— Но, Людовик, — запричитала Мария, — скажи тогда, что нам делать? Нам нужны деньги. Мы кругом в долгу!
Людовик был удивлен. Его никто не научил думать о деньгах.
— Вы никогда мне об этом не говорили.
— А откуда, ты думаешь, все это берется?
— Я считал, что это содержание, которое дает нам король.
Мария нервно рассмеялась.
— Одиннадцать тысяч франков? Мы тратим их за месяц. Если бы не Ален и его фантастическая изобретательность, мы бы уже давно стали нищими.
Людовик озадаченно повторил:
— Ален? А кто это, Ален?
Мария чуть не прикусила язык. Обычно в присутствии детей о де Морнаке она говорила весьма сдержанно.
— Я, разумеется, имела в виду де Морнака. Иногда я зову его по имени. Ты же знаешь, мы знакомы уже много лет.
— Да, — произнес Людовик задумчиво, — я знаю, что вы знакомы много лет.
Он никогда не придавал значения слухам, согласно которым де Морнак был любовником его матери и соответственно его отцом. Сколько всяких праздных разговоров ходило при дворе, особенно о молодых красивых женщинах с престарелыми мужьями. Конечно, сплетни порой задевали его достоинство, но никогда не касались его чувств к матери. И вот теперь, глядя на них, он, может быть, впервые задал себе вопрос, а настолько ли вздорны эти слухи, как ему казалось раньше. Заметив смущение матери, Людовик мысленно выругал себя за сомнения и заставил возвратиться к финансовым проблемам, внимательно выслушав де Морнака, который обстоятельно обрисовал ситуацию.
Де Морнак говорил, а Людовик изучал его лицо, лицо человека, который уже больше двадцати лет возглавляет хозяйство герцогства Орлеанского и, по словам короля, является его, Людовика, отцом.
«Да, — думал Людовик, разглядывая из-под прикрытых ресниц лицо де Морнака, — у него есть все качества, чтобы завоевать любую женщину. Это видно невооруженным глазом. Во всем его облике чувствовалась надежная сила. Прямой, изящно вылепленный нос, крепкая челюсть, загорелая кожа на щеках с пробившейся темной щетиной, искорки смеха в лучиках вокруг больших темных глаз. Он носил усы на гасконский манер, они были почти черные, во всяком случае темнее, чем волосы на голове. А какие необычно красные у него губы.
Сколько же ему сейчас? Наверное, лет сорок пять — пятьдесят. А зубы по-прежнему белые. Да, такой запросто свалит лошадь».
— Теперь вы видите, — закончил де Морнак, — как мы нуждаемся в деньгах.
— Не кажется ли вам, — с вызовом в голосе произнес Людовик, — что все это вы могли бы сообщить мне гораздо раньше? Еще до того, как залезать в такие долги.
Де Морнак насмешливо поднял брови и вежливо возразил:
— Я достаточно надоел этим вашей матушке, но ей не хотелось отрывать вас от развлечений. А кроме того, она не сомневалась, что приданое будет предоставлено в ее распоряжение.
Людовик покраснел, в душе признав, что заслуживает упрека.
— Обещаю, в будущем не быть столь расточительным, но что касается приданого, я не намереваюсь его трогать.
Де Морнак внимательно на него посмотрел и огромной своей коричневой лапой почесал подбородок так, что Людовик услышал шорох щетины.
— Вы что, считаете свой план настолько реальным, что готовы пожертвовать деньгами? Ведь, если нам нельзя будет воспользоваться приданым, мы будем вынуждены продать большой участок земли.
— Мне очень жаль землю, но, видимо, ее придется продать, — твердо заявил Людовик.
Все трое, пожалев землю, тяжело вздохнули и разошлись. Людовик быстро направился в свою комнату, стараясь прийти туда прежде, чем забудет черты лица де Морнака. Здесь, стоя перед зеркалом, он начал сравнивать свое лицо с лицом человека, который, по слухам, был его отцом.
Определенное сходство наблюдалось. Цвет волос у них был примерно одинаков, носы тоже были похожи, не говоря уже о ртах с полными, необычно красными губами. Людовик был повыше ростом, но тоньше в кости.
Исследования Людовика дали ему новое знание. Нет, сходство это не случайно. Он вполне мог быть сыном де Морнака.
Людовик отворил тяжелые резные двери платяного шкафа и начал копаться в содержимом. Наконец, он нашел то, что искал — небольшую миниатюру матери. Ту, что она подарила ему на день рождения. Держа ее в руке, он проследовал в большой салон, где на стене висел портрет его отца. Он долго рассматривал тонкие черты матери, выписанные пастелью, затем перевел взгляд на изображение отца и попытался представить, какой результат мог получиться от подобного союза. На портрете отец был с бородой, с короткой коричневой бородой, и трудно было предположить, какой у него цвет лица. Сложения он был весьма деликатного, глаза — голубые. Рассматривая портрет матери, Людовик не мог обнаружить никакого сходства с собой. Своим занятием он увлекся настолько, что вздрогнул, услышав за спиной голос Марии.
— Что ты здесь делаешь?
Она проходила мимо и через открытую дверь — он забыл ее прикрыть — увидела Людовика, внимательно рассматривающего портрет Карла.
— Я смотрел на портрет отца. Я никогда не видел его, а мне бы хотелось знать о нем больше, чем я знаю.
— А мне казалось, что я довольно часто рассказывала тебе о нем. Правда, ты был тогда еще совсем ребенком и многое забыл.
— По-моему, это не лучший его портрет.
Мария замешкалась с ответом. Этот портрет кисти известного придворного художника Жана Фуке стоил целого состояния и уже только поэтому должен быть хорошим портретом.
— А я всегда считала, что это превосходный портрет. Очень хороши цвета.
Людовик улыбнулся.
— Мой отец не всегда носил бороду, не правда ли? Думаю, без бороды он выглядел иначе.
Мария наморщила лоб, припоминая.
— Он выглядел точно так же, только без бороды.
Людовик рассмеялся.
— Да, ничего не скажешь, исчерпывающий ответ.
— Но ты задаешь такие странные вопросы!
— Скажи мне, я похож на него? — спросил Людовик очень серьезно.
— Честно говоря, не очень. Возможно, ты похож на него в молодости, но молодым я его никогда не видела. Твои волосы темнее, а вот носы ваши похожи, хотя рот твой не имеет ничего общего с его, он скорее похож на… — она вдруг замолкла, чуть было не сказав, что рот Людовика похож на рот Алена. Под пристальным взглядом Людовика до нее наконец дошло, о чем он думал тут, стоя перед портретом отца.
Мария смотрела на сына. Лицо ее сделалось неподвижным, а глаза расширились настолько, что он весь поместился в них. Людовик уже не мог скрыть страдания во взгляде.
Она сделала движение, чтобы уйти. Ей нужно было сейчас где-нибудь спрятаться, забиться в какую-нибудь щель.
