Хорошо, что произошло второе важное событие: Дмитрия пригласил в Краков король польский Сигизмунд, и начались сборы, начались новые заботы, самые разные – от выбора стиля одежды и манеры поведения до всевозможных политических расчетов.
Все. Большая, самая важная в жизни Дмитрия полоса началась. Ни одной ошибки, ни пол-ошибочки сделать было нельзя. За все расплата шла головой или же жизнью на каторге.
* * *
Пo весенне-зимним полям, по наледи двигались с большой скоростью в сторону Кракова три санные повозки в сопровождении группы вооруженных всадников.
Во второй карете сидели Юрий Мнишек и Дмитрий, вдвоем. Они заканчивали, доводили до последней точки все решения клана Мнишеков-Вишневецких и будущего царя Русии Дмитрия Первого.
В том числе обсуждали брачный договор между Дмитрием и Мариной Мнишек на тот случай, если Сигизмунд Третий признает права Дмитрия на престол и обещает ему поддержку.
Договор для Дмитрия не был прост. Тотчас по вступлении на престол Дмитрий должен был выплатить Мнишеку один миллион польских злотых для уплаты долгов феодала и военную помощь. Марине Мнишек Дмитрий должен был прислать бриллианты, драгоценные украшения и столовое серебро из царской казны. Кроме того, он должен был особо оплатить переезд двора Мнишеков в Москву со всеми каретами, лошадьми и челядью.
Дмитрий обязался отдать (подарить) Марине Великий Новгород и Псков со всеми владениями и землями. Она вольна была составлять там свои законы, раздавать имения, строить католические церкви и монастыри.
Мнишек положил глаз еще и на Смоленское княжество, но Дмитрий сказал, что рано ему еще раздавать Московские земли в таком количестве, когда он даже и не имел встречи с королем.
В конце долгого разговора Мнишек высунулся в окно кареты, подозвал одного из сопровождающих верховых и приказал:
– Шампанское и два бокала в карету!
* * *
Между тем дела Дмитрия в Кракове шли из рук вон плохо. На свои запросные письма сенаторам и воеводам Сигизмунд получил однозначно отрицательные ответы.
Мрачный правитель сидел в своем изысканном кабинете в одиночестве и перечитывал принесенную фельдъегерями почту.
Она не радовала. Чего стоило одно только письмо епископа Плоцкого Барановского:
«…Этот князек московский внушает мне опасения. Некоторые данные в его биографии совсем не заслуживают веры. Как это мать не узнала тела своего убитого сына? Как и почему в то время убили еще тридцать детей, как об этом рассказывают люди, окружающие князька? И каким образом ливонец мог узнать в оном лице царевича, если он не видел царевича почти двенадцать лет?..»
«…Самозванство вещь не новая, – писал епископ. – Бывали самозванцы в Польше между шляхтою при разделе наследства. Бывали в Валахии. Были самозванцы в Португалии, вспомните, Ваше Королевское Величество, приключения лже-Себастьяна. Но если бы даже история претендента была сама истина, все же лучше не принимать в нем участия, не подвергать себя риску дорогостоящей войны. У нас слишком много проблем сейчас со Швецией и Пруссией, а финансы республики невелики…»
Короля мало волновало бы мнение Барановского, будь он один. Но его мнение разделяли многие очень весомые в Польше представители рыцарского сословия.
Категорически против поддержки Дмитрия высказались в своих письмах польский и литовский канцлеры Замойский и Сапега, полководцы Жолкевский и Ходкевич и даже престарелый православный князь Константин Острожский.
Особенно огорчительным для Сигизмунда была перемена в отношении к Дмитрию со стороны Льва Сапеги. Этот московоненавистник предполагался как главный организатор похода Дмитриевых войск на Москву. А он вдруг занял отрицательную позицию.
Слава богу, у короля был один просто железный союзник – воевода краковский Николай Зебржидовский.
Он убеждал короля смело принимать Дмитрия и оказывать ему любую поддержку.
– Даже если он не настоящий, – говорил воевода, – будем считать его таковым. Этот случай слишком хорош, чтобы его упустить.
Зебржидовский даже предложил содержать в походе тысячный отряд кавалерии за свой счет.
Король решил принять Дмитрия. Тем более о нем знал и говорил уже весь Краков, да, пожалуй, уже и вся Польша.
Сигизмунд послал приглашение Дмитрию посетить его на адрес дома Юрия Мнишека в Кракове.
* * *
– Сигизмунд – это хорошо! – сказал Мнишек, получив приглашение во дворец. – Его поддержка чрезвычайно важна. Но, как говорится в математике, это условие необходимое, но не достаточное.
Разговор происходил в библиотеке краковского дома Мнишеков среди высоких полок библиотечного зала, полного кожаных, тисненых золотом фолиантов. И как всегда, с глазу на глаз.
– А какое необходимое и достаточное? – спросил царевич.
Его теперь было не узнать. Лучшие портные Кракова занимались его одеждой, вернее, одеждами. На каждый случай, от верховой охоты до королевского приема, ему было что выбрать.
– Такого условия нет. Все по отдельности недостаточны. По крайней мере, сейчас. Если сумеем привлечь короля, сразу же надо разобраться с церковью. Я боюсь, что без принятия католичества вам, ваше величество, нельзя дальше сделать и шага.
– Я ничего не имею против католичества, если половина мира с успехом проживает в нем, – ответил Дмитрий. – Да и разница в религиях копеечная. Я думаю, русское духовенство ее толком и не знает.
– А ваше величество знает?
– Я столько бесед имел с вашим любимцем Францем Помасским. Столько читал. Я знаю.
– И в чем оно?
– Главное в толковании триединства. От кого исходит Святой Дух, от Бога Отца только, как считают наши, или от Бога Отца и Бога Сына, как думают ваши.
– Еще в чем?
– В том, кто из апостолов главный или все равны. Наши считают всех равными. Ваши выделяют Петра.
– Еще?
– В евхаристии. В причащении к телу Христову и его крови при помощи хлеба и вина. У ваших только к телу и только при помощи хлеба. У наших еще при помощи вина.
– Еще?
– Почему Папа наместник Бога? Почему выдает индульгенции за будущие грехи? Все это решаемо при соединении церквей и не святотатственно. Беда, что люди в Русии категорически не терпят никаких перемен. Да и здесь я не могу перескочить из религии в религию как со ступеньки на ступеньку. Это процесс затяжной. Иначе никто не поверит в искренность моего перехода. А я жутко боюсь терять время. Если сейчас что-то случится с Годуновым, боже его храни, конец моему предприятию.
– Как так конец? – насторожился Мнишек. – Как так «храни»? Почему?
– Потому что на сцену сразу выйдут Шуйские, Мстиславские, Голицыны. У них прав на престол столько же, сколько и у меня. И они ближе к престолу находятся. И кто тогда пойдет за мною? Ведь многие сейчас готовы выступить не столько за меня, сколько против Бориса.
«А этот молодой гость государства Польского совсем не так наивен, как кажется, – подумал Мнишек. – При таких мозгах он своего добьется. И если он поменяет религию, то не из подлости, а по разуму и по расчету».
Юрий Мнишек не отличался честностью и щепетильностью в делах, но весьма уважал и ценил честность и щепетильность в других людях.
Мнишек еще больше зауважал Дмитрия после званого обеда, который он устроил в честь царевича для краковской знати.
Дмитрий очаровал гостей манерами, спокойствием, царственностью в беседе и жестах. Он вел себя как принц любой многовековой европейской династии. Спокойно оперировал эпизодами из древнегреческой и римской истории, легко цитировал Библию, хорошо разбирался в драгоценностях, умел говорить комплименты, знал толк в винах.
В разгар приема краковский воевода Зебржидовский предложил:
– А не пофехтовать ли нам с вами, ваше величество, немного. Хотелось бы проверить – тверда ли рука будущего государя Московского.
– Прекрасная мысль! – моментально согласился Дмитрий. – Только давайте не здесь, – показал он рукой в сторону столов и гостей, – чтобы не было слишком театрально.
Все отметили, что каким-то образом Дмитрий знаком с театром.
Остальные гости усиленно стали отговаривать царевича и воеводу, но они не согласились и, позвав с собой Мнишека, пошли в оружейный зал.
В этот раз Дмитрий решил не церемониться с Зебржидовским (как в свое время со старым Бучинским).
Они выбрали сабли и начали.
Дмитрий буквально напал на сенатора. Его сабля так и засверкала в полусумеречном зале. Через две минуты стало ясно, что, будь этот поединок настоящим, Зебржидовского, наверное, уже не было бы на этом свете.
Он поднял саблю вверх и сказал:
– Все, сдаюсь.
После этого обеда в Рим, в Ватикан к Папе Клименту Восьмому ушло очень длинное письмо папского нунция Рангони. О московском царевиче там были написаны такие строки:
«…Дмитрий – молодой человек, с хорошими манерами, смуглым лицом, с очень большой бородавкой на носу у правого глаза. Белые продолговатые кисти рук указывают на его высокое происхождение. Он говорит смело, в его походке и манерах есть что-то величественное. И эта величественность не натянута, естественна…
