Лиля выключила проигрыватель.
Пятьдесят минут минули — Соболь не явился.
Минули час десять минут, час тридцать, час пятьдесят…
«Ну и пусть!» — сказала Лиля, едва не плача.
Она завела Второй концерт Рахманинова, завела просто потому, что он попался ей на глаза.
Минуло уже два часа.
Лиля ходила по комнате и повторяла: «Ну и ладно! Ну и пусть!»
Она повернула до предела рычажок громкости проигрывателя.
На кухне открылась дверь.
— Заглушите чуть эту музыкальную бурю, Лиля, — сказал, смеясь, Соболь. — Я едва не сломал окно.
Лиля кинулась к проигрывателю.
— Вы стучали? — спросила она, чувствуя, что стала пунцовой.
— Отбил кулаки. Вы одни?
— Да, мама в депо.
— В воскресенье! Зачем?
— Не знаю. Дела, наверное.
— Какой энтузиазм!..
На Соболе был черный костюм и габардиновое пальто песочного цвета. Лиля почувствовала неловкость за свой скромненький жакетик. Ей следовало бы тоже надеть пальто, но оно выглядело еще невзрачнее, чем жакет. Лиля пошла без пальто.
— Вы, конечно, сердитесь на меня за опоздание, — сказал Соболь, когда они были уже у калитки.
— Нет, нет. Что вы! — поспешно возразила Лиля. Обратив внимание на бледность его лица и утомленные, подведенные синевой глаза, добавила: — Вы, наверное, работали ночь?
— Да… так получилось…
— Тогда… тогда придется отложить наш поход.
— Ну зачем же?
— Но это далеко… Минут сорок ходьбы.
— Сорок верст до небес и все лесом, — пошутил он.
— Да, все лесом, — подтвердила Лиля и покраснела вдруг. В конце квартала они свернули на улицу, уводящую из поселка.
— Вы любите Рахманинова?.. — спросила Лиля для того, чтобы сказать что-то.
— Не очень. Техника мне понятнее, чем музыка. Это плохо?
Она не нашла что ответить.
Улица, поднимавшаяся в гору, кончилась. Теперь одни лишь березы продолжали взбираться по склону — туда, где на гребне горы преграждали им путь развесистые синеватые ели. На вершине склона Лиля и Соболь обернулись. Далеко внизу, прижимаясь к подножиям берез, лежали, как цветные лоскуты, яркие крыши домов, торчали на длинных шестах скворечники.
— Какое все… будто нарисованное, правда? — тихо произнесла Лиля.
Вскинув на Соболя быстрый смущенный взгляд, повторила еще тише:
— Правда?
Соболь кивнул.
Все было необычно и красиво в эту минуту: и картина, что открылась им, и молчание высоких елей, и слова Лили, ее близость и затаенный трепет, и ощущение той черты, которую нельзя перешагивать, чтобы не нарушать эту необычность и эту красоту. «Пусть все останется так».
И все же так не осталось.
По другую сторону горы их повела вниз едва наметившаяся тропка; она виляла между елей, низкорослого кустарника и замшелых, утопленных в землю валунов. Лиля споткнулась о что-то, Соболь подхватил ее за руку. Она задержалась около него, совсем рядом, совсем близко, и тогда он переступил черту.
Она лишь на ничтожно малое мгновение, уступая, отдала ему свои губы. Вырвавшись, быстро пошла дальше. Соболь догнал ее, хотел снова обнять, но Лиля увернулась. Тогда он, подталкиваемый какой-то бездумной мстительностью и озорством, спросил неожиданно для самого себя:
— Скажите, Лиля, а у Максима Добрынина нет сегодня срочной работы в депо?
Сначала ему показалось, что Лиля не поняла его слов или даже вообще не обратила на них внимания. Но, пройдя несколько шагов, она повернула к нему настороженное, вопрошающее лицо. «А ведь все знает», — мелькнуло в его разгоряченной голове. Это «А ведь все знает» почему-то еще более подхлестнуло его. Он остановился. Лиля, замерев, продолжала вопрошающе смотреть ему в глаза. Но он уже забыл о том, что сказал, и шагнул к ней.
Снова вырвавшись и оттолкнув его, она отбежала. И вдруг бледное лицо ее задрожало, сморщилось, широко раскрытые глаза затопили слезы.
Разом отрезвленный, Соболь пробормотал:
— Ну что вы, Лиля? Ну зачем это?..
Он пошел к ней.
— Ну простите! Честное слово, больше никогда. Простите!..
Но Лиля побежала в гору и вскоре скрылась за ее гребнем.
Пристыженный Соболь опустился на холодный валун.
II
До самого последнего времени Федор Гаврилович продолжал верить в свою звезду. Снятие с поста председателя горисполкома представлялось случайным эпизодом, ошибкой, которую в конце концов поймут и исправят. О Тавровом непременно вспомнят, Таврового непременно позовут, и он опять займет почетное, заметное место в жизни.
Он не совсем ясно представлял себе, на чем основана эта его уверенность. Просто казалось невозможным, чтобы он, Федор Гаврилович Тавровый, канул в безвестность. Пожалуй, в нем жило убеждение, что на свете есть особая порода людей — избранников судьбы, которым положено занимать руководящее место в жизни, и он, Федор Тавровый, принадлежит к этой породе.
Как и прежде, в своих ожиданиях и надеждах он не отдавал предпочтения какой-нибудь определенной хозяйственной или общественной сфере деятельности. Важно, чтобы ему предложили достаточно видную и достаточно хорошо оплачиваемую должность. Но после того, как он временно — Федор Гаврилович не сомневался, что временно, — оформился заместителем начальника отделения, наиболее вероятным представлялось продвижение по железнодорожной части. В приятной, хотя и несколько туманной перспективе ему уже виделась большая Золотая Звезда в петлицах его кителя. Ожидая назначения в управление дороги или даже в министерство, он с надеждой встречал и нетерпеливо пробегал глазами каждый поступивший сверху документ.
В 1958 году, под осень, до него дошли слухи о возможной ликвидации Крутоярского отделения. Зондируя почву в управлении железной дороги, в которую и входило Крутоярское отделение, Тавровый зачастил в областной центр. Каждый мало-мальски удачный повод использовался для командировок.
Вот тогда-то и выяснилось, что его никто не вспоминает и никто не собирается позвать.
В случае ликвидации Крутоярского отделения он мог рассчитывать лишь на такую же, как сейчас, должность заместителя по локомотивному хозяйству на каком-нибудь другом отделении. Но и такая скромная должность расценивалась в управлении как «потолок» всех возможных вариантов нового назначения. Не исключались и предложения похуже. Хотя были счастливчики, которые продолжали взбираться вверх по служебной лестнице, аппарат управления дороги сокращался, аппарат министерства сокращался, и с Федором Гавриловичем конкурировали освобождающиеся работники.
Перед женой и дочерью он не хотел признаваться в своем окончательном поражении. По вечерам, удалившись от семьи в свой домашний кабинет, один размышлял о событиях и несчастьях, взломавших его жизнь.
Он установил, что полоса его неудач началась со строительства злополучного лестничного спуска. Вернее, началась она с постановления ЦК и Совета Министров об излишествах в строительстве вообще. Не случись этого постановления, в Москве и в области лишь расхвалили бы Крутоярский горисполком за роскошный подарок городу.
Вспоминая это постановление, Федор Гаврилович сердито спорил с ним. «Вычурность? Смотря как ее понимать. Что ж, прикажете лепить коробки эпохи конструктивизма? Расточительство? Дорого, да мило…»
Хотя его озлобленность против Хромова не ослабла, теперь он винил во всех своих бедах не только и не столько секретаря горкома, сколько те идущие сверху решения, постановления и вообще всякие перемены и новые веяния, которые в последнее время валили без передыху и которые слишком часто оборачивались против Федора Гавриловича. История с лестничным спуском была связана с постановлением ЦК и Совета Министров об излишествах в строительстве. Проверка отделов горисполкома и разгром на бюро горкома опять-таки были затеяны по причине каких-то (черт их разберет каких) новых требований к работе исполкомов. Полугодовое безделье, унизительные предложения горкома, молчание отдела кадров обкома — за всем этим крылись не одни только козни Хромова. Видать, пошатнулась сама прежняя стройная система учета и перестановки кадров.
Сильнее всего бесили слухи о ликвидации Крутоярского отделения, сокращение штатов в управлении дороги, сокращение штатов в министерстве. Кляня все эти перемены, Федор Гаврилович твердил, что они не принесут ничего, кроме вреда (транспорт не какой-нибудь «Союзплодоовощ», с ним шутки плохи), что они еще вскочат государству в копеечку, что уж если реорганизовывать что-то — так без горячки, без перегибов. И чего только они там творят! Негодуя, он то и дело употреблял эти неопределенные выражения — «они», «у них», «там».
Перспектива переезда на другое отделение в скромной роли зама по локомотивному хозяйству ни в какой мере не устраивала Таврового. Слишком хорошо знал он цену своей прекрасной квартиры в Крутоярске и не собирался без нужды терять ее. Тавровый принялся заранее готовить себе позиции в Крутоярске на случай ликвидации отделения.
