— Что все это значит?! — грозно крикнул капрал.
— Чума, — ответила она, резким движением руки указывая на телегу позади нее, где на охапке соломы лежал больной мужчина.
— Чума! — громче и настойчивее повторила женщина.
И капрал, пока неосознанно, сделал шаг назад.
— У меня есть нужные бумаги. Там написано, что это — чума. Можете взглянуть, если хотите, — сказала женщина с явным южным акцентом. — Но я не знаю, не опасно ли брать их в руки.
Она протянула бумаги солдату, который даже не шелохнулся.
— Куда вы едете, мадам? — испугался капрал.
— Нас гонят отовсюду, — ответила она. — Не нашлось ни одного человека в этом городе, который согласился бы приютить нас. Здесь живут жалкие трусы! Все боятся чумы, но вскоре многие заболеют…
Не сходя с места, капрал заглянул через борт телеги. Он смог увидеть лицо человека, лежащего на соломе, — оно было покрыто ярко-красными чумными пятнами, и капрала передернуло от отвращения и страха.
— Проезжай! Прочь отсюда! — грубо рявкнул он. — Поскорее убирайся!
Ворота открылись, женщина хлестнула мула кнутом, и телега выкатилась за стены Парижа. Она беспрепятственно проследовала до прусского поста на самой окраине городка Сен-Клу.
Здесь женщину задержали и подвергли такому же допросу, как у ворот Парижа, но с тем исключением, что бумаги, подписанные врачом, были тщательно изучены. Появление молодого офицера задержало готовую было тронуться в путь повозку.
— Человек, которого вы везете, мадам, — сказал он по-французски с гортанным немецким произношением, — возможно, болеет чумой, но это еще не причина, чтобы и вы вместе с ним покидали город.
Вместо ответа она слегка отвернула рваную манжету, прикрывавшую ее запястье. Офицер увидел на ее коже два ярко-красных чумных пятна! Он поспешно вернул ей бумаги.
— Уезжайте подальше от Парижа! — приказал он.
— Мы направляемся в Мант, месье офицер, — сказала женщина. — Конечно, если мы успеем добраться туда перед смертью.
Но офицер уже не слушал ее — он торопился вымыть руки. Солдаты с явным облегчением смотрели, как отъезжает телега, и на их неулыбчивых лицах читались отвращение и испуг. Брезгливо морща нос, один из них заметил:
— По мне, так лучше помереть от пули, чем от этой заразы.
— На такую мерзость жалко тратить патроны, — ответил другой.
Выпрямившись на козлах телеги, Антония уезжала прочь от прусского поста, с трудом сдерживая желание оглянуться.
Она хлестала мула кнутом, заставляя его бежать быстрее.
Когда прусский пост остался наконец далеко позади, герцог, приподнявшись, сел на соломе на дне деревянного возка и произнес:
— Меня совершенно растрясло на этих ухабах.
— Идите сюда, — позвала Антония, оборачиваясь через плечо, — и помогите мне править телегой.
Она попридержала прыткого мула, но повозку совсем не остановила.
— Уж лучше это, чем лежать на твердых досках, — заявил герцог, карабкаясь на высокий передок телеги и беря у нее вожжи. — Кажется, опасность миновала, и уже можно стереть с лица эту красную гадость, — заключил он. — Давайте подождем еще немного, — попросила Антония. — Лэбби предупреждал, что в этих краях полно пруссаков. Мне бы не хотелось попасть в плен теперь, когда самое страшное уже позади.
— Знаю-знаю, — нетерпеливо отозвался герцог, — но, по некоторым сведениям, они еще не дошли до Амьена, и нам не о чем беспокоиться.
— Это всего лишь слухи, а слухам верить не стоит, — назидательно проговорила Антония.
— Тур, наверное, уже добрался до Гавра, — заметил герцог.
Старый слуга выехал на два дня раньше своих хозяев с группой американцев, которым улыбнулась невероятная удача — они сумели получить разрешение на проезд как у французов, так и у пруссаков.
Однако они не имели возможности взять с собой еще кого-то, даже если бы пожелали сделать это, поскольку пропуск был выписан только на них и их слуг.
Но Туру — за астрономическую, по мнению Антонии, сумму — удалось уговорить француза, слугу одного из американцев, остаться в городе, уступая свое место камердинеру герцога.
Как только Генри Лабушер и герцог разработали план побега из Парижа, они проинструктировали Тура, как вести себя ему.
Лошади для герцога и герцогини должны были ждать их в ближайшей деревне, которую к тому времени еще не заняли прусские части, в чем Лэбби был абсолютно уверен.
— Наймите самый быстрый экипаж, который только удастся найти, — приказывал герцог Туру, — и купите лучших лошадей, не считаясь с деньгами, потом немедленно отправляйтесь в Гавр, где стоит моя яхта.
— Пруссаки не посмеют тронуть британское судно, — заверил герцога Лабушер.
— Судно — нет, но нам могут помешать подняться на борт, — ответил Донкастер. — Если Гавр занят прусскими войсками, Туру придется найти возможность встретиться с моим капитаном и передать ему приказ отвести яхту в Шербур.
— Но туда очень далеко, значительно дальше, чем до Гавра, — забеспокоилась Антония.
— Знаю, — кивнул герцог, — но риск меньше. На западном побережье Франции прусских войск нет, не то что на северном. Если есть хоть малейшая возможность избежать опасности, я готов ехать через всю страну.
— Согласно последним сообщениям, — вмешался в разговор Лабушер, — которым, к сожалению, полностью доверять нельзя, прусская армия не продвинулась дальше Сен-Квентина, по крайней мере ее основные силы.
— Тогда на север от Версаля и в окрестностях Эвре их пока нет, и мы успеем проскочить, — заметил герцог, — к тому же я не собираюсь заезжать в какие-либо города. Мы поедем пыльными проселочными дорогами, останавливаясь в маленьких деревушках, если в этом будет необходимость, и покупая у крестьян продовольствие.
— Зная о настроениях людей в Париже, — сказал Тур, — я бы не стал полагаться на доброту здешних крестьян. Если даже у них и будет пища, то боюсь, что французы, страшась голода, не продадут ничего съестного приезжим.
— Вы, возможно, правы, Тур, — согласно кивнул Лабушер. — Сотни отставших от своих полков солдат, беженцев и мародеров пугают местных жителей. Крестьяне настроены агрессивно и собираются защищать свое имущество. Мне рассказывали о том, как крестьяне закрываются в домах и заявляют голодным солдатам, что будут в них стрелять.
— Придется взять с собой побольше продовольствия, — тихо сказала Антония. — В крайнем случае нам придется голодать день-другой, пока не доберемся до яхты.
Думая об этом, она тревожилась не за себя, а за герцога.
Он быстро поправлялся, ему было гораздо лучше, чем еще неделю назад, но Антония знала, что труды путешествия ему пока противопоказаны. Слишком тяжелое физическое испытание может навредить еще не окрепшему организму, и Антония даже думать боялась о том, что она будет делать, если у него откроется едва зажившая рана, когда они, возможно, окажутся в глухой деревне среди враждебно настроенных крестьян, где к тому же нет врача.
