Шаман стоял неподвижно, ожидая его приближения, бледный и сутулый, собранный и страшный, как машина смерти. Так стоит матадор на корриде, неподвижно ожидая приближающего к нему быка, ловя каждое его движение, каждый оттенок ярости и страха в его маленьких, залитых кровью глазках, так стоит матадор, собранный и готовый в нужное мгновение отступить чуть в сторону, взмахнув багряным лепестком мулеты, или нанести молниеносный смертельный удар короткой шпагой…
Ли Куй поравнялся с противником, бросился на него, но опять ухватил пустоту: Шаман, неуловимый и текучий, как ртуть, пригнулся, скользнул под его руку, вынырнул позади китайца и нанес ему страшный, решающий удар ножом под лопатку, — именно таким ударом завершает матадор свой танец смерти.
Ли Куй сделал по инерции еще три коротких шага, вытянув вперед когтистые бесполезные руки, оглянулся через плечо, ища глазами своего неуловимого убийцу, и тяжело рухнул на пол, как мертвый бык падает у ног матадора на пропитанный темной кровью песок арены.
Шаман окинул взглядом тело своего поверженного противника и вполголоса сказал самому себе:
— Клоун! Он слишком много говорил, слишком много суетился и вел себя так, как будто его постоянно снимают в кино.
Затем он посмотрел на часы. Поединок с китайцем занял всего четыре с половиной минуты. Все шло по графику, но уже пора было уходить.
Шаман вышел в тренировочный зал, где его дожидались охранники. Все вместе они поднялись на захваченный бойцами второй этаж, оттуда — на крышу. Один за другим люди Шамана начали выбираться по веревочной лестнице, закрепленной на стреле подъемного крана. Первым шел молодой парень, хорошо разбиравшийся в компьютерах. Пока бойцы подавляли сопротивление людей Ли Куя, он под охраной двух человек перекачивал на дискеты весь архив Центра — данные о контролируемых Центром бизнесменах, взимаемых с них деньгах и имеющемся на них компромате, их доходах и налогах — как тех, которые они платят, так и тех, от которых они уклоняются, об их квартирах и коттеджах, об их женах, детях и любовницах. Кроме того, в этом архиве были данные обо всех людях, работающих на Центр, — о мелких подчиненных бандитах, о бойцах, информаторах, коррумпированных чиновниках и работниках правоохранительных органов, получавших мзду от Ли Куя, а также о потенциальных сотрудниках — о тех, с кем только собирались установить связь, пользуясь их продажностью или имеющимся на них компроматом.
Перекачав на свои дискеты весь архив Центра, компьютерщик забрал с собой все дубликаты информации на дискетах и компакт-дисках, а затем разбил все компьютеры. Теперь Центр можно было считать действительно уничтоженным: вся созданная Ли Куем и его людьми сеть, вся собранная ими база данных, а значит, вся реальная власть над контролируемой территорией перешли теперь в руки Шамана.
Шаман поднимался по веревочной лестнице последним. Он всегда так поступал — последним уходил с операции, брал на себя самый трудный и опасный участок, не боялся никакой грязной и тяжелой работы. За это все его люди уважали своего босса, уважали и боялись. Они были ему преданы, но никто из них его не любил — для этого он был слишком опасен и непостижим. Никто не знал, что он сделает в следующую секунду, и уж совершенно невозможно было представить, что он думает. Казалось, у него нет никаких человеческих слабостей, никаких желаний. Он почти не пил, только чуть пригубливал, чтобы не нарушать общего застолья, не курил, не интересовался женщинами. Бледный, сутулый, непредсказуемый, он был темной лошадкой не только для своих подчиненных, но и для остальных преступных группировок города. Все они уважали его и побаивались, никто не хотел его усиления, поэтому Шаман знал: теперь, после того как он, воспользовавшись заказом китайского миллионера Фана, неполадившего со своими земляками, похоронил Центр восточных единоборств во главе с Ли Куем и подмял под себя подвластный ему сектор теневой (и не только теневой) экономики, ему придется выдержать серьезную борьбу со многими криминальными авторитетами. И он был к такой борьбе готов.
Стрела подъемного крана плавно развернулась, унося боевиков на пустырь в нескольких кварталах от поля молниеносной войны. На пустыре их ожидали три джипа с водителями, не глушившими моторов. Моментально спустившись по лестнице, боевики погрузились в машины и умчались в неизвестном направлении.
***
Мы засветло приехали в квартиру Веры Сергеевны и приготовились к длительному ожиданию неизвестно чего. Сработает ли наша ловушка, мы не знали, кто придет в квартиру Веры Сергеевны, мы не знали, и что мы будем с ним делать, мы тоже не знали. Володя заварил чай, у меня с собой было овсяное печенье, так мы и сидели, как пенсионеры, на кухне, попивали чаек и вели неспешную беседу на нейтральные темы. Я осторожно направляла разговор, так чтобы не касаться скользких тем — его жены, его развода и так далее. По правде сказать, мне было не очень интересно, наши странные отношения начали мне слегка надоедать. Непростой человек Володя, иногда это утомляет.
Чтобы чем-то занять время, я стала рассматривать альбом со старыми фотографиями. Забавные послевоенные моды — длинные пальто, кепки у мужчин, высокие прически с валиком у женщин, мужчины очень коротко стриженные и кажутся поэтому какими-то лопоухими… А Вера Сергеевна была в молодости довольно интересной женщиной, — вот это явно она в светлом, сильно расклешенном пальто с крупными блестящими пуговицами… А вот это…
— Володя! — окликнула я. — Это не Нина Ивановна в молодые годы?
Он подошел, заглянул в альбом, прижался щекой к моему плечу."
— Конечно, это моя любимая теща! Ишь какая в молодости была — с ума сойти!
— А что, твоя жена похожа на мать? — не выдержала я, ведь не хотела же, а сорвалось.
— Н-не очень, — как-то неуверенно ответил он.
Настроение у меня сильно испортилось, и я перевернула следующую страницу альбома. Передо мной была типичная парадная южная фотография с затейливой надписью по нижнему краю «Туапсе — 1961 год».
На фотографии были изображены две веселые, счастливые супружеские пары. Нина Ивановна и Вера Сергеевна стояли на берегу моря загорелые, в открытых купальниках, каждая, надо полагать, со своим мужем — рослые, интересные мужчины… Тот, который обнимал за талию Нину Ивановну, показался мне смутно знакомым — вытянутое веснушчатое лицо, крупный хрящеватый нос… Где я могла его видеть? Да нигде не могла, Володя ведь говорил, что его тесть умер много лет назад… Я отбросила эту мысль и перевернула следующую страницу альбома. В эту секунду раздался звонок в дверь.
Мы с Володей подскочили и уставились друг на друга. Вот оно! Но почему он звонит в дверь? Мы ожидали тихого скрипа отмычки, собирались тут же гасить свет и красться к двери, чтобы застать злоумышленника врасплох, а он звонит в дверь, как нормальный человек… Нет, это не тот!
Володя подошел к двери, глянул в глазок и прошептал:
— Женщина какая-то.
Снова раздался звонок — резкий, требовательный. Володя пожал плечами и открыл дверь. На пороге стояла вульгарная, жутко накрашенная, здорово раскормленная баба на вид лет сорока, а может, и меньше — трудно было определить.
— Вы кто такие? — спросила она вместо «здравствуйте» таким тоном, который хотелось назвать «протокольным».
Володя несколько опешил и смотрел на гостью, изумленно открывая и закрывая рот, как рыба на песке.
— Это вы кто такая будете? — опомнилась я. — Что вам тут надо?
— Я-то — известно кто, я Веры Сергеевны покойной единственная племянница. — При этих словах жуткая бабенция вытащила из рукава клетчатый платочек размером с хорошую оренбургскую шаль и демонстративно промокнула совершенно сухие глаза. — И, между прочим, законная ее наследница, а вот вы должны мне объяснить немедленно, кто такие и что делаете в тетиной квартире!
— Во дает! — прямо восхитилась я. — Вошла, ни «здрассте», ни «привет», а сразу из квартиры гонит в шею! Вот это размах!
— Позвольте, позвольте! — Володя тоже приободрился и поддержал меня скандальным голосом, видимо, заразившись от гостьи склочными интонациями. — Какая еще племянница? У Веры Сергеевны никаких братьев-сестер не было!
— А двоюродная сестра Варвара? — победоносно выкрикнула гостья, уперев руки в бока и встав к Володе в пол-оборота, как кошка, занявшая боевую позицию перед тем, как с воплем вцепиться в глаза случайно подвернувшейся собаке.
Какая еще Варвара? — В голосе у Володи поубавилось уверенности и напора, и он слегка отступил в глубь квартиры, как отступает собака, оценив по достоинству кошачьи когти и делая вид, что просто хотела спросить у кошки дорогу к гастроному.
— Какая Варвара? Из Череповца! — В голосе племянницы звучало уже полное торжество: враг посрамлен, Череповец — это уже неоспоримое доказательство ее священных прав, гром победы раздавайся!
