Все продолжали чего-то ждать, и каждый понимал, чего он ждет. Ждали Джамуху, анду Темуджина. Время шло, а он не появлялся. Касар по простоте души начал злиться. С возмущением думал о том, как посмел анда Темуджина оскорбить его? Он огляделся, но увидел, что Темуджин абсолютно спокоен. Ни Касар, ни другие юноши не подозревали, как тревожно билось сердце Темуджина, он думал про себя: «Если Джамуха не придет до рассвета, я буду знать, что он нарушил правила нашей дружбы». Но от этих рассуждений он не разозлился, а огорчился. Печаль давила ему на сердце, как свинец. Он мысленно молил судьбу, чтобы Джамуха пришел. Пусть придет, даже если он во всем его обвинит. В тот момент Темуджину не было нужно прощение Джамухи — пусть он не поймет, лишь бы просто пришел.
Рассвет уже разжег бледный неровный огонь вдоль границ горизонта на востоке, когда наконец явился Джамуха. Он вошел настолько тихо, что никто его не услышал.
Темуджин, кажется, не увидел, а почувствовал присутствие друга.
Когда он взглянул на Джамуху, молча стоявшего перед ним, сердце его вздрогнуло. Юноша был белее мертвеца, видно, он сильно страдал. Он несколько раз пошевелил безмолвно губами, прежде чем смог заговорить. В сухих глазах Джамухи Темуджин увидел нечто такое, от чего ему стало стыдно.
— Джамуха, у меня не было вражды против Бектора, — сказал Темуджин.
Джамуха молча смотрел на него, а потом спросил тихим и слабым голосом:
— Это ты пытался отравить Бектора пару дней назад?
Темуджин изумленно уставился на него.
— Отравить Бектора? Ты что, сошел с ума, Джамуха?
Он замолчал, потому что Джамуха встал перед Темуджином на колени и, глядя на него глазами, полными слез, просто сказал:
— Ты — мой анда.
И он сел по правую руку Темуджина, который был сильно поражен поведением друга.
В юрте снова надолго воцарилось молчание. Теперь Темуджин ждал шамана.
Сначала он думал сам сходить к Кокчу, но потом решил, что этого не стоит делать, ведь если он отправится к шаману, тот станет победителем. Солнце появилось над горизонтом, когда Темуджин приказал Шепе Нойону:
— Сходи к шаману и прикажи ему немедленно прийти ко мне.
Глава 24
Шаман вошел в юрту, лицо его бороздили морщины, оно посерело, но внешне он был спокоен, выглядел величавым и уверенным в себе. Кокчу не ведал, что его ждет. Может, Темуджин что-то узнал о его происках? Захочет ли он слушать его доводы или проявит свой крутой нрав? Шаману грозила мучительная смерть, какую всегда приберегали для предателей, но он вошел в юрту с чувством достоинства, если и испытывал чувство страха, то старался его не показывать.
Кокчу смотрел только на Темуджина, торжественно восседавшего среди своих молодых соратников. Глаза молодого хана стали серыми и светились. Шаман приготовился к самому плохому. Он уже смог заметить, что, когда глаза Темуджина вдруг приобретали синий оттенок, значит, он замышлял какую-то хитрость, от ярости они светились, как изумруды, а помыслы о расправе делали их невинными и серыми.
Кокчу не преклонил колена, потому что подумал: «Если он собирается меня убить, я не стану перед ним унижаться!»
Склонив голову, шаман ждал.
Темуджин заговорил тихим голосом, а глаза посерели еще сильнее:
— Кокчу, мне известно, как ты любил Бектора, и тебя сильно огорчила его смерть.
У Кокчу задрожали ресницы, и он тихо ответил:
— Темуджин, ты — хан, бедному священнику не остается ничего, как только оправдывать все деяния.
Темуджин улыбнулся и попытался сыграть доброго «правителя», глаза засветились изумрудами.
— Ты любил Бектора, как сына, и поэтому я хочу объяснить тебе, почему я так с ним поступил. Ты мне нужен, чтобы ты поддерживал меня перед моим народом. До меня дошли слухи, что люди в ужасе от моего поступка.
Кокчу промолчал, испепеляя взглядом Темуджина. «Неужели он боится?» — думал шаман, веривший в силу своего взгляда, через мгновение он решил, что это не так.
Темуджин продолжал говорить нарочито мягким голосом:
— Если бы среди моих людей не было предателей, я не стал бы убивать Бектора. В их руках он мог стать мечом, разящим меня. Поэтому мне пришлось с ним расправиться, и вся вина лежит не на мне, а на этих предателях. Это на их руках алеет его кровь!
Кокчу пытался показать, что он спокоен, но его сердце билось болезненными рывками.
— Я желаю покончить с насилием, — грустно продолжал Темуджин, — надеюсь, смерть Бектора послужит предупреждением предателям. — Он помолчал, а потом резко и громко добавил: — Ты меня понял, Кокчу?
У шамана были белые губы, но он твердо ответил:
— Я понял тебя, мой хан.
Темуджин улыбнулся, но улыбка его была страшной.
— Кокчу, ты умный человек, а мой дядюшка Кюрелен всегда говорит, что те, кто обладает умом, всегда поддерживают только сильных людей. Кокчу, я никогда не был слабым человеком и вождем никогда таким не буду!
Шаман уважительно склонил перед ним голову. «Значит, я не умру», — подумал он, и ему самому стало противно от того, как задрожали от облегчения его ноги.
Темуджин продолжал внимательно наблюдать за шаманом злобными и жестокими глазами:
— Я ненавижу предательство, и не сомневайся, если появится необходимость, я снова расправлюсь с предателями собственными руками. Ты должен это сказать моим людям. Ты им объяснишь, что Бектор был предателем и заслужил смерть. Учти, в следующий раз предателя будет ждать мучительная смерть.
Снова шаман покорно склонил голову.
— Передай моему народу, что это ты сказал мне, что Бектор должен умереть, потому что во сне ты узнал о его предательстве.
Кокчу медленно поднял согбенную голову. Его губы побелели еще сильнее, и после долгой паузы он еле слышно прошептал:
— Как прикажешь, Темуджин.
Темуджин снял с пальца золотой перстень с крупным фиолетовым камнем — его подарил ему Кюрелен. Взял руку Кокчу и надел на палец шамана кольцо. Кокчу не мог отвести взгляда от подарка, понемногу его запавшие и серые щеки порозовели.
— Правители могут процветать без священников, но без правителей священники исчезнут с лица земли, — заявил Темуджин.
Коснувшись пальцами лба, Кокчу низко поклонился Темуджину. Тот взглянул на присутствующих с торжествующей улыбкой, в которой можно было различить презрение к побежденному шаману.
— Отправляйся, Кокчу, и не забывай о моих приказаниях.
Шаман покинул юрту. Восток серебрился и отдавал перламутром. Женщины разводили костры, дым темной спиралью ввинчивался в чистый утренний воздух.
Стоял молча Кокчу, смотрел на небо. По его лицу пробежала судорога. Он погрозил кому-то невидимому крепко сжатым кулаком, словно желая его проклясть. В первых лучах утреннего солнца ярко сверкнул перстень, Кокчу уставился на него расширенными глазами. Сжатый кулак медленно разжался, поднятая рука опустилась, потрескавшиеся губы тронула кривая ухмылка.
Он отправился выполнять приказ хана, думая о том, как успокоить людей.
Темуджин отправился в шатер к жене. Она не спала всю ночь, и, когда он вошел, она приподнялась с ложа, с ее плеч соскользнул белый халат из тонкой шерсти, оставив ее обнаженной. Она стояла перед ним голая в неясном розоватом огне жаровни, протянув к нему гладкие руки, а ее губы освещала соблазнительная улыбка.
Темуджин мгновение стоял неподвижно, любуясь ее совершенным телом. Борте взглянула ему в глаза, и сердце, бившееся от страха за содеянное, стало стучать ровнее — она поняла, что победила. Борте кинулась мужу в объятия, а он впился в ее губы с криком любви, похоти и радости.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
— Мой народ, — говорил Темуджин, — побежден и рассеян по земле. Людям приходится бояться, они стыдятся этого и сильно унижены. Они бедны и гонимы. Я — хан горстки перепуганных детей и старух, но среди них есть мужчины, чья воля от страха превратилась в воду. Но я за них отомщу! Я выведу их из теснин к пышным пастбищам, и они смогут мирно ставить свои юрты рядом с чистыми плещущимися водами.
Так говорил Темуджин своему народу перед тем, как ехать к побратиму своего отца Есугея, сильному, хитрому и трусливому Тогрул-хану, христианину-несторианцу и караитскому тюрку. Темуджин брал с собой Шепе Нойона, Джамуху Сечена, Субодая и Касара.
В свое отсутствие он поручил дядюшке Кюрелену править своим народом, а за женщинами и детьми должна была приглядывать Оэлун. Правой рукой Кюрелена он сделал шамана, а левой должен быть Бельгютей. Он сказал, что его жена стала ханшей и что все должны выполнять ее приказания.
Он смотрел на своих оборванных и обедневших людей и видел, что их осталось совсем мало. Перед его взором виднелись бедные юрты, небольшое количество скота, коней, коз, овец и верблюдов. И вдруг ему стало страшно. Однако люди не смогли ничего прочитать на его свирепом, суровом, неподвижном лице и в сверкающих глазах. Темуджина ярко освещали солнечные лучи, он твердо держал в руках копье, восседал на коне как вождь, его окружали верные слуги. На луке седла лежало его величайшее сокровище — накидка из спинок черных соболей. Это было подношение Тогрул-хану.
