А Ваня, радостный и растерянный одновременно, стоял передо мной…
Из дневника Жана Бекле
…Моя Аня-Тася, такая прекрасная в польском мундире, стояла в дверях передо мной. А эти ослы… Уй, и я, идиот! Надо было тогда еще все рассказать ей…
Моя Аня с искаженным, горестным лицом, с размаху ударила меня по щеке. Так как я не уклонялся, а стоял твердо как столб, получилось весьма хлестко и звонко.
– Э! Панове, вы чего?! – ахнул Пьер.
– Он победил, – ответила Анюта.
И уже с каким-то мертвым равнодушием сняла со своей головы польскую шапку, и на эполет легли ее прекрасные льняные распустившиеся волосы. Мои французы дружно ахнули! Видимо, их понимание всей операции было отнюдь не полным! А Тася тихим призраком пошла себе назад по коридору… Мои друзья ошеломленно расступились перед нею.
– О ля-ля! – высказался первым Франсуа. – Вот так монашка…
Люка присвистнул.
А я вдруг, отмерев от места, бросился ей вслед:
– Аня, подожди… Ты не поняла!..
Тут кто-то ухватил меня за плечи и, развернув, прижал к стене.
– Врезать бы тебе как следует! – это был Андрейка (тоже в польской форме!). – Она жизнью рисковала за тебя!..
– Послушайте, пан Анжей, я же нечаянно. Я все ей сейчас объясню!..
Рядом с нами зафиксировалось удивленная физиономия Пьера.
– Жан, ты и польский язык знаешь?!
Ну, с ними всего не переговоришь! Я отбросил Андрейкины руки, чтобы бежать дальше… Но тут меня схватил за шиворот Люка. Эта клешня держала уже посерьезней.
– Возьми себя в руки! Тебе сейчас не амуры крутить надо. У меня есть надежное место, где тебе можно укрыться…
– Аня! – попытался я крикнуть девушке вслед. Но за темным поворотом, за которым она скрылась, уже и шаги затихли, и сгущалась все мертвей и глуше тишина…
Я сделал столь отчаянный рывок, что оставил у Люка в руках свою шинель, да с погоном мундира в придачу, и кинулся по коридорам на волю…
* * *
Я пробежал по полутемным коридорам один поворот, другой… Кое-где валялись караульные – кто со связанными сзади руками, кто так – с пыльным мешком на башке. Поднялся по лестнице наверх. В какой же стороне выход?.. Ни свечек тут уже, ни фонарей!
Я услыхал за спиной дверной скрип. Вернулся назад на два шага… В конце бокового коридора была настежь раскрыта дверь. За ней виднелась улица: там накрапывал дождик, с козырька крыльца точилась влага…
– Аня!..
Я подбежал к этой двери и вышел в ночь, на улицу.
В темноте как-то странно качался фонарь. Но ветра не было. Одна немая морось…
Из воспоминаний капрала Франсуа Пигаля
…Когда Жан вырвался и убежал, Люка даже ударил саблей по стене. Да и мы все были расстроены такой неблагодарностью.
Но пора была и о себе подумать.
– Этого мне еще не хватало! – Люка снова хватил по стенке, на сей раз кулаком. – Не оставлять здесь никаких следов. – Наклонившись, он подхватил с пола польский кивер монашки и гневно потряс им перед нашими носами.
– Все за собой проверьте и уходим!
Два поляка (хотя теперь уже черт знает, кто это были!) быстро собирали оружие и патроны у оглушенных нами вахтенных солдат.
Люка, проходя мимо, их похвалил:
– Ага, правильно. Молодцы! Если это налет «партизан», то они должны забрать трофеи.
Когда мы уже выходили, Люка присел перед первым дежурным (парня звали, кажется, Батист Рино), который узнал меня по голосу, а после и сержант был вынужден ему представиться. Теперь Люка сам привел в чувство дежурного – побрызгал ему на лицо дождевой водой, встряхнул, похлопал по щекам. Наконец тот приподнял голову.
– Батист, Батист, узнаешь меня? – воспрял сержант.
– Что ты творишь, Люка? – пролепетал дежурный.
– Это всё русские партизаны. – Люка заговорил проникновенно, с отцовской заботой. – Я очень опасаюсь за тебя, Батист. Ведь они завтра могут вернуться и подрезать язык тому дежурному, если он будет слишком болтлив. Ужас, да?
В глазах Батиста появилось наконец осмысленное выражение.
– Да, Люка, проклятые партизаны! – ответил он и даже постарался потолковее кивнуть.
– И не говори. – Сержант потрепал страдальца по щеке и встал.
Нам уже свистели Пьер с Полем, перебегая по вязкой грязи темную площадь. Я поглуше завернулся в шарф, Люка надвинул на самые брови свой монашеский колпак, и мы устремились за друзьями.
И вдруг послышался тоскливый перелив гармоники.
Мы резко обернулись. Под фонарем на окраине площади, на обломках сгоревшего дома сидел и наигрывал себе человек в длинном военном плаще. Лицо его скрывалось под полями шляпы, по которым скатывался дождь.
– Ты беги, – вдруг сказал мне Люка, – я сейчас догоню.
И, как завороженный, медленно пошел через площадь к гармонисту…
Из дневника Жана Бекле
…Тогда я снова тихонько позвал:
– Аня!..
Тут, словно отвечая мне, из-за угла хлынул дрожащий лунный свет и положил на площадь шевелящиеся тени. Точно зажгли одновременно несколько свечей за голубым стеклом…
Пройдя мимо качающегося фонаря, я глянул за угол. Там стояла большая, но изящная карета, с запряженной цугом четверкой отменных коней. От их спин и из ноздрей валил голубоватый пар – это горели маленькие фонари по четырем углам экипажа.
Я подошел к упряжке, к двери и решительно нажал на золотистую ручку – заперто?.. Мне почудилось внутри шевеление.
– Аня! – Я дернул ручку сильнее. И дверь поддалась!.. Причем, одновременно с этим движением несколько крепких рук сзади кинули меня вперед, и я влетел во тьму кареты…
С козел просвистел кнут, и наш лунный фаэтон сорвался с места. Я пытался выдраться из чьих-то цепких рук, но оказался зажат с двух сторон будто железными клещами.
– Да кто здесь?!
Был дан ответ и на этот вопрос: знакомая рука, унизанная дивными перстнями, зажгла спичку. От этой спички соответственно затеплился малый фонарик в углу.
Ну конечно, кому не пропасть! Напротив меня, словно в пляшущем свете геенны, восседал месье Пикар.
– Вы все-таки рехнулись, господин полковник. Мои искренние поздравления!
Лицо Пикара украсила улыбка превосходства:
– Как часто, обретая долгожданную свободу, мы понимаем, что только перебрались в более надежную тюрьму.
При этих словах он покрутил колесико под фонарем, и то ли пламя увеличилось, то ли ставень отъехал от стеклышка слева, но прежде темная, левая часть салона озарилась (не скажу, как днем, но как довольно ясным вечером) со всей кроваво-шелковой обивкой и со связанной Анютой на полу в углу. Ее рот был натуго затянут крепкой шелковой тканью, а левая рука Пикара, оказывается, все это время сжимала двуствольный пистолет, приставленный к Анютиной груди.
