На высоком подиуме находился высокий, но скромный трон из слоновой кости без позолоты и мишуры. В красной, даже пурпурного цвета, мантии — торжественной одежде римских императоров, на нем восседал Тиберий с золотым венком на голове. По обеим сторонам трона стояли два деревянных столика.
За столиком справа сидел легат по делам провинций Север Примул. Перед ним лежала древняя инкунабула с эдиктами и институциями римских императоров и консулов.
Столик слева занимал, ведущий императорские анналы, Иосиф Флавий, писец и историк Тиберия, изготовившийся острым каламусом зафиксировать каждое слово повелителя римской империи. Листы папируса и бронзовая чернильница сбоку, также выражали степень его готовности.
Секретарь сидел за массивным мраморным столом сбоку, у ступеней подиума. Вид у него был значительный и деловой — он вел процедуру заседания.
У подножия трона на ступеньке сидел переводчик — бородатый, курчавый, с несколько гнусавым голосом.
— Обжалуются действия наместника императора в Иудее! — голос секретаря был высок и торжественен.
— Пусть будет изложена суть жалобы, — император взмахнул рукой.
В залу быстрым шагом вошел человек невысокого роста, в черном платье до пят, без всяких украшений. На макушке его крупной породистой головы с залысинами покоилась круглая черная шапочка. Половину лица закрывала темная густая, слегка вьющаяся, борода с некоторыми вкраплениями седых волосков. Живые, глубоко посаженные глаза, блестели из-под густых черных бровей.
— Следует обнажить голову перед венценосным, — прошипел секретарь.
Человек в черном послушно снял шапочку и, подойдя к подиуму, склонился в глубоком продолжительном поклоне.
— О, великий Тиберий, сын богов и богинь, достойнейший из достойных среди живущих на земле, несчастный священник склоняет перед тобой голову, — Каиафа протянул императору шкатулку из коричневатого камня с золотистыми разводами и свиток пергамента, обмотанный толстой красной нитью, скрепленной коричневого цвета печатью.
Император повел бровью, и подскочивший секретарь принял протянутое и быстро отошел в сторону.
— Говори.
— В подвластной тебе Иудее, — начал первосвященник без всяких предисловий, — объявились смутьяны, которые осмелились хулить твое имя и прекословить твоей власти. Возглавил их некий плотник и сын плотника Иисус из Назарета…
Тиберий нахмурился при этих словах — второй раз на его слух всплывает это имя. В провинциях неспокойно. Бесчисленные самозваные вожди, предводители и пророки призывают людей стряхнуть владычество Рима, возникают серьезные беспорядки, бунты и восстания. В самом Риме почти не осталось регулярных войск — легионы постоянно перемещаются по бескрайней империи, подавляя очаги смуты и сопротивления.
— … однако наместник твой Пилат отказался утвердить приговор синедриона. И хотя мятежный пророк умер на кресте, многие в Иудее считают, что Рим равнодушен к его преступлениям против кесаря и воодушевленные этим создают секты в его поддержку и призывают к выступлениям против римлян. Самого же его объявили мучеником и богом…
Иудея… Маленькая, но очень беспокойная провинция. Как доложил ему секретарь, в ней смешалось множество народов и вероучений. Этот представитель правящей религии, похоже, надеется на помощь могущественного Рима в борьбе со своими недругами. По-видимому, хитер, лукав и коварен, если осмелился жаловаться принцепсу на его наместника.
Император не понимал чужого языка, однако перевод говорил о хорошей логике изложения жалобы. Что-то в облике жалобщика показалось ему несообразным и искусственным. Он насторожился, внимательно всмотрелся в лицо говорящего, и ему вдруг показалось, что правильные черты благообразной физиономии первосвященника внезапно исказились — на нем проступило жестокое и злобное выражение. Верхняя губа приподнялась, и из угла рта явственно показался уродливо искривленный клык, а густая борода исчезла, уступив место разрозненным рыжим длинным волоскам, торчащим на конце заостренного подбородка.
Он быстро глянул по сторонам. Флавий ретиво, не поднимая глаз, скрипел каламусом. Легат Север Примул, похоже, дремал, уставившись немигающим взглядом куда-то в угол зала. Секретарь усердно ловил каждое движение владыки, чтобы уловить его настроение и не пропустить сути императорского волеизъявления по его глазам и жестам.
— … и народ иудейский смиренно примет твое решение, каковым бы оно не было, — закончил ходатай, облик которого вновь выражал глубочайшую покорность и кротость.
— Померещилось, — подумал император и мотнул головой, отгоняя наваждение, чем ввел в заблуждение своего чиновника, тотчас вскочившего на ноги.
— Твоя инвектива будет внимательно изучена, фаст — день судебного решения, состоится через два месяца. Тебе сообщат об этом дне, и ты можешь на нем присутствовать… — секретарь привычной скороговоркой излагал судебную процедуру, но увидел поднятую вверх руку Тиберия и замолчал.
— Объявляю тебе, сын Иудеи, — звучный голос императора вибрировал и отзывался эхом в высокой просторной зале судебного присутствия, — твоя первоначальная жалоба отклонена. Не годится выносить решение лишь на основании твоих слов и поданной тобой акции. Но она не будет оставлена без внимания. Мною для проведения следствия будет направлен в Иудею специальный претор. По его докладу и содержанию твоей акции будет принято окончательное решение.
— Император мудр, — пискнул секретарь, голос которого сорвался от неожиданного вмешательства Тиберия. — Заседание закончено.
Лицо Каиафы не отразило никаких эмоций, оно сохраняло застывшее выражение покорности и подобострастия. Он почтительно склонился, развернулся и вышел из помещения тем же быстрым шагом.
Умен был император. Не поддержал иудейского первосвященника против своего недавнего соперника, хотя вначале и хотел это сделать. Нет, пусть будет ненавистный Пилат занят раздорами и смутой в своей провинции. Пусть вспыхнет в Иудее очередной бунт. Тогда можно попенять прокуратору на плохое ведение дел и неумелое руководство доверенной провинцией. И можно, в очередной раз, решить его судьбу.
Гай Юлий Полибий ждал принцепса в просторном зале триклинии, тишина в котором нарушалась лишь журчанием фонтанов. Он сидел на широкой мраморной скамье у стены, выходящей широкими окнами на Тибр.
— Да берегут тебя Пенаты, величайший цезарь — дуумвир встал и почтительно склонил голову.
— И тебе — беневент,[11] — император сделал знак рукой в сторону обеденного ложа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
