путницы была бедной и жесткой. Изношенное дерево скрипело перед и после каждой ямки и каждого камушка. Особо отдохнуть и расслабиться не представлялось возможным. Единственно был благодарен Леонид, что его ноги могут набраться ещё немного сил и Юра, наконец, мог поспать.
Мальчик долго вертелся, пока не нашел удобное место на Лизиных коленях (у бабушки ему что-то не понравилось). Маленький белокурый ангелочек сладко спал, подложив под головку обе ручки. Лиза едва отжившими пальцами гладила его слегка завитые мягкие волосы и еле слышно напевала мотив старой и глубоко знакомой колыбельной песни.
Леонид вдруг поймал себя на том, что довольно-таки долго наблюдает за ней и даже чему-то восторгается. В изношенном домотканом сарафане, в выцветшем платке она должна походить на глупого и ошпаренного котенка. Но нет! Она сильная. Какая же она сильная! (Роман тоже был не промах, но он мужик, и он старший брат. Это было ему к лицу. Но Лиза…) Садовский эту силу ощутил и испугался. Он чувствовал это и раньше. Где-то в глубине души зародилась искорка страха, самого подлинного страха. Более того он боялся, что эта искорка вызовет в нем настоящий пожар, поэтому боролся и тушил ее, как только мог. Леонид понимал, что сама Лиза ему не страшна. Страшно нечто большее, что стоит за ней и живёт в ней. С этим самим и стоит воевать, если не хочется быть униженным и поражённым. Садовский с усилием отвёл глаза от Лизы и сына. Пора переключиться. Я не проиграю. Я одержу победу.
— Нравиться мне очень это место, — снова начала разговор еврейка после неловкой паузы. Она давно пересела на скамью и переняла вожжи. — Так приветливо и радостно! Вон за тем лесочком, — указала она в даль, — деревня, где живёт моя сестра. Мне жаль, что не могу больше вас подвезти… и, если говорите, что вам дальше нужно, то у той сосенки, что торчит на холме, нам придется расстаться… Может в гости заглянете?
— Мы и так злоупотребляем вашей добротой. Спасибо вам сердечное и за это, — ответила Марья Петровна, положив руку на грудь.
— Ну, если что, заглядывайте. Вдруг передумаете по дороге. Нас в деревне все знают. Только спросите, где жиды живут, так вам и ответят, и покажут.
— Благодарствуем, добрая вы наша.
— Кстати, а вон здесь, — махнула женщина в сторону посадки, мимо которой они проезжали, — монастырь стоял. Мощный такой, деревянный. Сейчас, конечно, его нет, — понизила она голос, — но раньше он привлекал в себе много православных с самых разных городов и сел России. Даже сейчас сюда тайком ходят послужить монахи, паломники и прочий люд, который считает это место священным.
Любопытный взгляд Саши сразу же был прикован к этому таинственному месту.
— Мне кажется, что там и сейчас кто-то есть. Правда есть, — начал присматриваться мальчик. — Лизонька, посмотри, есть же! Ходит кто-то.
Это привлекло всех путников. Среди зарослей молодняка шевелилось что-то темное и сгорбленное. Еврейка остановила лошадь и встала, пытаясь лучше разглядеть существо.
Ответ на загадку не заставил себя долго ждать. Из этой посадки вышла монахиня- старая сморщенная бабка в черном подряснике и апостольнике до пояса. С краев одежды свисали растороченные нитки, а местами черный цвет менялся на выцветший серый. Старуха шла, перебирая дряблым пальцами такие же дряблые чётки, с лицом невыносимой скорби. Она шла, совсем не замечая наших героев, хотя их нельзя было не заметить на расстоянии пяти шагов. Тем не менее, все было так.
— Господи, помилуй. Господи, помилуй, — мурчала она в свой апостольник, временами быстрее, временами потише перекручивая чётки. — Господи, помилуй…
— Здравствуйте, бабушка! — поздоровались с ней еврейка, чтобы обратить на себя внимание. — Помочь вам? Может подвести? Вы живёте где-то поблизости?
— Ничем мне уже не поможешь, — без какого-либо вдохновения ответила монахиня, также продолжая идти, — и довозить меня некуда. Нет ни кола, ни двора. Господи, помилуй, — она подняла сухие глаза к небу и медленно перекрестилась. — Мы не от мира сего. Я- странница и путница. Нет мне пристанища на этой земле. Землянку наш батюшка выкопал, там и молимся перед единой Матерью Божией, — старушка говорила это как выученную наизусть молитву. Беленкиным и еврейке показалось, что она разговаривает теперь совсем не с ними. — Все уничтожено, все забрали. Святыни забрали, храм Божий посрамили, иконы сожгли, монастырь наш светлый разрушили. Одно утешение у меня- моление: «Господи, помилуй!», да крестное знаменье. Храню это как зеницу ока и никому не отдам.
Еврейка потянула вожжи, чтобы лошадь шла в ногу с монахиней. Не красиво вот так вот оставлять человека.
— Это хорошо, что вы имеете утешение, — вступил Роман. Он прекрасно понимал, о чем она. — Но делитесь ли вы с ним с другими людьми? Столько народу сейчас нуждается в нем. Стоит ли это так хранить? Правильно ли не делиться им?
— Люди жестоковыйные, себялюбивые. Нет, не нужно бросать перлы перед свиньями.
— Вы прячете ваш свет?
Монахиня впервые на секунду взглянула на них. Лицо ее было типичным лицом старухи, прожившей хороший кусок столетия, но отличало его большая родинка на щеке:
— Не прячу, но храню от этого мира, дабы он, хоть и слаб, не погас. Монастырь- вот, где можно было спастись, вот, где можно схорониться.
— Все мы- последователи Христа. Но делаем ли мы так, как Он?
— Он был сильным, совершенным человеком. Куда нам грешным и беспомощным?
— Бабушка, может вы сядете с нами? Тяжело ведь вам…
Монахиня упрямо отказалась.
— Он дал нам поручение, — продолжил Роман, поняв, что она принципиально не воспользуется этим благом человечества. — Помните ли вы притчу о талантах? Как мы поступаем: увеличиваем их или закапываем в землю?
— Мы- недостойные люди. Что сказали святые отцы, то мы и делаем. Не гоже перечиться им. Грешно.
— Но гоже ли перечиться Библии?
Монахиня немного помолчала и наскоро перекрестилась:
— Вы все мне мирское говорите. Господи, прости и помилуй. Пойду я, пожалуй, — она начала отдаляться снова в ту же посадку.
— Постойте, — хотел остановить ее Роман.
— Служение чай началось, — бубнила она снова в свой апостольник, вовсе не слыша обращение. — Пойду я. Господи, Господи, помилуй…
Шурша между поросшим молодняком и колючими кустами, старушка скрылась, как и не было.
— Странная история, — проводив монахиню взглядом, призналась еврейка. — Что ж, каждый выбирает, но видит сердца только Бог. Предлагаю ехать, — стегнула она свою кобылу.
Далее лишь с песнями и живым общением они поколесили до назначенного места, и с самыми добрыми пожеланиями распрощались.
— Ты все знаешь! Где они? — прижали к стенке двое бравых ребят Спечина Емелю, тем временем, пока Владимир
