Она повернулась спиной, и он увидел её шею с выступающими позвонками под смуглой кожей, такую нежную и до боли чуткую, что оторопел. Бабушкина картина никак не вязалась с образом «железной леди». Он подавил желание прикоснуться, ощутить пальцами всю нежность бархатной кожи, пахнущей мягким тонким ароматом чистоты и тепла.
«Какая она все-таки ранимая, — подумал он, — пытается казаться… пытается быть сильной. Готовит себя к любым испытаниям. Лучший полицейский прошлого года. И всё же… такая ранимая».
Он сглотнул подступивший к горлу комок и снова отвернулся к окну, пытаясь скрыть не к месту нахлынувшую сентиментальность.
Ночью, как только Розе стало лучше, они ушли из квартиры Якова Соломоновича, тихо прикрыв за собой дверь. Два часа пешком добирались в спальные рабочие кварталы пригорода, и наконец, очутились в этой маленькой однокомнатной квартирке на первом этаже двухэтажного здания рядом с заброшенной шахтой. Даже не закрыв за собой дверь, замертво упали, кто куда, и тут же забылись тяжелым беспокойным сном. Так закончился долгий кошмарный вчерашний день.
Утром первым проснулся Марк. Удивительно, но он вполне спокойно переносил отсутствие сигарет — его совершенно не тянуло курить. И кофе ему не хотелось тоже. Чувствовалась необъяснимая свобода. Он посмотрел в окно и увидел, как подсыхают лужи, как над их поверхностью образовывается пар и тонкими волнами поднимается вверх. Как падают с веток капли утренней росы, как выползают на оживающую землю муравьи и дождевые черви. Он слышал щебет птиц, и казалось, понимал его. Он снял очки и положил их на подоконник, теперь они были ему не нужны. Он видел всё, даже то, как сквозь влажную почву чуть заметно пробиваются тонкие ростки зарождающейся жизни. Сквозь стекло он чувствовал запах этого нового бытия. Тонкий и сильный запах начала. Марк глубоко вдохнул его, и легкие наполнились силой.
Он посмотрел на людей, идущих по улице. Они спешили к станции скоростных вагонов, и он ясно слышал звуки их шагов, стук их каблуков по бетону, шорох их подошв. Люди шли, не оборачиваясь, но Марк слышал их разговоры, читал их мысли. Он уже умел это делать.
— Почему апостолы пошли за Иисусом? — спросил он, не отрываясь от окна. — Может потому что, когда что-то знаешь, чувствуешь непреодолимое желание поделиться этим знанием с другими?
Он повернулся к Розе и деловито сдвинул то, что должно было быть бровями.
— Вот и у меня такое. Не могу носить в себе это знание. Боюсь, оно так и останется бесполезным. Бессмысленным. А бесполезное знание — это уже незнание. Вот и двенадцать апостолов, прикоснувшись к знанию, не смогли жить как прежде. Поэтому понесли его в мир к людям. И я, как они, уже не могу жить прежней жизнью.
— Ты на прежнего совсем и не похож, — улыбнулась Роза.
— Я пойду к людям, — твердо сказал он, не обращая внимания на Розину ухмылку.
— Ну-ну, — девушка ещё больше растянулась в саркастической улыбке, — прямиком в Черную Башню.
Марк вздохнул и принялся снимать с головы повязку.
— Зачем? — спросила Роза.
— Чешется. Наконец-то стала приживаться проклятая синтетика.
Грязная повязка упала на подоконник, и Марк принялся яростно чесать обеими руками рыжие островки на голове, там, где начинал пробиваться редкий ёжик волос.
— Не могу, — приговаривал он, неистово работая пальцами. — Не могу!
— Что не можешь?
— Ничего не могу! Понять не могу. Не знаю, что делать. Но точно знаю, нужно что-то делать. Обязательно!
— Делай-делай, — буркнула девушка.
Он прекратил чесаться, успокоился и сел:
— Надо идти к людям, просить их…, нет, заставить освободиться. Заставить раскрыться. Но вряд ли они меня не послушают. Не услышат. Они слышат только голос диктора вечерних новостей, и ещё ведущего телешоу «Вперёд в будущее». Меня они засмеют.
— Или убьют, — тихо сказала Роза.
Марк не слышал. Он нервно елозил бинт по подоконнику, с надеждой глядя на Розу, словно та знает ответ:
— Мы заперты собственным умишком. Но все может быть по-другому? Правда?
— И многим помогли твои апостолы? — спросила девушка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Может быть, может быть… — вдруг Марк поднялся и поднял руку вверх. — А может плюнуть на всё и улететь? Полетишь со мной?
— Куда? — Роза замахала руками будто крыльями. — В окно?
Марк погрустнел, отвернулся и снова уставился в немытое стекло. Казалось, он был далеко отсюда, за гранью солнечного утра, где-то там, в потустороннем мире.
— Марк очнись! — крикнула Роза, — подумай о себе. Мы в бегах. Ты это понимаешь? В бе-ега-ах! А ты о человечестве и о полётах.
Ей надоела его юношеская рефлексия.
— Пойду к людям, пойду к людям, — передразнила она, раздраженно дернув плечами, — сначала оживи.
Роза смотрела внимательно и строго, как на ребенка, будто хотела передать взглядом всё, что думает о его душевных метаниях, таких неуместных сейчас.
— Соберись, Марк, — приказала назидательно, — иначе не быть тебе апостолом. Убэшникам всё равно, апостол ты или бомж. Сгниешь в рудниках, и я вместе с тобой.
— Ты снова меня спасёшь, если что, — улыбнулся Марк.
— Значит так, — Роза стала серьёзной, — а теперь давай по делу. Что мы имеем? С первого взгляда, конечно, всё плохо, но мы не в послевоенное время живём.
Она выпрямилась будто в строю.
— Есть закон, а мы — его представители. Поэтому выше нос. Первое, — Роза стала загибать пальцы, — ты жив — это факт. Второе, перед законом ты чист — тоже факт. Третье, следовательно, ты должен ожить официально. Факт.
— А ты? Что делать с тобой?
— А что со мной? — Роза внимательно осмотрела себя со всех сторон. — Рука? Сказано же, до свадьбы заживет.
— Ты спец-службиста застрелила.
— Когда? — удивленно спросила девушка, сделав круглые глаза.
— Вчера, — передразнил её Марк.
— Ты видел? Не видел. А кто видел? Может тот седой убэшник, который убил комиссара полиции? Он видел? Это он-то спец-службист? Да он бандит! Настоящий притом. А моя задача как представителя закона всегда применять оружие против бандитов без лишних слов и размышлений. Что я вчера и сделала. И у меня это отлично получилось. Посмотрю я, как они выдвинут против меня обвинение. Если осмелятся выдвинуть. Да меня ещё наградят, вот увидишь! И главное, тот седой сказал, что покойник ему самому не нравился.
От этих слов Роза завелась и раскраснелась.
— Ладно-ладно, — рассмеялся Марк, — разошлась. Хотя… ты как всегда права. Стало быть, мне надо оживать?
— А что, всю жизнь здесь прятаться? Или улетишь на Луну или на Альфа-Центавру?
— Быть или не быть, вот в чём вопрос — театрально продекламировал Марк. — Согласен, будем быть!
Теперь они смеялись вместе.
— Я никак не могу к тебе привыкнуть, — сказала Роза, когда они перестали смеяться. — Понимаю, что это ты, но… хотя тебе даже идёт. Шрамы как говорится… ну, сам знаешь.
Она вдруг смутилась.
— Не успокаивай, — с досадой в голосе произнес Марк, — тоже мне красавец. Как такое может украшать? Тогда и тебе идет простреленная рука.
— Не умничай! Когда на лице затянется, всё будет по-другому, вот увидишь. Надо верить в лучшее. Но сейчас… жесть. Вот какой из тебя сейчас апостол? Посмотри на себя. Разве что апостол погорелого театра. Отлежишься здесь, отдохнешь, отъешься, приведёшь себя в порядок. А там, глядишь, всё само собой и наладится. Я разузнаю, что и как, а потом будем тебя оживлять. Так что отлеживайся пока.
— Я что похож на медведя? — Марк попытался придать голосу командный тон. — Отлеживаться в берлоге не намерен. А вот ты обязательно должна отлежаться. Куда тебе сейчас с такой рукой. И потом, пока я не ожил, я — покойник. А вот ты…
— Марк! — не менее властным тоном прикрикнула Роза. — Ты в чьём доме находишься? К тому же сам сказал, тебе необходима моя помощь. Так вот, пока не придёшь в себя, ухаживать за тобой буду я.
Здоровой рукой она взяла подушку и вдруг швырнула её в Марка. Вот так просто, как в детстве.
