Когда окончились танцы, выступили юные акробатки; нельзя было без восхищения следить за грациозными движениями этих прекрасных женщин. Когда же они начали изумительный танец меча, который состоял в том, что танцовщицы танцевали между мечами, укрепленными на полу клинками кверху, то возбужденные зрители почувствовали ужас, смешанный с удовольствием. Но когда одна из стройных, очаровательных девушек в легком, вполне обрисовывающем формы, костюме закинула одну ногу за спину и взяла ею стоявший позади нее кубок или, стоя в таком положении, выпускала стрелу из лука, то все невольно восхищались ее сильным мускулистым телом.
Когда все танцы и игры были окончены, и танцовщицы, акробатки и музыкантши снова удалились, Аспазия сказала:
— Как кажется, то, что мы видели, доставило нам всем одинаковое удовольствие, и все одинаково согласны относительно этого чувства, тогда как прежде, когда дело шло об уроках мудрости, вы не могли согласиться. Итак, тот опыт, о котором ты говорил, Сократ, сделан…
— Ты очень хорошо знаешь, Аспазия, — отвечал Сократ, — что никто не учится с таким удовольствием как я, но позволь мне спросить у Протагора еще об одном: если, как он нас учит, существует счастье, и, если мы назовем то, что вызывает счастье добром, то, конечно, должны существовать различные виды добра, и между ними один — высший вид. Но, чтобы из всех выбрать это высшее добро и, вместе с тем, достигнуть высшего счастья в жизни — что нужно для этого: мудрость или что-нибудь другое?
— Ты видишь, Протагор, — улыбаясь сказала Аспазия, — что этот человек прижимает тебя в угол, но мой долг позаботиться, чтобы спор не разгорелся чересчур. Вот уже около получаса назад мне пришло в голову сделать одно предложение против Сократа, такого любителя споров. Мне кажется, что Сократу не следует разделять скамьи с Анаксагором и в соседстве со своим учителем черпать от него новую силу и желание борьбы. Вообще, мне кажется, что гости Гиппоникоса расположились таким образом, который опасен для общества и благоприятствует тайным заговорам: я уже много раз замечала, что Фидий и Иктинос тихо шепчутся между собой, что касается Кратиноса, то я также видела его чаще, чем это нужно, склоняющимся к уху соседа, Полигнота. Моею властью, как царицы празднества, я приказываю всеобщую перемену мест!
— Прекрасно! — вскричали весело настроенные гости, — мы охотно повинуемся. Как хочешь ты рассадить нас?
— Ты, Гиппоникос, — сказала Аспазия, — заставь встать Сократа и поместись рядом с мудрым Анаксагором, разговорчивый Полос пусть будет соседом молчаливого Иктиноса, веселый Кратинос должен соединиться с кротким и спокойным Софоклом; Фидий, садись рядом с Полигнотом… Но кого дам я в соседи Сократу? Невозможно поместить его рядом с Протагором — я должна как можно дальше рассадить этих двух противников. Мне не остается ничего другого, как просить Протагора занять мое место, а самой, до окончания спора, поместиться рядом с Сократом.
Говоря это, Аспазия встала и села на нижнем краю скамьи, на которой помещался Сократ. Между тем, все гости спешили исполнить приказание царицы пира, завидуя, кто громко, кто про себя, Сократу. На последнего непосредственное соседство красавицы произвело странное впечатление: если прежде соседство Анаксагора, как сказала Аспазия, как будто воодушевляло его к спору, так теперь соседство очаровательной женщины, производило на него успокоительное и примиряющее влияние.
— Что такое! — вскричала Аспазия, наклоняясь к Сократу и рассматривая его венок. — С венка на твоей голове опало уже много листьев — это служит признаком сердечных мук того, на ком одет венок. Или, может быть, твой юный друг Алкивиад доставляет тебе так много беспокойства? Скажи мне, о Сократ, что так сильно волнует тебя?
Сократ, встречая сверкающие взгляды Аспазии, чувствуя на себе ее дыхание и легкий шелест ее платья, отвечал:
— Аспазия, ты права, у меня много беспокойств, они толпятся у меня в голове. Одно время я как-будто привел их в порядок, но теперь все снова у меня спуталось. Могу ли я сказать тебе, Аспазия, что заставляет меня задумываться? Впрочем, в настоящую минуту меня беспокоит только то, что ты сидишь со мной рядом.
В это время старый Анаксагор немного насмешливо глядел на своего друга, который так постыдно сложил оружие.
— Ты видишь, Анаксагор, — сказал Сократ, — я поражен в борьбе за правое дело и ты, старик, за которого я собственно поднял меч, должен меня, юношу, вынести из боя. Отомсти, если можешь, о, Анаксагор.
— Отчего же нет? — отвечал последний, осушая кубок, — я чувствую себя еще не настолько слабым, как удрученный годами Приам, чтобы, дрожа, смолкнуть перед юной мудростью. Я хочу обменяться с тобой еще несколькими словами, о Протагоре.
— Остановись! — вскричала Аспазия, — и если ты хочешь говорить многозначащие речи, то позволь мне предварительно воспользоваться моим правом царицы празднества и приказать подать благоуханное хиосское вино, которое еще более облегчит тебе речь.
Аспазия приказала налить знаменитейшее из всех греческих вин. Кубки были вновь осушены, и с этой минуты в кругу гостей не осталось никого, кто не чувствовал бы на себе воодушевляющего могущества Диониса.
Анаксагор осушил свой кубок и начал что-то говорить, но довольно непонятно, о счастье, о добродетели, о всеобщем мировом разуме…
Как-бы для облегчения ему речи, Аспазия просила его выпить еще кубок, он выпил, но странная вещь, речь мудреца сделалась еще непонятнее. Он начал бормотать и кивать головой, затем голова его окончательно упала на грудь, и через несколько мгновений старик спокойно заснул. Веселый смех раздался между гостями.
— Что ты сделала, Аспазия! — кричали все. — Последний борец за строгую мудрость обезоружен, усыплен тобой.
— Выпьем за счастье и веселье! — отвечала Аспазия. — Строгой мудрости прилично теперь задремать… но не без помощи Харит заснул этот старец. Посмотрите, как красиво его спокойное спящее лицо. Я предлагаю, чтобы мы все сняли с себя венки и покрыли им спящего с головы до ног, украсив таким образом столь прекрасную и мирно заснувшую мудрость.
Все гости согласились исполнить предложение Аспазии, и через несколько мгновений голова мудреца исчезла под цветами.
Сократ продолжал пить, не пьянея, но он заставлял себя пить для того, чтобы безнаказанно шептать удивительные вещи на ухо сидящей с ним рядом Аспазии.
Серьезный Фидий говорил мальчику, наливавшему ему вино в кубок, что он сделает его моделью для фигуры Феба, предназначающейся в Парфенон.
Кратинос произносил ужасные проклятия и говорил своему соседу Софоклу:
— Это волшебница, это Цирцея, это Омфала, будет она меня помнить! Она заставляет меня пить вино из большого кубка. Пока я не был пьян, я не обратил на это особенного внимания, но теперь для меня ясно, для чего она это сделала…
Полигнот уверял своего соседа, что за исключением Эльпиники, в молодости он никогда не видал женщины красивее Аспазии.
— Перикл, — говорил красный, как пион Гиппоникос, — Перикл, ты знаешь, что я всегда уважал тебя и вечно буду тебе благодарен за то, что ты, несколько лет тому назад, избавил меня от красивой еще в то время, но уже несносной Телезиппы, сделай же мне удовольствие и устрой мне помещение для моих сокровищ на горе, так как у меня работают шесть тысяч рабов в серебряных копях, мое богатство увеличивается с каждым днем, и я боюсь воров… А когда твой воспитанник, Алкивиад, вырастет, моя дочь Гиппарета, красивейшая из всех девушек…
— Хорошо, хорошо, — говорил Перикл, добродушно улыбаясь.
Из всех гостей он один не покорился могуществу Вакха не потому, что меньше пил, а потому, что его натура была так же крепка, как кротка душа. Он говорил с Протагором о политических делах: о перемене народного правления в Афинах, о возрождающихся колониях, о возможности скорого похода… Но Протагор гораздо более глядел на прекрасную милезианку, чем слушал своего собеседника. Наконец, молчаливый Иктинос, разгоряченный вином, поразил всех присутствующих, присоединившись к пению гимна в честь Диониса.
Таким образом шло празднество в доме Гиппоникоса, оживленное дарами Вакха и прелестью милезианки.
По окончании гимна поднялся блестящий Протагор.
— Царица празднества, Аспазия, как вам известно, уступила мне свое место, я пользуюсь этим, чтобы на мгновение присвоить себе ее права и просить вас выпить последний кубок в честь самой Аспазии, как царицы празднества. Она высоко держала скипетр удовольствия и, играя, раздавала развлечения, шутя, одержала победу над суровой мудростью и то с кубком в руках, то с помощью прелести ума, то с помощью Эрота и Харит победоносно боролась против врагов и своим юношеским огнем победила седую голову мудреца, погребенную под цветами. Но тихое опьянение безопасно для благородных греческих умов: оно не давит на голову, а выступает как роса на листьях венков, которыми мы украшаем наши головы. Итак, осушим последний кубок в честь прекрасной и мудрой царицы празднества, Аспазии!
