Майлз встает, звучно опускает на столик бокал и объявляет, что ему надо прогуляться. Бет только и успевает открыть рот, а его уже и след простыл. Внизу хлопает входная дверь.
Мы переглядываемся.
— Вот так дела.
— Не хочу быть здесь, когда он вернется, — говорит Бет. — Лучше переночую где-нибудь в другом месте.
— Ты что, боишься его?
Она смеется:
— Нет-нет. Мне Майлза упрекнуть не в чем. Просто иногда на него находит…
— Никогда за ним такого не замечал. Ему, конечно, напора не занимать, но… — Я пожимаю плечами. — Наверное, перенервничал.
— Ищешь оправдание.
Я внимательно смотрю Бет в лицо.
— Ты к нему несправедлива.
— Я-то? — Она отчаянно мотает головой. — Ну, не знаю. Бедный Майлз.
— Мне все-таки кажется, ему будет легче, если ты останешься. Правда.
Бет задумчиво кивает.
— Может, ты и прав.
В прихожей мы целуемся на прощание и лишь потом открываем дверь. Встречаемся взглядами и с улыбкой думаем об одном и том же. Если не соблюдать осторожность, Майлз заметит с улицы. Так и чудится, будто он стоит в едкой дымке уличного фонаря по ту сторону дороги и ждет меня с железным прутом в руке…
Но все обошлось.
Надеюсь, у Бет тоже.
Несколько дней спустя мы играем с Майлзом в сквош, старательно избегая любого упоминания о Германии, пейнтболе и вспышках психоза. В конце концов каким-то непостижимым образом я заговариваю о Бет. С ним! Не знаю, что на меня нашло.
Мы здорово играем, хотя Майлз, как обычно, впереди на много очков.
— Старомодная забава, — говорит он, отирая пот со лба. — Хотя мне нравится.
Потом мы идем в кафетерий и уплетаем сладкие пирожки с апельсиновым соком.
— Чем будешь заниматься в выходные? — спрашивает мой приятель.
— Завален работой, — говорю я с набитым ртом. — На пару дней закроюсь в своей берлоге и буду жить как отшельник: грызть сухари и упорно трудиться. Не успеваю в срок. — Отхлебываю из стаканчика. — А ты со своей пташкой?
(Найдите сами мне оправдание.)
Майлз пожимает плечами.
— Хотим просто побыть вдвоем, посидеть где-нибудь. Может, выберемся за город. Лондон кого хочешь… Да и Бет простыла. Бедная девочка, ей было совсем плохо.
— Да, я слышал. Надеюсь, сейчас лучше?
— Лучше уже не будет.
— Это как понимать?
— Не знаю, как тебе объяснить. — Майлз облокачивается на стол, вытягивает перед собой руки и, поигрывая стаканчиком от сока, продолжает: — Я только теперь начал понимать, что Бет не нормальная девушка. Мне, конечно, это нравится. В ней есть какая-то… загадочность, что ли. — Он ухмыляется. — Сумасшедшинка. С ней не соскучишься. Но временами… Бывает, я не могу разобрать, что у нее на уме. Как она вообще мыслит. Понимаешь?
— А тебе не кажется, что это проблема всех парней? Невозможно понять свою вторую половину.
— Любой человек — загадка, — соглашается Майлз. — Гораздо проще отстраниться и делать вид, что тебя это не касается. А с Бет особенно… Знаешь, мы с ней как небо и земля. Может, и нет большой беды в том, что мы друг друга не понимаем, наоборот — всегда какая-то тайна, какой-то секрет. Лежит кто-то с тобой рядом, а ты и понятия не имеешь, чего от него ожидать. Только я-то о другом. Временами мне кажется, Бет чего-то не договаривает. Ты не подумай, я ей доверяю — на все сто, только… Девчонки ведь сами любят рассказывать о своих чувствах, и… ну ты понимаешь. А она нет.
Я осторожно киваю.
— Может, со временем все наладится. Вы же не так давно вместе. Месяцев семь?
Майлз то ли не слышит, то ли не обращает внимания на мои слова.
— А иногда мне кажется, будто она разыгрывает спектакль. Притворяется ради меня, пытается угодить, а у самой внутри пустота.
— А в постели? — нагло выдаю я.
Майлз слюняво ухмыляется.
— О да, — говорит он. — В постели, на полу, под столом, в ванной. В ванне, на стиральной машине (на быстром отжиме было что-то особенное — я думал, она всю улицу перебудит), на крыше, в машине, на капоте… — У меня отваливается челюсть. Майлз протягивает руку и любезно ее захлопывает. — Здесь без проблем. — Он хмурится. — Хотя иногда не могу отделаться от ощущения, словно она просто играет, старается для меня. Понимаешь?
Понимаю.
— Тогда тебе не о чем волноваться. С такими спектаклями я бы вообще ни о чем не беспокоился.
— Да, так-то оно так, — говорит Майлз. — Я делаю все, что любят девчонки: дарю цветы, делаю неожиданные подарки, устраиваю загадочные отъезды и уик-энды в роскошных отелях. Помню, в июне погода не задалась: целыми днями дождь лил. Так я взял билеты на Капри. Нам приносили ужин на пляж, и мы ели при лунном свете. И все равно мне кажется… будто Бет знает об удовольствиях все, но понятия не имеет, что такое счастье. — Майлз устремляет на меня лучезарные голубые глаза, точно стараясь прочесть ответ на моем лице.
Я качаю головой и отвожу взгляд. Немного поразмыслив, говорю:
— По большому счету в этом нет ничего плохого.
Он умолкает, стараясь подавить вздох — такой крошечный вздох в таком крупном теле — какой страшный гротеск! И как же все-таки противно себя чувствуешь, жалея человека, которого ты же и ударил по самому больному. Есть в этом что-то от сокрушений палача над бездыханным трупом — вдвойне грешно.
Наконец Майлз опускает бокал и еле слышно говорит:
— Знаешь, мне все чаще кажется — у нее есть кто-то на стороне.
Я молчу.
— И это еще не все: похоже, она сумасшедшая — кроме шуток. Сама путается: где правда, а где ложь. Я даже не могу понять, когда она на земле, а когда витает в своих грезах. Лунатичка.
— Да, она мечтательница, — говорю я и тут же себя одергиваю: осторожно! Бет для тебя чужой человек, не проколись.
Майлз глядит на меня в упор.
— Это еще мягко сказано. То есть я, конечно, понимаю, что значит ее работа, в каком она крутится обществе — мода и кино. Я думал, она тоже отдает себе в этом отчет. Там все на наркотиках замешено. Правда, Бет в последнее время дурит реже, почти завязала. Даже шутит на этот счет: говорит, наркотики требуют регулярности, а у нее с самодисциплиной всегда были проблемы. — Майлз роняет свои большие руки на стол. — Не знаю, что с ней делать, Дэн. Ума не приложу.
Я осторожно кладу в рот соленый орешек.
— А что там за история с любовником?
После мучительной паузы Майлз говорит:
— В прошлую пятницу она где-то задержалась, сказала, заскочила навестить мамочку. Только в тот вечер мать сама позвонила.
— Матери проговорился?
Он качает головой.
— Держал язык за зубами. Сказал, Бет заночевала у подруги, и та обещала перезвонить. В субботу Бет вернулась, и я спросил, как поживает матушка. Она поблагодарила за заботу, сказала, что все прекрасно, и долго, со всеми подробностями рассказывала, как они вместе ходили на сельскую ярмарку. Я поинтересовался, приобрела ли она что-нибудь, а Бет прикусила язычок и отвела взгляд. А потом сказала: «Мама купила меду». — Майлз отпивает апельсинового сока и тяжело сглатывает. — На сладенькое потянуло.
— Поговорил с ней?
— Пока нет, — вздыхает он. — Боюсь, уйдет.
Устало пожимает плечами.
— Не знаю даже, что меня сильнее пугает. Мечется она, никак покоя не найдет — не к добру все это. Угомонилась бы уже. Что ни говори, а малышка не в себе. А ты что скажешь?
— Да все девчонки рано или поздно через такое проходят.
— Я только не могу понять почему? Я что-то не так делаю или что?
— Нет, — твердо говорю я. — Тебе себя винить не в чем. Она ведь молоденькая еще, верно?
— Думаешь, нагуляется — остепенится?
— Вполне возможно. Почему бы и нет?
— Эх, наверное. Так, думаешь, лучше спустить все на тормозах?
После некоторого размышления я соглашаюсь:
— Пожалуй, это самое разумное.
Глава 24
А тем временем мы с Бет продолжаем тайно встречаться, не слишком сближаясь. Близость между нами скорее духовная: у нас нет друг от друга секретов, и мы с легкостью говорим по душам.
Одним погожим деньком я спрашиваю:
— Ну и сколько же у тебя было мужчин? Назови свою счастливую цифру.
Бет смеется, пораженно глядя на меня.
— Ничего себе вопросик! Так и вызывает на откровенность. Слушай, ты же сам прекрасно знаешь, что девчонки умеют считать только до трех.
— Ну уж нет, выкладывай.
Моя умница закрывает глаза, задирает нос, складывает ручки на коленях — вы подумайте, какая паинька и скромница! Явно переигрывает.
— А трех тебе не хватит?
Широко открыв глаза, Бет старается не смотреть на меня и улыбается чему-то своему — неуверенно так.
— Ну, скажи сколько.
Она неуверенно сообщает результаты самых приблизительных подсчетов.
— Почти тридцать человек, — повторяю я. — Неплохо.
— Почти тридцать мужчин, — уточняет Бет.
