– Что замаливаешь, Василий Иванович? – пошутил Семен Никитич. – Али грех какой перед нами имеешь?
Годунову не нужна была угроза. Он не стал шаманить, как Иван Грозный: «А что дрожишь, хозяин, али не рад? Что не потчуешь гостей дорогих, что не показываешь нам свою хозяйку молодую?» Ему нужен был другой разговор.
– Приглашай к столу, Василий Иванович, – сказал он. – Дело есть.
Когда стол был окончательно накрыт челядью, буквально потерявшей голову от страха, и они остались втроем, Семен Никитич начал:
– Мы к тебе не по вражде приехали, а по дружбе, Василий Иванович.
Была долгая пауза. Шуйский давно уже знал: цари по дружбе не ездят, только по вражде. Ни один дружеский визит Грозного не кончался радостью, а только смертью, насилием, ложью и подлостью. Какой-то грязно-праведный царь был Иван Васильевич. А почему этот будет лучше?
– Говорите, – сказал Василий Иванович. – Что могу – сделаю. Что знаю – открою.
Шуйский уже вычислил, что речь пойдет о самозванце, о самоспасенном царевиче. Ни голод, ни мор, ни война, ни что другое не таило в себе такой опасности для царя, как этот убитый в Угличе мальчик – восьмилетний сын Ивана Грозного.
– Василий Иванович, ты был в Угличе в комиссии, – сказал Борис с утверждающей интонацией. – Ты видел убитого младенца во гробе.
– Вот как вас сейчас перед собой вижу! – воскликнул Шуйский и испугался: что это он говорит!
– Это был он или не он? – мрачно продолжил фразу Борис.
– Он, он! Видит Бог, он!
– А когда ты видел его допреж этого? – резко спросил Семен Никитич.
– В Москве. При государе нашем прежнем в два годика. Я его и на руках держал.
– А не могли его тогда в Угличе подменить?
– Ни за что! Что ж бы я, не увидел?
– Можешь поклясться детками своими? – ласково спросил Семен Никитич.
– Какие у меня детки? – воскликнул Шуйский, обернувшись к Борису. – Ты же сам, государь, мне жениться запретил, чтобы твоему корню угрозы не было. А вот здоровьем своим и головой своей перед святыми иконами поклянусь.
Он встал и направился к комнатному иконостасу.
– Не надо перед иконами, – мрачно остановил его Борис. – Перед всей Москвой поклянешься.
– Это как, государь? – удивился Шуйский. – Объясни, Борис Федорович.
– А так! – просто объяснил Годунов. – Выйдешь на Красное крыльцо в Кремле и при народе поклянешься.
– О чем?
– О том, что ты только что говорил. Что младенца угличского убиенного в гробу своими глазами видел.
Это была не самая большая польза, которую можно было получить от испуганного Шуйского, но на сегодняшний день что-либо лучшее придумать было трудно.
* * *
Через несколько дней конные стрельцы в голубом шитье сгоняли на Лобное место перед Кремлем большое количество народа. И из переулков еще гнали и гнали людей.
– А ну идите на площадь!
– Чего мы там не видели?
– Иди, кому говорят. Раз велено, значит, иди.
– Кем велено?
– Царем нашим Борисом велено!
– Тоже мне царь!
– Ну, поговори еще. Сейчас тебя к Семену Никитичу спровадим. По-другому запоешь.
– Ну, а зачем идти? Что там будет?
– Князь Василий Иванович будет с народом говорить.
Разговор князя с согнанным людом был недолгий.
– Братья московские! Злые люди хотят нанести вред государю нашему Борису, избранному на престол святым собором и всем народом русским. Они говорят, что жив и грядет на Русь настоящий царевич Дмитрий. Не верьте этому, Богом и жизнью своей я клянусь, что настоящий царевич умер. Был убит в Угличе и там же погребен. Я видел убиенного Дмитрия своими глазами. Вы знаете меня, я всегда говорю правду. Не верьте бесовским наговорам. У нашего государя сил хватит! Этот самозванец скоро окажется на плахе! И спокойно станет на Руси.
* * *
Главный тяжелый разговор между Дмитрием и магнатами, протежирующими ему, состоялся уже не в Вишневце, а в Самборе у родственника князя Константина, очень весомого польского феодала Юрия Мнишека.
Город Самбор и замок при нем относились к владениям короля. Это было старинное огромное здание, находившееся среди непроходимых лесов на берегу Днестра. Оно было окружено рвами с водой с подъемными мостами, обнесено толстой каменной стеной с башнями и бастионами. Внутри его находились храм, сады и всевозможные склады и службы. Воз, до возможного верха груженный сеном или дровами, спокойно въезжал под своды подвалов. Это был один из передовых форпостов Европы, на которых захлебнулась татарская волна.
Мнишек был его управляющим и все доходы обязан был направлять в польскую казну. Чего, как это ни странно, Мнишек никогда не делал. Отсюда происходило большое количество скандалов между ним и краковским двором.
Но Мнишек был львовским старостой, сенатором сейма и сандомирским воеводой, то есть большой фигурой на шахматной доске Польши. И мог себе позволить не слишком активно реагировать на неприязнь короля.
Он был первым, кто понял, что появление претендента на русский престол не только чрезвычайной важности политическое событие, но и огромное финансовое.
Когда карета с принцем и другая карета с князьями Вишневецкими в сопровождении верховой охраны и пружинистых черных охранных собак прибыла в Самбор, прием им был оказан поистине царский. И в то же время интимный, так как во встрече и во многих беседах принимали участие дочери Юрия Мнишека Урсула и Марина.
Младшая сестра Урсула была женой князя Константина. А старшая Марина была свободной.
Если бы надо было охарактеризовать внешность Марины одним словом, про нее надо было бы сказать: Марина была узкой. Не длинной, не худой, а именно узкой.
Ее изящество и смелость в общении поражали. С одинаковой легкостью разговаривала она и с великими господами литовскими, и с совершенно незнакомыми грубоватыми сельскими слугами.
Люди любовались ею и тянулись к ней, как мотыльки к свечке. Тянулись к ней и женщины, и особенно девочки.
Царевич был просто сражен. В Пишалине ему было не до женщин: доктор Симеон и Афанасий Нагой вбивали в него большое количество знаний и умений, совершенно не оставляя свободного времени. А если и возникали на его пути красавицы, то это были красавицы сельские, с сарафаном, перевязанным над грудью, с дикой азиатской застенчивостью и полным неумением говорить.
Дмитрий был невысок ростом, широк в плечах и некрасив. Но манеры его были превосходны. Превосходны настолько, что его некрасивость превращалась в его козырь, в его привлекательность. А его уверенность в себе и в то же время такт завлекали всех.
Князь Адам и князь Константин решили продолжить с ним разговор о его планах и дальнейшей судьбе уже в присутствии старшего по клану – Юрия Мнишека. Разумеется, опять с записью беседы.
«Запись опроса царевича Московского Дмитрия, сына царя Ивана Четвертого, сделанная в присутствии их высочеств князей Адама и Константина Вишневецких, князя Юрия Мнишека (старосты львовского и воеводы сандомирского) и отца Франца Помасского секретарем князя Константина Мартином Иваницким.
– Царевич, мы безусловно и окончательно верим в Ваше спасение. Более того, мы готовы приложить все усилия, чтобы возвратить Вам московский престол. И все-таки позвольте задать Вам еще несколько вопросов.
– Я слушаю вас, господа.
– Насколько реальны шансы возвращения Вам престола?
– Это надо не у меня спрашивать.
– А у кого?
(Царевич показывает на небо.)
– Но если нет Вашей уверенности, может, не стоит начинать дело?
– Господа, я все равно его начну. (Долгое молчание.)
– Если мы окажем Вам содействие, на какую благодарность мы можем рассчитывать?
– На любую. На такую, на какую способен русский царь. А русский государь, наверное, самый богатый государь в Европе.
– Вы готовы уступить нам несколько городов?
– Мне было бы интереснее рассчитываться золотом. Но и несколько городов отдать в управление, я думаю, я бы смог.
– Например, Псков?
– Например, Псков.
– Готовы ли Вы поехать на встречу с нашим королем в Краков?
– При условии, что вы посоветуете мне это сделать, господа, и кто-то из вас будет меня сопровождать.
– Готовы ли Вы поменять религию?
– Боюсь, что нет. Мой учитель предупреждал меня, что это будет смертельный поступок.
– Вам будет чрезвычайно трудно добиться благорасположения короля и Папы без этой меры. В принципе, наши религии почти ничем не отличаются. У нас в Польше идет их сближение.
– Это очень сложный вопрос. Попробуйте объяснить это казакам, на которых я сильно рассчитываю.
– Кстати, там явилась к Вам их целая делегация. И еще два каких-то монаха. Эти пришли Вас разоблачать. Их король Сигизмунд на Ваше усмотрение прислал скованными.
– Об этом потом. Есть еще один важный вопрос, который я хотел бы решить с вашего совета, господа. Меня заменили другим ребенком, когда мне было четыре года. И для всех я уже не царевич. Потому что царевичем для них стал тот, кто был в Угличе. Все симпатии людей на стороне убитого восьмилетнего углицкого мальчика. Страна ждет воскрешения именно его. Если сказать людям правду, боюсь, они меня просто не воспримут. Я, долго живший на стороне, для них уже не сын государя. Я для них как бы не настоящий царевич.
