и коротко пояснила, зачем пришла. Женщина кивнула и, не задавая лишних вопросов, повела ее в репетиционный зал. Журналистка облегченно выдохнула: чем меньше с ней разговаривают, тем лучше.
В репетиционном зале было много людей, но еще больше инструментов. Во всяком случае, так показалось Кате. На сцене стоял блестящий рояль, который всем своим великолепием напрашивался в интерьер холла; на стульях, выстроившихся в ряды полукругом, лежали зачехленные скрипки и альты, а контрабасы с человеческий рост томились в ожидании, прислоненные к стенке зала. Мимо Кати прошел щуплый молодой парень с тромбоном в руках и, поздоровавшись с ее провожатой, направился к группе музыкантов-духовиков.
Катя почувствовала себя посторонней в этой атмосфере. Захотелось сбежать отсюда, прежде чем окружение распознает чужака. Однако музыканты не обращали на Катю внимания, поглощенные подготовкой к репетиции. Она увлеклась своими мыслями и не заметила, что к ней подошли.
Девушка кашлянула, обозначив свое присутствие. Катя обернулась и с первого взгляда поняла, что встретила повзрослевшую девочку с библиотечного снимка. Длинные русые волосы так же заплетены в косу, большие глаза смотрят холодно и цепко, только нос вздернут еще больше, словно за годы прибавилось надменности.
– Ты хотела взять у меня интервью? – голос Лизы был мелодичен, но вместе с тем в нем слышались неприятные, резкие нотки.
Кате захотелось схватить девицу за нос, чтобы вернуть ее задранной голове нормальное положение. Пересилив этот порыв, от которого даже руки зачесались, журналистка собрала всю свою вежливость, чтобы ответить:
– Да, мне бы хотелось с вами побеседовать, чтобы включить интервью в большую статью о фестивале!
Она намеренно подчеркнула «вами», чтобы исключить фамильярность в разговоре. Но Лизе не было дела до подбора местоимений. Со скучающим видом она смотрела не на журналистку, а куда-то сквозь нее, точно разговаривала с привидением. Лиза Петрова отреагировала тем, что скривила губы – то ли в полуулыбке, то ли в ухмылке от осознания собственной гениальности.
– Ладно, – разрешила пианистка и замолчала, стоя в ожидании интервью. Судя по реакции, никогда раньше ей не приходилось общаться с журналистами, и этот факт обрадовал Катю.
– Предлагаю уединиться где-нибудь в тихом месте, чтобы нам никто не мешал. – Катя продемонстрировала диктофон, намекая, что шум может испортить всю запись.
– Ну давай за кулисами поговорим, – снисходительно заявила Лиза.
Они поднялись по ступенькам справа от сцены, нырнули под бархатный балдахин и оказались в закулисной комнатке, захламленной стульями, вешалками и партитурами. Тут же стояло старое пианино без пары клавиш. Катя предусмотрительно прикрыла дверь, ведущую на сцену, и выдвинула стул, перекрыв Лизе дорогу к отступлению. Невозможно предугадать, как она отреагирует на предстоящий разговор. Да и сама Катя не могла представить, как бы повела себя, если бы незнакомец вздумал заговорить с ней об отце. Она отмахнулась от этой мысли, как от назойливой мухи, и заговорила первой:
– Лиза, я сразу прошу меня извинить…
– О чем ты хотела со мной поговорить? – перебила пианистка, с вызовом взглянув на нее. Казалось, она предчувствовала неладное и уже обрела воинственный настрой.
– О твоей бабушке, – выдохнула Катя и сама удивилась, как легко прозвучала правда.
Вначале Лиза удивилась, потом нахмурилась, нервно заломила пальцы, хрустнувшие суставами… и только потом воскликнула:
– О ком?!
Катя повторила – теперь неуверенно и медленно. Лиза напряглась и замерла. Выдержав паузу, Катя продолжила:
– Я знакома с ней и знаю, что вы долгое время не общаетесь. Но она очень любит тебя и твою маму, переживает за вас и мечтает когда-нибудь снова встретиться.
– Это плохая идея, – Лиза нахмурилась и опустила голову. Выправленная осанка исчезла, плечи осунулись, точно под тяжестью воспоминаний.
– Почему? Разве воссоединение семьи может быть плохой идеей?
– Ты лезешь в чужие жизни не разобравшись. Настоящая журналистка! – резко сказала Лиза, но Катя почувствовала, что гнев этот был вызван болью и отчаянием. Она знала, что это: попытка пережить свою боль, причиняя ее другим.
– Так объясни.
Минуту они сидели в молчании, слушая шум из репетиционного зала.
– Я тут ни при чем, – буркнула Лиза, словно оправдывалась перед матерью за разбитую вазу. – Это их разборки. Она разрушила нашу семью, из-за нее родители развелись, потому мы с мамой и уехали.
Рассказчица замолчала. Катя не рискнула что-либо спросить, чтобы не прервать ход ее мыслей. Точно вспомнив все события прошлого, Лиза продолжила:
– Вечные придирки, скандалы и обиды. Ей все было не так! Она не могла угомониться, пока не развела родителей.
То, что Лиза называла бабушку «она», резало слух. Казалось, что за годы ссоры Лиза разучилась говорить «бабушка» и теперь боялась произнести это слово вновь.
– После того как папа с мамой окончательно разругались, мы уехали. За триста километров отсюда. Два года скитались по квартирам, пытались начать новую жизнь, а потом вернулись в родной город. Но… к ней я так и не пошла. Мама запретила. А я не хотела обижать маму, ей и так было тяжело.
– Бабушке тоже было тяжело, поверь, – тихо сказала Катя.
– Это она попросила тебя прийти?
– Нет, я сама.
Лиза с недоверием взглянула на Катю.
– И зачем тебе это нужно?
– Просто подумала, что если бы меня нашел человек, который решил помочь моей семье, я была бы ему благодарна, – ответила Катя и, заметив недоумение на лице собеседницы, продолжила: – Я знаю, что такое пережить расставание с отцом. Во мне, как и в тебе, когда-то произошло маленькое землетрясение, разрушившее мой мир. И если бы жизнь дала мне шанс все исправить, я бы не задумываясь сделала это!
Катя чувствовала, что каждое следующее слово дается ей все труднее. Ком в горле мешал говорить и дышать, а слезы, превратившие окружение в размытый фон, было все сложнее удерживать в глазах.
– Не знаю, мама будет наверняка против… – неуверенно сказала Лиза, отчаянно схватившись за подол юбки.
– Не ищи оправданий, ищи возможности! Мы всю жизнь тормозим себя, оправдываясь и обманываясь, – Катя повысила голос и сцепила пальцы в кулаки, точно слезы и чувства были зажаты у нее в ладонях. – Если есть шанс, используй его! Если можешь построить, не разрушай!
Ее возглас эхом прокатился по стенам и утонул в молчании, возникшем между двумя девушками, чьи судьбы оказались так схожи. Лиза нервно перебирала подол юбки, словно на коленках у нее были клавиши; Катя боролась со слезами и хватала губами воздух, как рыба, выброшенная на сушу. Не в силах больше сдерживаться, Катя вскочила со стула и бросилась к двери, сбегая от отражения своих обид и боли. Ей было все равно, что подумают окружающие, увидев журналистку, удирающую в слезах.
Катя пересекла зал, выскочила в коридор и спустилась по лестнице. Выход в холл нашла интуитивно, как зверь, что в попытках сбежать от опасности, мчится в укрытие.
Оказавшись на улице, она дала волю слезам. Ноги подкосились, и Катя сползла вниз по стене здания, закрыв лицо ладонями. Хотелось зареветь в голос, но получалось издать только слабенькие всхлипы.
Был ли у нее шанс помириться с отцом? Она бы все равно плакала: если бы был – из-за того, что упустила возможность; а если нет – от собственного бессилия. От рыданий Катю отвлек глухой стук – что-то упало перед ней. Она отняла ладони от лица. Блокнот, который она зажимала между животом и коленями, теперь лежал на влажном бетоне. Раскрытый на середине, сверкающий белыми листами, чья пустота стремительно заполнялась мелкой вязью букв.
– Кейт, не раскисай! Заложенный нос и распухшие глаза еще никого не делали счастливее!
Ник! Его появление стерло со щек слезы. Катя схватила блокнот и прижала к себе, словно пытаясь обнять через сшитую бумагу того, кто ей писал. Она щелкнула ручкой и ответила:
– Ты меня услышал!
– Еще бы не услышать. Из-за тебя над блокнотом нависла угроза затопления! – возмутился он.
Катя попросила прощения, хотя не видела ничего катастрофического
