— Ваша светлость, — сказала она, — есть превосходный способ разобраться в этом деле раз и навсегда.
— Какой же?
— Услышать признание самого обвиняемого.
— Варга?!
— Именно. Сейчас вы напишите ему приказ явиться в мой дворец. Он явится и нам ответит.
Герцог нахмурился.
— Он будет отпираться, — после томительной паузы и явно нехотя проговорил Крун.
— Вот как, отпираться? Не скажет правду даже вам, отцу?!
"Тяжко тебе, я понимаю, — подумала София Юстина. — Тяжко сознавать, что сын потерян для тебя, что больше никогда с тобой не будет откровенен он и что дела свои устраивать он станет за твоей спиной, тебе наперекор! И все же ты обязан это сознавать".
— Он будет отпираться, — почти простонал Крун. — И, дьявол побери меня, он будет молодец! Мой сын не столь наивен, чтобы признаваться вам!
— Итак, вы пишите приказ?
Поразмыслив некоторое время, герцог Крун согласился с предложением княгини Софии и написал сыну короткое послание с требованием немедленно явиться во дворец Юстинов. София вызвала курьера и наказала ему во что бы то ни стало и как можно скорее отыскать нарбоннского принца; затем курьер ушел с посланием для Варга. Молодая княгиня и ее гость снова остались в обществе друг друга; София решила, что состояние тревожного ожидания, в котором пребывал Крун, благоприятствует другому, не менее важному для нее и для него, разговору. Начав издалека, она незаметно подвела герцога к вопросу:
— Вам известно, ваша светлость, отчего у вас удар случился?
Крун посмотрел на нее пристальным взглядом и ответил:
— Я был взбешен из-за сына и не справился с…
— Это не есть истинная причина, — безжалостно прервала его София. — Нет смысла укрываться за словами, нет смысла лгать, особенно бессмысленно и вредно лгать другу. Вы убедились, я надеюсь, что я вам друг?
Герцог медленно кивнул и, видимо, приняв для себя какое-то важное решение, сказал:
— Я воин. А воин не боится смерти. И боли воин не боится. Меня одно интересует: сколько мне осталось?
"Он настоящий мужчина, — с неподдельным восхищением подумала София. — Он знает о своей болезни. Конечно, знает! Он терпит боль. Он хочет знать, когда боги призовут его к себе, — лишь затем, дабы успеть дела устроить. Поистине великий человек!".
— Вы спрашиваете, сколько вам осталось… — ответила она. — Это от вас зависит.
— Как это?
— У вас язва желудка. Очень запущенная и оттого очень тяжелая.
Крун побледнел; ставшие бескровными губы пробормотали какое-то проклятие. Взяв себя в руки, он спросил:
— Это вам лекари сказали?
— Да, врачи, и я им верю. Еще они сказали мне, сколь долго вы страдаете болезнью и какие муки терпите в надежде превозмочь ее.
— А-а, пустое!.. Насчет того, когда умру я, что они сказали?
Вложив в ответ свой весь свой незаурядный дар убеждать и покорять, все страстное желание во что бы то ни стало спасти этого человека, София Юстина проговорила:
— Они сказали, что у вас есть шанс. Они берутся вас спасти. Они не смогут — так спасут другие! Да будет вам известно, герцог, язва лечится у нас! А если вылечить не удается, то язву удаляют. Они мне поклялись, что вы не безнадежны!
— Сдается мне, — невесело усмехнулся герцог, — что за спасение мое мне дорогой ценой придется расплатиться! Иначе б голос не дрожал ваш…
Едва удерживая слезы, княгиня София воскликнула:
— Неправда!.. Лечение вам ничего не будет стоить! Для вас куплю я лучших врачей; какое вообще значение имеют деньги, когда речь идет о вашей жизни?! Или вы настолько горды, что предпочтете умереть? Ну же, отвечайте!
— Я не это имел в виду, — сумрачно молвил Крун, словно не замечая ее вопроса. — Я давно уж понял: вам денег для друзей не жалко; у вас слишком много первых и слишком мало вторых. Скажите прямо мне, что должен я отдать за жизнь свою? Жизнь сына? Его наследство? Мою корону? Или государство?
— Ничего! — в волнении прошептала она. — Я ровным счетом ничего с вас не возьму; достаточно мне вашей жизни!
— Я не понимаю, — признался Крун. — Извольте объясниться: зачем вам моя жизнь?
— Да потому что я люблю вас и не желаю потерять!
— Что?!!
— Поймите меня верно, ваша светлость…
— Какого дьявола!.. По-моему, я стар для вас. Или вы принадлежите к роду женщин, мужским вниманием польщенных, ищущих острых ощущений и недозволенных ласк?! Должно быть, порочное влечение красавицы к старому больному варвару…
— Замолчите… Вы или глупы, или переигрываете. Мужчина для утех не нужен мне. У меня есть муж… и есть любовник! Мне нужен друг, такой, как вы. Вам знакомо понятие "платоническая любовь"?
— Мы слишком разные, — качнул головой Крун, — чтобы я мог поверить вам.
— Крайности сходятся… Мне нужен друг с душою чистой, как ваша галльская природа. Мне нужен друг, который бы дружил со мной не ради моих денег, моих связей, моего влияния, а… а ради меня самой!.. Разве я не человек?! Кого вы видите во мне — только красивую женщину, только дочь Юстинов, только будущего первого министра Империи?! Горе мне, если это так! Я человек, я женщина, у меня есть душа, а не только ум и тело! О, если б вы знали, какие мысли и желания обуревают меня в иные минуты! О, если б знали вы, как я устала казаться сильной, как жажду я любви и дружбы, простого уважения к себе… Уважения, а не почтения, преклонения и восхищения — вы чувствуете разницу?!
Влажные глаза ее, полные печали и тоски, избегали смотреть на Круна; она говорила странные слова, словно не к нему обращенные, а он видел ее слезы, которые она тщетно пыталась сдержать… "Или эта женщина немыслимая лицедейка, или… или она глубоко несчастна!", — подумалось ему. Он в смущении молвил:
— А мне казалось, вы…
Она вонзила в него трепещущий взгляд, и он осекся.
— И что же вам казалось? Что я собою наслаждаюсь, да?! Что власть меня влечет, и я ничто без власти?! О, знайте же: власть — это наркотик, это дурман, это вино; достаточно лишь раз испить из чаши власти — и ты хмельна навечно, до самой своей смерти! Вот так и я — испила раз и больше не могу остановиться… Но бывают мгновения, минуты, часы, дни… дни, когда я пробуждаюсь и мечтаю…
— Как нынче?
— Да. А завтра… завтра или час спустя… все начинается сначала: я пьянею. И нет врачей, чтоб вылечить подобных мне, — одна лишь смерть кладет конец страданиям! Смерть — или дружба, чистая, как снег в ваших горах…
Крун горестно покачал головой и сказал:
— Мне очень жаль, княгиня, если это так. Образ, который вы себе нарисовали, — это не я. Я совсем другой. Известно ль вам, скольких ваших соотечественников я поразил вот этой рукой? Скольких повесили и распяли на деревьях по моему приказу? Скольких подвергли лютым пыткам всего лишь потому, что мне, Круну Свирепому, понадобилось вызнать ваши тайны?
— Какое дело мне до них?.. То была война, и вы сражались. Но нынче мир, и вы…
— И я остался прежним Круном! Я слишком стар, княгиня, чтобы из волка превращаться в агнца. Будем честны друг с другом: не потому я поклонился Темисии, что ваши боги просветили разум мой. Нет, все гораздо проще: вы затравили старого волка! Вы — то есть Империя. И старый волк-вожак уразумел: лучше сдаться и спасти стаю, чем пасть вместе со всеми. Может быть, когда-нибудь…
Откровенность герцога, которую она неосознанно вызвала, ужаснула ее. Внутренне София понимала, что Крун говорит правду — и она всей силой своей души возжелала убежать от этой немилосердной правды:
— Никогда, слышите, герцог, никогда Империя не оставит вас в покое! Свобода от Империи — это миф, это пустой соблазн, это козни дьявола! Свобода возможна лишь в союзе с нами, и горе всякому, кто этого не понимает!
— Вот ваша дружба, — с горечью вымолвил Крун. — "Или дружи со мной, или я тебя уничтожу!".
София разрыдалась.
— Вы, старый дурак! Ничего-то вы не поняли…
— Я понял и хочу, чтобы вы поняли…
— Довольно! Замолчите! Я не желаю слушать бредни больного старика! Довольно! Не разрушайте то немногое, что у нас осталось!
— Но вы же сами…
Внезапно он узрел улыбку на залитом слезами белоснежном лице княгини и услышал ее смех; этот смех показался ему нервным и вымученным.
— Вы наивный человек, ваша светлость, — глотая слезы, промолвила София, — вы должны были бы сами понять, что мною движет! Я желаю стать первым министром Империи. А так как я заключила с вами мир, и этот мир добавил мне авторитета в нашем обществе, то вы нужны мне как живой гарант этого самого мира! Теперь понятно, зачем мне вас спасать от смерти?
"Вот оно что! Она права: я должен был сам догадаться. Ей не нужна моя дружба, ей я не нужен — ей надобен символ: герцог Нарбоннский на коленях у трона императора! А, старый дурак, я едва ей не поверил…". Он подумал так, и ему вдруг стало горько, больно и одиноко, обида пронзила его сердце, и он понял, что не приемлет такую правду; он понял, что лучше было ей поверить, принять и пожать протянутую ею руку дружбы; он понял, что сам, как и она, нарисовал себе идеальный образ, который нужен был ему, дабы успокоить совесть… "Зачем мы говорим все это, — пронеслось в его голове, — кому это поможет?".
