– Ага, по уши.
Нинины щеки снова вспыхнули, а в груди стало совсем приятно.
– Сколько тебе лет? – спросила она, когда тишина затянулась.
Он ответил не сразу. Сначала довел до конца линию в наброске.
– Двадцать.
«Какой взрослый…» – подумала Нина, в силу своего возраста даже не подозревая, что совсем не таким взрослым в душе он являлся, как она вообразила.
– А чем ты занимаешься?
– Работаю.
Когда он погружался в рисование, он забывал про балагурство и красноречивость.
– А учеба?
– Школа, девять лет. Отстрелялся, и все.
– Неужели так не нравилось учиться?
– Да как тебе сказать… Нормально было. Я, наверно, даже не глупый. Если напрягался, мог и без троек год закончить. Просто работать надо было. Книжки я тоже не читал, потому что были дела поважнее. Сначала хотелось с пацанами мяч погонять, потом опять работа. Ну, короче, не срослось со светом, живу во тьме.
Нина кивнула. Немного подумала и решилась спросить.
– А ты хотел бы… ну… как-то двигаться дальше? Ты допускаешь мысль, что книги могут быть интересными и что учеба… нужна…
Нина не знала, что он задумался о необходимости учиться еще в тот момент, когда не сумел найти в своем лексиконе ни одного достойного слова, чтобы рассказать ей о своих чувствах.
Она затаила дыхание.
– Да, допускаю. Я бы, наверно, и не отказался сейчас какую-нибудь книжку полистать, – просто ответил он, не отвлекаясь от рисунка.
Нина обрадовалась. Наверно, если бы он ответил иначе, все любовное наваждение сразу бы рассеялось.
– Я бы даже и дальше пошел учиться, да что делать? – продолжил он. – Я вот рисую, да и все. Какой толк?
– Что ты, любое увлечение можно превратить в любимое дело. Нужно только не забрасывать и немножко подумать.
Он кивнул, и они снова замолчали. Наконец Никита убрал карандаш за ухо и стал закрывать блокнот.
– А что? Даже посмотреть не дашь? – удивилась Нина.
– Как-то не люблю показывать.
Нина терпеть не могла выпрашивать, поэтому кивнула. Но вдруг ей в голову пришла мысль.
– А дай блокнот и карандаш… Обещаю, смотреть не буду. Я хочу только написать на обороте что-нибудь…
– Что?
– Ну, что-нибудь на память.
Он пожал плечами и протянул ей карандаш и блокнот. Нина долго не думала. Еще с начала свидания, тогда, когда он кинул камешек в ее окно, в голове стало крутиться одно стихотворение…
Когда она вернула ему карандаш и блокнот, он прочитал:
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
…
Ряд волшебных изменений
Милого лица…
Она намеренно написала только свои любимые строки.
– Сама придумала? – спросил Никита.
– Нет, – улыбнулась Нина, – один очень хороший поэт.
– Красиво.
– Правда?
Никита закрыл блокнот и осторожно убрал его назад, в корзину.
– У меня такое ощущение, – наконец сказал он, – что, если бы ты их не написала, я бы, может, и не подумал, что красиво. А ты написала, я прочитал и сразу подумал о тебе. Вспомнил тебя вот такую, растрепанную… только не обижайся… на рассвете, с усами от вишневого компота над верхней губой, поэтому да, я правду сказал. Красиво.
Он с улыбкой наблюдал, как она поспешно провела ладонью по губам, чтобы убрать вишневые усы. А потом тоже посмотрела на него и улыбнулась смущенно.
Когда он проводил ее до дома и ушел к себе, Нина еще долго стояла у окна, глядя ему вслед. Бабушка с дедушкой пока не вставали. Она легла в кровать прямо в одежде и уснула с тихо бьющимся сердцем и счастливой улыбкой на губах.
Глава девятнадцатая
Утром за завтраком бабушка поинтересовалась:
– Где ты все время пропадаешь, кошечка моя?
– Из речки со своей бандой не вылазят, – сказал дедушка с улыбкой.
Нина только кивнула и улыбнулась. Свою банду, как называет их дедушка, она видела за последние несколько недель совсем редко.
Когда Никита не возил дедушку по делам, он всегда звал ее куда-нибудь: покататься на велосипедах в лесу, поплавать на лодке, пройтись по полю на закате… И Нина соглашалась. И отказывать, если уж совсем честно, ей нисколько не хотелось. Летний день растягивался в вечность, когда Никита оборачивался, чтобы посмотреть на нее. И постепенно случалось то, чего она и хотела: она стала чувствовать себя с ним так же хорошо и безмятежно, как со своими друзьями. Она смеялась рядом с ним, даже легонько касалась его, если очень хотелось, лохматила волосы, совершенно бесцеремонно и мило хватала за запястье, чтобы посмотреть, сколько времени, а в кармане его штанов теперь почти всегда можно было обнаружить ее резинку для волос.
Как-то Никита с интересом спросил ее:
– Слушай, а пойдешь со мной на рыбалку? Только надо утром. Встанешь?
Раньше Нина никогда не ходила на рыбалку, но из всего предложения она услышала только слова «со мной», поэтому сказала:
– Я же встала в четыре утра ради ресторана под открытым небом. И вообще, я жаворонок!
– Запомню, – ответил он.
И Нина не сомневалась, что он действительно запомнит. Она чувствовала, что он внимателен к ней настолько, что слышит (именно слышит) все то важное (и не очень), что она рассказывает о себе.
Вскоре в папке «Нина» в Никитиной голове прибавилась пометка, что ее ни в коем случае нельзя брать с собой на рыбалку. Первое время она спрашивала у него обо всех снастях и других нюансах: «А откуда ты знаешь, что здесь есть рыба?», «А где ты покупаешь червей?», «А сколько вот так надо сидеть и ждать?» – а потом, стоило ему вытянуть из реки первую рыбешку, как Нина изменилась в лице. Она смотрела на дергающуюся рыбу, которую Никита отцепил от крючка и бросил в ведро, и молчала. Когда он выдернул из воды вторую и бросил быстрый взгляд на
