! – Принужденно расхохотавшись, Нонка посмотрела на часы, заторопилась: – Ой, ребята, мне пора! У меня в два прогон в Вахтанговском театре… – и крикнула уже на бегу: – Девчонки, я вас це! Люськ, позвони обязательно! Приходи в гости! Или на студию!
