Вскоре София и Корнелий исчезли из поля общего внимания, чтобы затем явиться вновь. Сначала то была княгиня София — она вела под руку деверя своего, Виктора Лонгина. Навстречу ей вышел герцог Крун с Кримхильдой. Молодые заняли положенные места перед Алтарем Аватаров, произнесли короткие молитвы, ответили на ритуальные вопросы понтифика — да, именно так, венчал их сам глава Святой Курии — и под конец старинной клятвой "Consortium omnis vitae"[41] утвердили свой союз.
Следом вышли князь Корнелий с Доротеей и снова герцог Крун, но уже с Варгом. Церемония повторилась в точности; так принц, игравший нынче роль верного сына и счастливого жениха, обрел себе законную половину.
После церемонии был праздник в самом богатом заведении аморийской столицы, в таверне "Нектар и амброзия". И снова звучали радостные речи, сверкали улыбки, лилось отборное вино… Самыми грустными на этом диковинном празднике жизни казались молодые; впрочем, последнее замечание не относилось к принцу Варгу, который раздаривал искусственные улыбки, — таким необычным способом он укрывал свое презрение к напыщенному и фальшивому собранию.
Доротея Марцеллина, напротив, улыбалась мало; она испытывала жуткий страх перед варваром, чьей женой по воле любимого отца и господина согласилась стать.
Виктор Лонгин горевал над собственной планидой, и его тоже можно было понять: каково-то ему, аристократу, рожденному и взращенному под благодатным южным солнцем и божественным оком Эфира, следовать в эту самую промозглую Галлию-Варварию… что там ждет его… любовь? удача? или смерть?..
Из счастливой четверки лишь принцесса Кримхильда была печальна просто потому, что без памяти влюбилась в своего красавца мужа.
Следующим днем, девятнадцатого октября, семейный праздник сменился государственным: Империя отмечала семьдесят шестой день рождения Божественного императора. Согласно традиции, торжественный прием в Палатинском дворце состоялся во второй половине дня, а утром Виктор V прочитал тронную речь перед Большой Консисторией — так называлось общее собрание министров, сенаторов, членов Святой Курии, плебейских делегатов и архонтов двенадцати имперских провинций. Среди гостей присутствовали нарбоннские галлы. В речи, которую для августа написала София Юстина, отмечались последние достижения Богохранимой Империи, говорилось о намерении Правительства Его Божественного Величества и впредь развивать дружбу с подвластными Империи народами, а также решительно искоренять всяческую ересь.
Выслушав речь Владыки Ойкумены и поприсутствовав на вечернем приеме девятнадцатого октября, Крун с детьми и свитой двадцатого октября отбыл из космополиса; вместе с ним, разумеется, уехали и Виктор Лонгин, и Доротея Марцеллина, и обещанные Софией Юстиной врачи с геологами — те и другие, между прочим, были замаскированы под миссионеров, — и миссионеры настоящие, в чью задачу входило наставлять темный народ герцога Круна на путь Истинной Веры.
Еще в Нарбоннскую Галлию разными путями устремились другие полезные в своем деле люди: шпионы, стяжатели, колонисты, да и просто искатели приключений. Некий бесплотный дух, обычно покровительствующий этой отважной братии, редко когда ошибался; нынче он нашептывал, что именно здесь, в Нарбоннской Галлии, намечается игра по-крупному.
Интерлюдия первая,
в которой сенатор Аморийской империи и его племянница подводят промежуточный итог своим интригам
148-й Год Химеры (1785), 22 октября, Темисия, дворец Большой Квиринал, Палаты Сфинкса[42]
— …Дражайшая племянница, я испытал необыкновенную радость и гордость, когда узнал о решении Его Божественного Величества присвоить вам чин логофета и назначить вас новым министром колоний.
— Дражайший дядюшка, сегодня вы как никогда любезны. Да будет вам известно, я приняла упомянутое вами назначение единственно из стремления помочь моему отцу во внешних делах…
— В каковых вы справедливо считаетесь непревзойденным художником; взять хотя ваш впечатляющий триумф в Нарбоннской Галлии.
— Ах, милый дядюшка, вы льстите мне!
— Нисколько, милая Софи.
— Вы, дядюшка, сама скромность: уж я-то знаю, что без вас…
— Ну, оставьте! Я всего-то воспользовался плодами вашей игры.
— Мы сыграли ее вместе, любимый дядюшка.
— О, неужели я это слышу?! Я счастлив! Вы наконец-то поняли: мы созданы друг для друга, милая Софи!
— Ради Творца и всех великих аватаров, дядюшка, — ужели вы не видите, как я краснею?!
— Я вижу розовое совершенство — и пусть завидует Венера вам!
— Ага, теперь вы, дядя, возжелали, чтобы ревнивая богиня ко мне враждою воспылала?! Хм, это в вашем духе!
— Нисколько, милая Софи. Как вам известно, я грудь готов подставить, дабы ее удары вам на себя принять!
— Вот как, грудь? Я предпочла бы ваши ум и ваши связи, милый дядя.
— То есть?
— Порекомендуйте мне, кого назначить послом в Нарбонну.
— Клянусь эгидой Зевса! Вы это спрашиваете у меня?!
— У вас, милейший дядя, и даже обещаю послом назначить человека, преданного вам. Я полагаю, вы сумеете найти такого, хотя это и трудно.
— О, вы меня смутили, огорошили, растрогали! Я, право, недостоин давать советы вам… Я не готов назвать кандидатуру.
— Ну что ж, подумайте и назовите… А может, у вас есть уже посол, дражайший дядя?
— У меня — посол?!
— А ваша дочь родная — чем не посол отца?
— Да что такое говорите вы, милейшая Софи! Дора моя — смиренный ангел, а не дипломат.
— Ну-ну, посмотрим! Хочу, чтобы вы знали, дядя: я буду наблюдать за Дорой, за своей кузиной, и если я замечу, что ангел оказался дипломатом…
— Помилуйте, София, это невозможно! Такого превращения моей любимой Доротеи я не переживу!
— Я вас предупредила, дядя… Вас что-нибудь еще интересует? Великодушно извините меня, но первый день на службе государства…
— Да-да, я понимаю, работы много… Я хочу всего лишь уточнить насчет Ульпинов.
— Говорите тише, дядя!
— А что, у этих стен есть уши?
— Причем здесь стены? Нас слышат боги!
— А если мы начнем шептаться — разве нас боги не услышат?!
— Услышат, разумеется, но и простят: они поймут, как нам стыдно.
— Софи, вы просто прелесть! Значит, получилось?
— Увы и ах! Экраноплан с еретиками… он разбился. Случился страшный взрыв, и все погибли.
— Точно все?
— Все, абсолютно. Двадцать три человека. Должно быть, боги решили призвать еретиков на суд небесный, не дожидаясь, когда еретики прибудут в "Обитель Обреченных"…
— А почему в газетах нет?
— Завтра будет, на первых полосах.
— Значит, получилось. Хи-хи… Неисповедимы пути богов!
— Вы самый милый негодяй из всех, кого я знаю, дражайший дядюшка. Я думаю, вам стоит помолиться аватарам об отпущении грехов.
— Не устаю молиться, дорогая. И знаете, о чем? Чтобы узнать скорее, где настоящие еретики!
— И я молюсь о том же.
— А спецслужбы?
— Они Ульпинов ищут. Уже — по всей стране.
— Скверно, очень скверно, Софи, если окаянным еретикам удастся — или уже удалось — бежать из Амории.
— Мы их везде достанем, дядюшка. Даже в Галлии — и особенно в Галлии!
— Неужели принц Варг окажется настолько безрассуден, что с ними сызнова соединится?!
— Не знаю, дядюшка, не знаю… Но если принц опять поддастся козням Аты, с ним то же самое случится…
— Что с экранопланом?
— Да. Гнев богов, я полагаю, будет столь велик, что их огонь священный изничтожит всякого, кто возымеет глупость — или несчастье — оказаться вблизи еретиков.
— Дьявол!.. Но с ним же дочь моя!
— Об этом раньше надо было думать, дядя.
— Софи, прошу, молю вас, поклянитесь, что ничего не сделаете с ним… с ними… без моего участия!
— А вы, дражайший дядя, поклянитесь, что ничего не сотворите за моей спиной, о чем потом жалеть придется!
— Вы страшная женщина, Софи! А я ведь просто так зашел, поздравить с назначением и чином…
— Так вы клянетесь, дядя?
— Вот вам: клянусь! Тому порукой кровь Фортуната, что в жилах течет моих!
— Хорошо. И я клянусь, поскольку в моих жилах крови Основателя ничуть не меньше, нежели в ваших.
— И все-таки мы с вами par nobile fratrum[43], милая Софи.
— Дражайший дядюшка, прощайте. И заходите снова: беседы с вами поднимают мне настроение.
— Знаете, и мне. Правда, не сразу. Прощайте, дражайшая племянница, — и да хранят вас боги!
— И вас, дражайший дядюшка.
Часть вторая. МЯТЕЖ
Глава десятая,
в которой принц Нарбоннский встречает живых покойников, а затем выбирает между ними и собственным отцом
