- Слава тебе, господи, что нашелся добрый человек, отправивший его к дьяволам в ад... - широко перекрестился отец Иван. - Еще бы надо тут двоих, бог с ними!.. И Варнаву так и надо!.. Легче дышать на Руси стало. Бог с ними!
На Несмеянку он грозился пальцем и говорил:
- Думаешь, не знаю?! Все знаю. Под рождество кто отнял у меня в лесу мордовские подарки? Ты.
Цыган Сыч рассмеялся:
- Вот и ошибся, батя! Не он, а я...
Поп долго всматривался в цыгана.
- Нет. Не ты! - сказал он. - Да ладно, я не обижаюсь. Насмехайся!
- Не слышал ли ты чего о разбойниках? - спросил Несмеянка.
- Вот им скоро покажут! - угрожающе метнул бороденкой поп Иван. - Я слышал, губернатор облаву готовит... Перепугались помещики после убийства Филиппа, а епископ, говорят, так рассвирепел, что сам хочет сюда с солдатами ехать... Ой, что будет! Батюшки! Старца Варнаву, считает он, убила мордва... Ой, дела будут!
Так и не понял Макеев, что гуляет на разбойничьей свадьбе.
Ночью Турустан увел свою молодую жену на заставу. В деревне было опасно оставлять Мотю, а тем более оставаться самому. Ватага в торжественной тишине, ночью, на конях провожала на хутор Мотю, ехавшую верхом рядом с Турустаном и Сычом.
- Аде ервэне оцо кишнь панима, пси ламинь пидимо!* - сказал Несмеянка, тоже сопровождавший молодых в Керлей.
_______________
* Иди, невеста, большой хлеб печи, горячи щи варити! (мокш.).
Мотя стала хозяйкой в Оброчной слободе. Она готовила вкусную похлебку из грибов и кореньев, которыми снабжали ватажников мордовские деревни, чинила их одежду, а по вечерам пела им старинные мордовские песни.
Несмеянка стал часто бывать в Оброчной; целые дни иногда проводил у ватажников. Он заботился о них как о своих детях. После свадьбы Турустана он привел как-то раз в Керлей своего друга, деда Ивана Рогожу, который по просьбе молодых спел им под струны кайги песню.
Теде веде
Садонь мазысь эзь кирдевть;
Теде веде
Садонь мазынек ливтязь тусь.
Кува ливтясь - пух нолдась,
Кува ливтясь - толгат тувць.
Сонзэ мельга минь сынек,
Сонзэ следга панинек*.
_______________
* "В эту ночь из сада наша пава улетела, в эту ночь краса нашего
сада улетела. Где она летала - пух пускала, где она летала - перья
роняла. За нею мы пришли сюда, по ее следам пригнали мы".
Старик играл, и слезы текли у него по щекам, хотя он и улыбался. Несмеянка понимал Ивана Рогожу, и от этого лицо его было сурово. (Обоих сыновей убили у старика на войне, а жена умерла с горя о них.) Рувим задумался об отце, о сестре, слушая унывные звуки кайги, Несмеянке жаль стало Турустана. Как хрупко, как ничтожно счастье его!
Но сам Турустан был счастлив. И в то время, когда Сыч и другие ватажники провожали Несмеянку обратно в Сарлеи, он бойко запел в ответ на песни Ивана Рогожи:
Вай пасиба, пасиба!
Пасиба пазнэнь паронень:
Пиже човоргать сия юткс,
Дуганок човоргать минек юткс,
Мои човоргадынь од родняс,
Апак содак ломань юткс*.
_______________
* "О, спасибо! Спасибо богу доброму: серебро смешалось с медью,
медь смешалась с серебром, сестрица смешалась с нами, я смешался с
новой родней, с незнакомыми людьми".
Все сначала насмешливо переглянулись между собою, а потом рассмеялись.
- Без вина хмельной! - покачал головой Несмеянка.
- Что ему! - причмокнул Сыч, кивнув в сторону Моти.
Турустан будто не слышит, но когда после этого его слуха коснулся разговор между Несмеянкой, Сычом и Рувимом, который они вели в сенях, то беспечность с него мигом слетела.
- Управляющий царевича Бакара князь Баратаев вчера призвал Федора Догаду и Тамодея к себе и прочитал письмо епископа. В том письме приказ о разорении татарских мечетей и о понуждении мордвы и прочих иноверцев к обязательному крещению... Епископ требует, чтобы светская команда помогала попам и монахам обращать в православие язычников. Говорят посадские, что из Москвы солдат высылают, чтобы мордву бить. Поп Иван не зря болтал на свадьбе у Турустана: что-то готовится. Быть грозе!
- Какой же ответ дали Догада и Тамодей князю? - спросил Рувим Несмеянку.
- Тамодей сказал, что мечетей у нас нет и приказ тот к нам не подходит, а креститься в православие заставить насильно мордву нельзя. И дабы убытка не было царевичу от сего несогласия с духовною властью, надлежит просить царевича не допускать духовных отцов к устроению смуты среди мордвы и иных народов, живущих на Волге, на Суре и на Кудьме.
- Ответил ли князь?
- Просил успокоить мордву и обещал вновь послать письмо царевичу в Петербург о нас.
Турустан прислушался к этому разговору, и стало ему вдруг страшно. Выйдя из горницы в сени, он сказал товарищам:
- Надо бы поднести подарки царевичу от мордовского народа... Надо бы его уважить нам... Пускай знает - мордва хочет мира.
Несмеянка взглянул на Турустана внимательно.
- Нуждается ли он в наших подарках? И не торопись, Турустан, искать милости у них! Не бойся богатых гроз, бойся бедных слез.
Не понравились молодому мордвину вразумительные слова Несмеянки. А тот, помолчав, опять обратился к Турустану:
- Сладкого пей не досыта, горького не допьяна. Не думай, что ты в своем царстве живешь. Чужое оно нам.
- Эх, трудно! По себе знаю... - вздохнул Сыч за Турустана. - Птицу кормом, нашего брата божьей благодатью... Сам знаешь - около печки как не раскраснеться...
Разговор этот почему-то обеспокоил Турустана. И не столько его опечалил своими словами Несмеянка, сколько цыган Сыч, который за него заступался. С первых же дней прихода Моти в Оброчную он много раз выказывал свое сочувствие Турустану, подмигивал, причмокивал и вообще радовался его счастью. Не мог не обеспокоиться этим молодой мордвин. Во время скитаний с Сычом по разным местам был он не однажды свидетелем того, до чего доводят Сычовы ласки всякую женщину, которой он оказывает внимание. Не дай бог! Было у цыгана немало столкновений в деревнях. По его милости приходилось и Турустану не раз обращаться в бегство, спасаясь от ярости обиженных мужей. Правда, избежав опасности, Сыч обыкновенно с презрением осуждал обманутых им мужей. "Лучше, - говорил он, - погибнуть от чумы, чем от паршивой собаки!"
Турустан никогда не был на его стороне в таких случаях. Теперь он не на шутку задумался: не попасть бы и ему в "паршивые собаки"!
Что будет дальше? Конечно, хорошо, что Мотя стала его женой. Но будет ли он счастлив с нею среди разбойников? И не погубит ли он Мотю, бродяжничая с ней по лесам и пустыням? Вся беда в том, что нельзя ее поселить у отца в дому. Об этом он уже советовался с цыганом. Сыч сказал: "Из дома ее опять уведут, и уже не к помещику, а прямо в тюрьму, ибо она не что иное, как жена вора и разбойника, о чем и в государственных приказах есть: "родню разбойника, как и самого его, хватать где ни на есть и бросать в тюрьму, пытая, а затем казня смертию".
Как поступить? Поневоле придется таскать и ее с собой. Да и то неизвестно: согласится ли атаман Заря? Турустану приходилось не раз слышать, как атаман неодобрительно отзывался о женщинах.
Обращался Турустан за советом к Рувиму, которого полюбил как брата, но и тот не утешил его ничем. Сам он раньше мечтал увезти Рахиль из Нижнего и поселить здесь же, в Оброчной, но теперь видит, что трудно женщине и опасно находиться среди беглых.
Попытался было Турустан поплакаться на судьбу перед Мотей, она ответила: "Не боюсь я ничего!"
Не нравилось все это Турустану. Раньше Мотя не такая была. Маленькая, слабая, совсем девочка. Откуда же эта дерзость и бесстрашие? Мордовская женщина должна быть тихой, покорной, должна молиться и плакать да мужа слушаться. Он не сдержался и сказал ей об этом. Тут она еще более его удивила.
- Я жила у врага и перестала быть доброй.
- Но я не враг тебе...
- Не надо говорить об этом... - Мотя отвернулась от Турустана. - Ты слабый!
Цыган Сыч, слушая это, утешал раскисшего окончательно Турустана. Он даже спел песню:
Будь же сердце твое, парень, молодецкое
Крепче твердого булата, крепче камени.
Унывать ли тебе о том, молодцу,
Что найдешь ты, молодец, смерть в бою?..
И улыбался весело, обнажая свои белые зубы.
Получалось: пожилой человек Сыч, с сединой в голове, а куда веселее, бодрее и будто бы моложе Турустана.
Многим песням научился Сыч на низах и пел их каким-то тоненьким, дьявольски лукавым голосом. Мотя с удовольствием его слушала. Самое ужасное то, что ей нравились его песни.
День ото дня она все более свыкалась с ватажниками, исправно работая на них, всегда веселая и приветливая. И к тому же очень разговорчивая. Все Мотю полюбили. И каждый по-своему, кто и как мог, старался выказать ей свое внимание: кто на прорубь сходит, на коромысле водицы ей принесет, кто из лесу тетерьку или рябчика; цыган Сыч и она на конях съездили в соседнюю деревню за овощами. Ему завидовали. Турустан смотрел на всех исподлобья. Насторожился.
