Так, к примеру, имеется довольно многочисленная группа посетителей, обращающихся с просьбами личного характера, не имеющими отношения к кругу вопросов Архива. Немалую группу составляют жалобщики, которые чувствуют себя недостойным образом уязвленными в своем самолюбии; считая себя обойденными вниманием и постоянно стесненными обстоятельствами, они предъявляют жалобы часто в обвинительном тоне. К третьей группе можно отнести лиц, склонных к болтливости, собирающих в своем любопытстве всякую мелочь и придающих ей несоразмерное значение. Сюда же относятся разные кумушки и сплетницы, которые суют свой нос в горшок к соседу, чтобы судачить потом на всех углах и порождать слухи.
Для всех этих категорий посетителей имелась установленная форма обыкновенного в таких случаях обхождения и ответа. Старый Перкинг дал Роберту образец текста, где говорилось, что Архив берется рассмотреть возбуждаемые вопросы и по возможности проверить. Таким образом, задача состояла в том, чтобы терпеливо выслушать посетителя, дать ему возможность высказаться и излить свои чувства, доставив ему тем самым облегчение и удовлетворив его самоощущение как личности, которое отчасти еще сохраняется в каждом. Кроме этих посетителей, в большинстве своем, как выразился Перкинг, дилетантов судьбы, случаются и такие, чьи признания заслуживают внимания Архива. Он привел ряд примеров, когда Архиву удалось этим способом заполучить важные протоколы страшных секунд жизни.
Посвятив определенную часть своего служебного времени общению с публикой, архивариус очень скоро мог убедиться в верности замечаний, сделанных Перкингом. Едва ли не у каждого из посетителей выступало на первый план честолюбие; они или справлялись о местонахождении старых писем, о наличии дневников, которые они старательно и скрупулезно вели, или претендовали на иное, более соответствующее их способностям положение, чем то, что им отведено в городе. Иные желали взять назад прежние свои мысли и поступки, другие хотели восстановить какие-то из пробелов в памяти, что-то прибавить к своим жизненным воспоминаниям. Немало было и таких, кто кичился своим праведным образом жизни и настаивал на подтверждении своих моральных заслуг. Они прямо говорили о вознаграждении, которое им будто бы не раз уже обещали на словах и письменно, и требовали исполнения, подобно тому как заявляют обыкновенно о своем праве на отдых и пенсию по истечении срока верной службы.
Архивариус, хотя и подчеркивал в каждом из таких случаев, что рассмотрение подобного рода просьб не входило в его компетенцию, все же принимал эти сведения и документы для Архива. Они подвергались процессу отсева.
Как-то раз пополудни выступил он и с сообщением перед кастой чиновников. Сотни две лиц из разных отделов городского управленческого аппарата приглашены были на это мероприятие в зал без окон одного глухого строения в квартале, приписанном к Префектуре. Это были мужчины и дамы, старые ведомственные чиновники, исполнявшие более или менее значительные функции референтов, делопроизводителей, протоколистов и им подобных. Архивариус рассказал о природе своего родного края, прочел стихи, которые благодаря поэтической силе слова словно вызвали к жизни то, что было чуждо разрушенному городу и чего люди здесь были лишены. Белые облака плыли по небу, бушевали грозы, веяли прохладные ветры, кружились в воздухе птицы, и порхали мотыльки. Зеркальные озера, шум дубрав, волнистая зелень трав, лошади и коровы, собаки и кошки, цветущие города и села — как будто снова вернулось все, что когда-то было реальностью, снова торжествовали полные красок и голосов жизнь и земля. Во время своего выступления Роберт испытывал чувство, подобное ощущению слепца, который внезапно прозрел.
Архивариус делал свое сообщение, стоя у длинного стола, за которым сидел президиум собрания; он состоял преимущественно из представителей высшего секретариата Префектуры, среди которых был и знакомый ему розовощекий секретарь в очках с толстыми стеклами, тот самый, кто оформил Роберту по его прибытии сюда удостоверение и бумаги. Он и сегодня живо приветствовал архивариуса, осведомился о его самочувствии и о работе и ободрил его, когда тот косвенно выразил сомнения и неуверенность относительно своей службы. Его непринужденная манера и предупредительный тон резко контрастировали с той официальностью, с какой ведущий собрания поблагодарил архивариуса за сделанное сообщение. Казалось, что он наиболее важной частью этого мероприятия считал прения, к которым склонял теперь собравшихся. Им предлагалось в форме свободного обсуждения открыто высказать свои соображения относительно того, насколько значительным казалось им теперь, после выступления архивариуса, то, что они имели в прошлом и ныне утратили.
Одни говорили с ехидной ухмылкой, что наступила, мол, новая эра, для которой природа есть пережиток и воспоминание о ее красотах принадлежит к области атавистических чувств; другие пошли еще дальше, поставив под сомнение научную ценность подобного рода свидетельств, которые именно благодаря уровню художественного изображения представляют собой опасное орудие, ибо открывают лазейку для отсталых взглядов. Кому-то показалось достойным стремление сохранить в памяти то, что, как правило, уничтожается школой и образованием; кто-то похвалил декламационные способности архивариуса. Одни с неодобрением указывали на то, что предмет с точки зрения здешних потребностей обнаруживает недостаток реализма и что подобного рода отвлеченные описания природы принадлежат к области утопии. Другие выступили с назидательными речами, составленными из банальных общих фраз и не имевшими никакого отношения к теме. Часть хвалила оптимизм, другая признавала его неуместным. Для одних содержание представлялось слишком тенденциозным, другим казалось в концептуальном смысле недостаточно определенным. Один находил, что сообщение изобилует конкретными деталями, второй — что оно символично в целом, третий — что абстрактно по идее, четвертый-что слишком фантастично по сюжету. Одни признавали нигилизм, который вытекал из тщетных иллюзий, вредным, другие считали его единственно правомерным. Нашлись и такие, кто увидел в картине, набросанной архивариусом о другой части мира, попытку построить из важнейших жизненных процессов некое всеобщее уравнение с общим знаменателем. Эта группа составляла меньшинство.
Председательствующий объявил об окончании прений и поблагодарил участников за разносторонние замечания, которые он записал. Розовощекий секретарь нагнулся к архивариусу.
— Мы ничего не имеем против, — шепнул он ему ухо, — если люди здесь говорят только сентенциями. Это как раз и делает их такими удивительно нереальными. — Он довольно засмеялся.
Прения в конечном счете настолько смутили Роберта, что он собрался немедленно уходить. У него было такое ощущение, что дискуссия, в которую втянули участников, была не чем иным, как проверкой их взглядов со вполне определенной целью. Мнения, которые выудили у них, видимо, будут соответствующим образом учтены для дальнейшего использования их как служащих. Те, кто не высказался, обратил на себя внимание тем, что молча остался в стороне, а кто выступил, получил соответствующую пометку в секретных документах. Возможно, это все делалось для статистики. Но кто здесь занимался статистикой и ее обработкой?
Во всяком случае, сам архивариус счел уместным делать краткие записи о посетителях, которых принимал в приемные часы. Так он мог бы в любое время на запрос Префектуры дать отчет и об этой стороне своей деятельности. Он поручил юному Леонхарду вести картотеку, где посетители подразделялись бы на определенные типы в зависимости от характера просьбы. Леонхард с таким умением повел дело, что архивариус скоро предоставил ему некоторую самостоятельность.
Большинство дел улаживалось в соответствии с установленной формой. Правда, один посетитель, музыкант, поверг архивариуса в немалое смущение. Тот, по его словам, находился здесь проездом и хотел воспользоваться этим случаем, чтобы исполнить одну из своих симфоний (которой намерен был дирижировать сам) с максимальным совершенством. Костюм музыканта выглядел неряшливо, в выражении лица было что-то мечтательно-рассеянное. Венчик растрепанных волос обрамлял сзади лысеющий череп. Движения были плавно танцевальные, но оставалось непонятно, естественны они или наигранны.
Если с симфонией, пояснил он, возникнут трудности, то можно выбрать меньшую композицию, какое-нибудь хоровое произведение, к примеру ораторию, что, может быть, будет уместнее. Он считал, видимо, что партитуры всех его сочинений, само собой разумеется, находятся в Архиве.
Роберт, которому имя композитора было и раньше известно, постеснялся признаться, что он не так давно вступил в должность архивариуса и пока что ничего не слышал о музыкальном отделе. Он незаметно посмотрел картотеку, составленную его предшественником, но никаких сведений о наличии сочинений музыканта не нашел. При этом он не обнаружил указаний и на имена других славных композиторов. Это его озадачило. В то время как муыкальный деятель пространно рассуждал о составе исполнителей, прежде всего о четырех сольных партиях, архивариус бросил вопросительный взгляд на Леонхарда. Юный помощник жестом дал понять, что и ему ничего не известно о музыкальном собрании в Архиве. После этого он по знаку архивариуса вышел в соседнее помещение за помощью к сведущему Перкингу. Роберт в это время заверил музыканта, что он лично готов только приветствовать концерт и желает, чтобы таковой состоялся, тем более что он еще не имел возможности послушать музыку ни разу, пока находится здесь, и очень хорошо может представить себе, что и другие в этом городе лишены такого удовольствия.
