Ясько, поклонившись епископу, тихо сказал ему, что король почувствовал недомогание и просит у Бодзанты извинения.
Епископ, не желая обнаружить, насколько он был сердит и обижен, быстро поднялся, бормоча что-то и, благословив присутствующих, поспешно направился к выходу. Придворные проводили епископа с большим почетом.
Этим окончилась аудиенция Бодзанты у короля, на которую он возлагал столько надежд.
Он возвратился домой опечаленный, в глубине души сознавая, что своим бестактным воспоминанием об отце короля он испортил все дело.
Ксендз Баричка, с нетерпением ожидавший в епископском дворце возвращения Бодзанты, понял из его упорного молчания, что первый блин был комом. Только спустя некоторое время епископ, успокоившись, рассказал, что ему не удалось победить упрямство короля, что возможно, Казимир еще обдумает все, о чем Бодзанта ему сказал. Нужно запастись терпением и обождать.
Ксендз Баричка был совершенно противоположного мнения. Он поцеловал руку епископа и решительно заявил:
– Нельзя им дать ни минуты для размышления. Надо ковать железо, пока оно горячо, а потому не следует им дать ни минуты передышки, надо их громить и предать анафеме.
Баричка страстно продолжал:
– Если вы сами не хотите наказать безбожников, по доброте сердечной жалея их, то пошлите меня! Я не испугаюсь и с крестом в руках пойду в толпу громить короля и с амвона буду проповедовать против него! Для меня он не король, а неисправимый закоренелый грешник, клятвопреступник!
Ксендз Баричка до того разгорячился, что епископ, пристыженный его смелостью, приказал ему успокоиться и замолчать.
В Вавеле среди придворных царило большое возбуждение, так как многие из них невольно слышали часть разговора вследствие громкого голоса Бодзанты. Некоторые возмущались епископом, намеревались пожаловаться папе; Отто из Пильцы настаивал на том, что епископа следует заключить в тюрьму за оскорбление короля; более умеренные, видя, что король совершенно спокоен и ни с кем не говорит о посещении Бодзанты, предполагали, что оно не повлечет за собой никаких плохих результатов.
За столом во время обеда разговаривали о турнирах, о новом оружии, об известиях из Венгрии, о крестоносцах, но ни слова об епископе. Один лишь Отто из Пильцы, сильно привязанный к королю, не мог успокоиться. Кохан не спускал с него глаз, так как он его уже заранее настроил. Как только обед окончился и начали расходиться, Кохан вместе с Отто отошли в сторону.
– Пан воевода, – улыбаясь, тихо сказал Кохан, – я хорошо знаю короля; он простил бы епископу все, но не простит ему неуважение к памяти своего отца. Я знаю, что если он сам не будет мстить, то будет очень благодарен тому, кто вступится за его честь. Ваши земли граничат с владениями Бодзанты. Прикажите своим чиновникам задеть кутейника; ему придется тогда обратиться к королю с жалобой и просить защиты против вас, и может быть, в этом случае удастся все уладить.
Отто из Пильцы ничего не имел против.
– Я сделаю так, – сказал он, – у нас имеются спорные вопросы о границах, и мне легко будет обидеть Бодзанту.
Кохан поцеловал его руку.
– Старик проницателен и видит хорошо чужие дела, а не видит того, что у него под носом делается, – сказал он и, заранее радуясь эффекту своих слов, продолжал:
– Интересную историю рассказывают о нем и о его брате Завише. В своем родовом имении, Яникове, Бодзанта велел построить замок, потому что ему захотелось подражать королю. Он поручил своему брату заведовать постройкой, и вот уже два года прошло, и еще ни один камень не положен, ни одной балки там еще нет, а Завиша ежегодно заставляет епископа платить крупные деньги за работы, которые еще не начались. Когда Бодзанта рассказывает о своем несуществующем замке и восхищается им, люди покатываются со смеху. Епископ все порывается поехать в Яников и посмотреть на стены, которые ему так дорого обошлись, но предусмотрительный Завиша всегда находит какие-нибудь препятствия для его приезда. Тем временем он немало денег туда ухлопывает.
Рассмешив воеводу этим рассказом, который не был вымыслом, Кохан еще раз напомнил ему о том, чтобы он не щадил земель епископа.
– Это единственный способ, – сказал он, – так как он не сумеет сам защищаться и будет вынужден обратиться к королю за правосудием, а тогда мы с ним рассчитаемся за Злоцкие земли и заставим его согласиться на замену их иными.
Отто из Пильцы, доверявший Кохану, не сказав ничего королю, на следующий день уехал в Сандомир и сейчас же приступил к выполнению своего плана.
Через несколько дней декан прибежал на двор епископа с жалобой. Королевские чиновники хозяйничали в лесах, взяли дворовых людей с земель епископа и переселили их, отряд войск занял часть владений, принадлежавших епископу.
Такое насилие, подобного которому не было со времен короля Локтя, не могло быть случайным, и в нем чувствовалось, что оно произошло вследствие приказания свыше, что это предлог, чтобы вызвать войну.
Епископ, выслушав жалобы прибывшего, сильно вспылил и хотел сейчас же ответить на это анафемой; его с трудом сдержали.
Послали за Баричкой, который прибыл торжествующий.
– Случилось так, как я предсказывал! – воскликнул он. – Им безнаказанно сошло одно, и они пробуют другое в вознаграждение за терпение пастыря! Тут необходимо громить! Громить необходимо!
В этот день епископ созвал капитул на совещание.
Когда папа в свое время посвятил Бодзанту в епископский сан, капитул не смел против этого протестовать и очень холодно относился к Бодзанте. Собранные каноники, молча выслушав все жалобы, и не приняв близко к сердцу столкновения между королевской властью и епископом, ничего не отвечали на сделанные им предложения.
Бодзанта, собственно говоря, и не спрашивал их совета. Он совершенно подпал под влияние Барички и слепо шел за ним.
Ксендз Марцин был за объявление войны королю и согласен был принять мученический венец; он предлагал сопровождать сейчас же епископа к королю и поддержать его в его жалобах на произвол королевских чиновников.
После продолжительного совещания Бодзанта заявил, что ему неудобно вторично идти к королю, после того как король его первый раз отправил. Баричка предложил епископу, что он отправится в замок от его имени и поставит ультиматум королю.
Епископ колебался дать свое согласие, хотя это было ему очень желательно; он, в сущности, предпочел бы посла более хладнокровного, но Баричка настаивал, просил, умолял.
Наконец мечты его исполнились! Бодзанта согласился и назначил день. Это было в конце января, и так как король часто уезжал на охоту, то боялись его прозевать, а потому, как только было решено послать Марцина в замок, он в тот же день туда отправился.
Долгое ожидание, страстное желание выступить обличителем порока, необыкновенное усердие человека, проникнутого сознанием святости своей миссии, всю ночь не дали Баричке сомкнуть глаз.
Он ее провел на коленях в своей холодной комнатке, моля Бога вдохновить его и дать ему силы навести короля на путь истины. На рассвете он пошел к обедне в церковь в Вавеле, и там со слезами на глазах благодарил Всевышнего за то, что ему дана возможность подвергнуть свою жизнь опасности для славы Божьей.
После этой пламенной молитвы, возвратившись в ризницу, проникнутый священным огнем и жаждой мученического венца, он был до того погружен в свои мысли, что ничего не видел перед собой; когда он начал снимать с себя духовное облачение, он увидел стоявшего и как бы ожидающего его Сухвилька. Они были два совершенно противоположных типа. Оба были достойны уважения, но каждый в своем роде. Баричка был сотворен для апостольской жизни, Сухвильк был спокойным повелителем и руководителем.
Баричка проводил время большей частью в молитвах, а Сухвильк был человеком дела. Насколько один был горяч, настолько второй был рассудителен. Первый из них знал свет таким, каким он его видел с амвона и в церкви, второй знал его, наученный жизненным опытом.
Ксендз Марцин, предчувствуя, что ему не избегнуть разговора, которого он вовсе не желал, хотел немедленно выйти из ризницы. Ксендз Сухвильк с достоинством загородил ему дорогу и приветствовал его.
– Одно слово, отец мой, – произнес он, – я хоть и вижу, что вы торопитесь, но все-таки выслушайте меня.
Баричка лишен был возможности отказаться от разговора.
– Я такое же духовное лицо, как и вы, отец мой, – продолжал ксендз Ян. – Я хочу этим сказать, что всякие вообще дела, касающиеся церкви и положения духовенства, меня так же интересуют, как и вас. Я знаю, что вы по распоряжению пастыря посланы к королю. Никто из нас, духовных лиц, не смеет прекословить воле епископа. Исполняйте ее, но не забывайте, отец мой, что слуги церкви, поддаваясь гневу и страсти подобно простым смертным, совершают деяния, неугодные Богу. Поступайте снисходительно, и вы достигнете лучших и больших результатов.
