Спинка койки была поднята, и Доран сидел, допивая сок из стакана. Он был причёсан и даже кое-как подвёл глаза. Увидев отца, он издал радостный вопль и едва не вскочил с койки. Докторша недовольно шикнула на него. Дафия свалил пакеты с едой на тумбочку, подошёл к Дорану и крепко прижал его к своему синему кителю. Надо же, до чего они похожи, вновь поразилась Лика — до смешного, даже улыбаются одинаково. И ни малейшего сходства с Виктором. Что общего у Дафии с Виктором, кроме жён?
Перекинувшись несколькими фразами с Дораном, Дафия по-звериному лизнул его в щёку и обратился к врачу на своём ломаном маори:
— Мене можи-но дитё забирать?
— Заберёте завтра утром, когда мы дадим ему последний раз лекарство, — сказала врач. Голос её заметно потеплел. Лика посмотрела на усталое лицо Дафии, на растёкшуюся чёрную подводку вокруг его глаз, и вдруг вспомнила, что случилось полтора часа назад.
— Послушайте, — обратилась она к врачу, — вы не могли бы осмотреть Дафию? Он сегодня плохо себя почувствовал в парке.
Женщина коротко кивнула и что-то сказала солдату. Нимало не смущаясь перед Ликой, Дафия тут же, на месте, скинул китель и рубаху. Врач прикрепила к его безволосой мускулистой груди монитор.
— У вас был приступ стенокардии, — через пару минут сказала она. — Дайте руку.
— Са-тено... чего? — вылупил глаза Дафия. Она повторила диагноз на его родном языке и закрепила ему на запястье браслет инъектора. Медсестра, не дожидаясь указаний, подала ей картридж. Докторша что-то говорила Дафии, и он слушал её с удручённым видом.
— Я дала ему укрепляющее средство, — пояснила она на маорийском, обернувшись к Лике и Патрику. — Но ему пора подумать об отставке. Возраст даёт себя знать, ему ведь уже за тридцать.
Она сняла инъектор с руки Дафии и вынула пустой картридж.
— Вам лучше выйти, — её лицо снова сделалось строгим. — Слишком много народу. Дорану нужен покой.
Лика и Коннолли покинули палату, оставив Дафию наедине с Дораном. Уходя, Лика оглянулась, понимая, что вряд ли увидит их снова. Эта картина будет всплывать у неё в памяти ещё не раз: сумрачный чернявый Дафия, понурив сине-бритую голову, застёгивает на себе китель; больной Доран с серыми губами, в котором не осталось ничего от жизнерадостного подростка, поглаживает пальцами отцовский кортик, лежащий на одеяле. Сколько же всего успело произойти за эти дни... И в который раз она некстати подумала о том, что у барнардцев те же сердечные болезни, что и у землян.
Лаи разыскал их в ресторане за ужином. Не взяв себе еды, он плюхнулся на стул рядом с Коннолли и облокотился обеими руками.
— Как Дафия? — быстро спросил он. — Виделся с Дораном?
— Виделся, — сказал Коннолли. — Мы настояли, чтобы он сам обследовался. К счастью, у него всего лишь стенокардия. Хотя тоже не сахар.
— Когда они уезжают?
— Завтра утром. Пойдёшь к ним?
— Не сейчас, — Лаи нервно облизнул губу. — Я хочу показать вам файлы. То, что я обнаружил, мне очень не нравится.
Он выдернул компьютер из чехла и развернул его на столе. Ёрзая на стуле от нетерпения, он дождался, пока все программы загрузятся, и вывел на экран украденные данные. Лика и Патрик склонились к разложенному свитку, едва не стукнувшись лбами.
Перед ними были медицинские карты трёх с лишним десятков больных, госпитализированных с сердечными заболеваниями. Каждый профиль был снабжён фотографией.
— Ну? — нетерпеливо спросил Лаи. — Видите?
— Вижу, — с минутной задержкой ответила Лика. Коннолли молча кивнул.
Почти все больные принадлежали к одному типажу. Скуластые жгучие брюнеты с удлинённым разрезом глаз и серовато-смуглым отливом кожи. Такие, как Доран и Дафия. На одном из снимков Лика узнала женщину, умершую на дорожке в парке. Снимок был взят с камеры наблюдения — за её головой виднелся угол бетонного постамента.
— Шестнадцать из них умерло, — сказал Лаи, упреждая вопрос. — Но в отеле больше тысячи номеров, так что это никого не встревожило. А теперь смотрите.
Быстро чиркая пальцем по экрану, он сгрёб несколько фотографий и поставил их рядом. На пяти снимках в кадр попал тот же постамент. На одном был даже виден сапог Науита.
— Оно выбирает людей по внешности.
— Вик, но что — оно?
— То, что находится возле памятника.
— Вик, я понимаю твою гипотезу, — ответил Коннолли, — но ты вряд ли её докажешь. Всего пять фотографий, и не на всех ясно, та же статуя или нет. Ведь в парке полно скульптур.
— Доказать можно, — Лаи вздёрнул губу, показав мелкие белые зубы. — Мы же учёные. Это наша профессия — искать доказательства.
— И где ты думаешь их искать?
— В архиве, естественно. Мощности моего компьютера вряд ли хватит, так что завтра я поеду в центральную библиотеку.
25. МУСКУС, РОЗМАРИН, ПЫЛЬ
Марс, экспедиция D-12, 17-18 ноября 2309 года по земному календарю (18-19 сентября 189 года по марсианскому)
Никогда в жизни Таафа не испытывала такого страха. Сердце её бешено колотилось. Положив под язык гранулу успокоительного средства, она достала из своей тумбочки косметический набор.
Перед карманным зеркальцем Таафа взбила пальцами свои чёрные волосы, напудрила лицо и ярко накрасила губы. Затем брызнула на себя из пряно пахнувшего флакончика. Успокоительное начинало действовать. Спрятав помаду и пудру обратно в тумбочку, она вышла из своей спальни. Она двигалась по коридору в сторону комнаты Лаи.
— Виктор-миир, — сказала она и постучала в дверь. Ответа не было. Она толкнула дверь. Та была не заперта. В комнате горела лампа. Лаи в одежде лежал на кровати, глядя в потолок.
— Виктор-миир, я пришла вам помочь, — робко произнесла Таафа. Лаи обратил к ней осунувшееся, страшное лицо, на котором сквозь меловую бледность проступали лиловые пятна.
— Мне не нужна помощь, — глухо ответил он. Таафа переступила порог и закрыла за собой дверь.
— Земляне не понимают, Виктор-миир. Но я-то понимаю. Вам сразу станет легче.
Непослушными пальцами она принялась расстёгивать липучки на кофте. Лаи рывком подскочил и сел.
— Оставьте меня в покое. Это вы ничего не понимаете. Дура!
Он вскочил на ноги, зашатался, и его вырвало на пол. Таафа подхватила его под руку. От него разило мускусом, под мышками футболки темнели мокрые разводы. Он выдернул руку и оттолкнул девушку.
— Уйдите. Прошу вас.
— За что вы так со мной, Виктор-миир? — выдохнула Таафа. — Я соблюдаю обычай. Мой долг вам помочь...
— Убирайтесь вон! — сорванным голосом крикнул Лаи. Вцепившись в локоть Таафы, он вытолкал её за дверь.
Растерянная Таафа осталась одна в тускло освещённом коридоре и разревелась. Она не знала, что всё это время через приоткрытую дверь своей комнаты за ней наблюдал Симон Лагранж.
Он не стал выдавать своё присутствие. Опытный старик понимал — плачущую женщину, какой бы расы она ни была, лучше оставить наедине с самой собой. Он догадался, что план Таафы провалился, и знал, что помочь он ничем не может.
На раскопки утром уже не выходили. По прогнозам, через день-два ожидалась пыльная буря как минимум на неделю, и Мэлори отдал распоряжение сворачивать работы. Роботизированные бульдозеры были отогнаны в ангар, раскоп закрыт от пыли куполом из прочной полимерной плёнки. Оставшееся время было решено посвятить обработке данных.
Мэлори в очередной раз правил отчёт, который всё казался ему недостаточно полным. Умом он понимал, что втиснуть все данные в предварительную форму невозможно и что научные институты на Земле будут работать не с отчётом, а непосредственно с их базой данных, назначение же отчёта чисто организационное. Но именно это вызывало в нём желание составить отчёт так, чтобы было не к чему придраться.
Новые компьютерные анализы с использованием портрета кое-что прояснили. Теменной глаз не был для марсиан аномалией, скорее, вариантом нормы, хотя у ряда найденных черепов он зарос — полностью или частично. Однако теперь, когда программа располагала информацией о нормальном представителе расы, стала ещё очевиднее болезненность остальных. Далеко не все марсиане были такими уродцами, как найденные в первый день, но горбы, искривлённые кости, различные виды карликовости встречались сплошь и рядом. По-прежнему оставалось непонятным, что погубило их цивилизацию. Флендерс мечтал найти яйца с эмбрионами, но эта мечта не осуществилась — были найдены останки лишь одного, довольно подросшего детёныша, если это был действительно детёныш, а не лилипут, как скептически предположил Лагранж. Он же охладил Флендерса, напомнив, что рептилии могут быть живородящими и, возможно, поиск яиц бесполезен. Так или иначе, продолжение раскопок приходилось оставить на следующую экспедицию.
Мэлори ощутил, что ему будет жалко передавать поле деятельности преемникам. Это-то и есть самое досадное в науке — что за первооткрывателем всякий раз кто-то приходит на готовенькое. Ты копаешь колодец и вынужден мириться с тем, что черпать из него будут другие — пока он не иссякнет. Будут писать монографии, выступать с докладами, издавать учебники; в сущности, это и есть нормальный научный процесс, но чувство несправедливости всё же остаётся, и это тоже нормально. Чем была бы наука без конкуренции?
