Обретший необыкновенную прыгучесть кот, был насторожен и вездесущ. Упавших в воду и пытающихся со всех сторон вскарабкаться на борта пинасы незадачливых пиратов, встречали крепкие зуботычины и удары по макушкам обломком весла, которым, с виду неуклюжий, Бегемот управлялся с потрясающей ловкостью и легкостью. С помощью лап и хвоста, он с изумительной сноровкой и проворностью перемещался по немногим натянутым снастям скудного такелажа и в выборе жертв промахов не имел. За его красным поясным шарфом уже торчало два трофейных ассагая.
Ошеломленные столь резким и яростным отпором, израненные и изувеченные противники быстро утратили свой боевой пыл. Их наступательный порыв угасал на глазах. Столпившись на высоком носу галеры, увенчанном абордажной площадкой, они все еще потрясали ассагаями и изображали свирепых воинов, но… Можно было не верить своим глазам и случившемуся полнейшему разгрому, но факт оставался фактом — четверка каких-то несуразных личностей провела сражение весьма грамотно и не оставила никаких сомнений в своей победе.
Подувший сильный свежий ветер надул парус, и, казавшаяся еще совсем недавно легкой жертвой, но не оказавшаяся таковой, купеческая пинаса, плавно покачиваясь на волнах, заскользила на запад, увозя безвозвратно ускользнувшую добычу. Преследовать ее уже не пытались.
Впрочем, погибших в этом быстротечном морском сражении, кажется, не было — нанесенные раны и ушибы не являлись смертельными. Возможно, и были утонувшие в морской бездне. Но их смерть в пучине не являлась непосредственным результатом причиненных защищающимися травм, а была лишь следствием собственной неосторожности нападающих.
Внимательный сторонний наблюдатель, однако, непременно отметил бы точечную избирательность и щадящий характер наносимых троицей ударов, несмотря на внешнюю ярость и неистовство прошедшей схватки…
Уже поздним вечером, осушив немалое число кувшинов с терпким фригийским вином, бессчетно выставляемых на стол счастливым судовладельцем, отважная четверка бурно обсуждала эпизоды сражения.
Как и всегда, сведущий и начитанный кот, попытался было поведать о случае пленения пиратами знаменитого Юлия Цезаря, но, дойдя до выплаты знатным патрицием выкупа морским разбойникам и громогласного его обещания выловить их и предать смерти, наткнулся на насмешливый взгляд сидящего напротив Фагота и обиженно замолчал.
Хозяин пинасы, хмельной и радостный, уже не очень удивился пьющему вино и заговорившему вдруг коту, хотя вначале и выпучил глаза, заподозрив собеседников в чревовещании.
Опьяненный вином, а больше запалом боя, Азазелло потребовал продолжения истории о Юлии Цезаре, а грек громогласно поддержал его. Коту нужен был путеводный луч, и он нашел его. Победно глянув на своего извечного язвительного насмешника, отважный Бегемот закончил таки свое повествование о том, как блистательный полководец древности исполнил свое обещание, снарядил экспедицию на поимку пиратов, пленил, а затем и казнил их, распяв на крестах.
Последовало бурное одобрение последовательным действиям великого римлянина, с поднятием чаш и хлопаньем по спинам и плечам спаянных пережитой опасностью и победной схваткой боевых товарищей. Причем Бегемот, утративший несколько бдительность, едва не свалился под стол от мощного удара длинного и тщедушного, внешне, Фагота.
Стремительным ударом короткого римского меча на море упала ночь. Тьма окутала, идущее под парусом судно, вначале лиловой, а затем и черной накидкой.
Участники ночной пирушки крепко спали, не сумев насладиться захватывающей картиной морского рассвета. Небо на востоке разом стало вишнево-красным, а солнце будто вынырнуло из морских глубин и сразу заполонило собой весь мир. Подсвеченные солнечными лучами изумрудные волны, казалось, бежали вперед, наперегонки с пинасой и не могли победить в этом состязании.
А утром они уже наблюдали полет морских чаек у гористого побережья Италийского полуострова…
Рим встретил их ненастьем. Низкое небо, затянутое черными тучами, казалось, готово было обвалиться на сумеречный город. Но оно неподвижно висело, наполненное непроливающейся влагой и лишь лениво перемешивало черноту своих облаков.
Но и, окрашенный непогодой в серые и черные цвета, Рим потрясал своими гигантскими размерами, великолепием и разнообразием архитектуры, необычайной красотой своих храмов, дворцов и театров. Богатые виллы, разбросанные на холмах, поражали прекрасной отделкой, величественными колоннами, причудливой игрой мрамора. Роскошную позолоту статуй и яркий колер многочисленных мозаик не смог скрыть даже тот свинцовый оттенок, которым мрачные тучи, походя, мазнули городские кварталы.
С высоты Капитолийского холма, у подножия храма, панорама раскинувшегося вдоль Тибра Вечного города выглядела особенно впечатляюще.
Шулерская физиономия Фагота приняла мечтательное выражение. О чем мог думать верный слуга властителя Тьмы, гонимый его велением по безбрежным просторам времени и пространства, глядя на средоточие древнего имперского зла? Скитания во мгле веков неисповедимы — судьба, а, точнее, воля Воланда, скрестит его путь с участью еще одного могущественного вождя империи.
Отмеченное уродством лицо Азазелло было сосредоточено. На город он смотрел с позиции опытного воина — в каком месте надлежит ударить, чтобы он быстро пал и откуда следует начинать разграбление павшего гиганта, что он и сделает через четыре века, возглавляя бесчисленные вестготские племена.
Даже кот, скучающий без ежедневного легкого шутовства, обошелся на этот раз без своих проделок и смотрел на город затуманившимися глазами, вспоминая, видно, о чем-то своем. Правда, длилось это недолго. Резко мотнув головой, отгоняя навязчивые видения, он взбугрил спину и жестом фокусника выудил из-за загривка листок бумаги.
Исторический экскурс, от Ромула и Рема, вскормленных волчицей и до правящего принцепса Тиберия, был на этот раз краток, и сподвижники Бегемота выслушали его без обычных замечаний и подколок. Лишь однажды, при цитировании котом Плутарха, Фагот привычно скривил свой ироничный рот, но, вспомнив о чрезвычайной важности предстоящей миссии, все же удержался от язвительной реплики. Азазелло внимал молча, вдумчиво и запоминательно.
Роль Каиафы, подающего жалобу римскому императору, по общему решению, должен был сыграть Азазелло, обладающий некоей магнетической силой убеждения.
Глава шестнадцатая
1.13. Тиберий. Пусть он правит или пусть он уходит!
Тело полностью обнаженного мужчины, раскинувшееся на широком, богато украшенном ложе с балдахином, было грузноватым, но еще мускулистым и полным силы. Бурная ночь привела в беспорядок роскошные, с замысловатой вышивкой, изображавшей охоту на львов, подушки, разбросанные в беспорядке на широкой кровати, и скомкала тончайшие шелковые простыни. Легкое одеяло, отороченное нежным лебяжьим пухом, валялось на мраморном полу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
