Хранитель музея Беппе Русполини сильно задерживался. Толпа, собравшаяся в зале номер семь, с нетерпением ожидала начала. Куда запропастился хранитель? Да еще в такой день! Помощница Русполини с тревогой посматривала на дверь и в который раз тщетно пыталась дозвониться до своего патрона по мобильному. Матье, Гаранс, чета Уэзерби, Деламбры, Грациани, Лоренцо с семьей стояли в центре прямоугольника, огражденного стойками и красным шнуром.
Вдруг окружающие начали перешептываться. Многие вздохнули с облегчением: явился хранитель галереи. Грациани поспешил подойти к нему. Вместе они направились к маленькой эстраде. Беппе Русполини начал свою речь, упиваясь звуком собственного голоса. Ему постоянно приходилось повышать голос, но это не помогало – его никто не слушал. Некоторые посетители вслух обменивались комментариями.
Наконец он умолк. Портрет было решено поместить рядом с полотном «Битва при Сан-Романо». Для него выделили место, отмеченное позолоченной пластинкой. По причине отсутствия баронессы Ландифер эту почетную обязанность должен был выполнить хранитель. И вдруг толпа снова заволновалась.
К эстраде направлялся странный персонаж, и походка у него была медленная, но уверенная. Толпа почтительно расступилась, давая ему пройти. Беппе Русполини и Уго Грациани пару мгновений смотрели на нового гостя, остолбенев от изумления, потом поклонились.
– Ты ни за что не угадаешь, кто это был! – заявил Матье.
Как бы не так! Я знал наверняка. Пандора! Так вот почему включился автоответчик, когда я звонил ей вечером, перед днем открытия! Она уже была во Флоренции!
На баронессе была треуголка с черными страусовыми перьями и накидка из черного атласа, шлейф которой с явственным шелестом струился по полу.
Остановившись перед Русполини и Грациани, она победно им улыбнулась.
– Я приехала! – объявила баронесса. – Думаю, повесить картину надлежит мне самой!
Матье прыснул со смеху.
– Ты бы видел Русполини в эту минуту! Он позеленел от злости!
С помощью Лоренцо Пандора взошла на эстраду. Профессор Грациани передал ей портрет, в то время как Русполини силился выдавить из себя улыбку. Баронесса окинула картину взглядом, затем уверенным движением повесила ее на место. С остервенением изголодавшейся стаи защелкали фотоаппараты, замелькали десятки вспышек, по музею прокатился шум аплодисментов.
Баронесса вслух прочла надпись на позолоченной пластине под картиной:
ПОРТРЕТ АНТОНИИ ДИ ДОНО,НАПИСАННЫЙ ЕЕ ОТЦОМ,ПАОЛО ДИ ДОНО,ИЗВЕСТНЫМ ПОД ПСЕВДОНИМОМПАОЛО УЧЧЕЛЛО,ПРИМЕРНО В 1472 ГОДУ.ДАР БАРОНЕССЫ ПАНДОРЫ ЛАНДИФЕР МУЗЕЮ УФФИЦИВ ПАМЯТЬ О КОНСТАНЦИИ ДЕЛАМБР И БРЮСЕ БУТАРЕ
Множество микрофонов, словно ракеты, устремились к губам пожилой дамы.
– Прошу заметить, что, несмотря на это посвящение, Брюс Бутар еще с нами. И это замечательно! О нем и о Констанции Деламбр я думаю сегодня!
Решительно отодвинув микрофоны, она спустилась с эстрады и подошла к тем, кто стоял у символического ограждения.
Русполини, быстрый как молния, перехватил инициативу. У прессы имеются вопросы? Он на них ответит! Это же его работа! Спрашивайте, друзья, не стесняйтесь!
* * *
Матье ушел. Его рассказ поднял мне настроение. Я представил первую ночь Антонии в Уффици – тихое время, когда музей покидают сотни туристов и уборщики приступают к повседневной работе: натирают паркет воском, высыпают мусор из урн, словом, делают все, чтобы к завтрашнему открытию музей сверкал чистотой.
Мне пришло в голову, что после стольких лет покоя в шале «Ландифер» Антонии ее новое жилище должно было показаться огромным и шумным. Где она была, прежде чем попала в дом дядюшки Пандоры? На каком-то чердаке в Сиене? Во дворце во Флоренции? Ей придется привыкнуть к устремленным на нее испытующим взглядам, к бесконечному движению толпы, к незнакомым лицам.
Я представил старательного юношу в синем комбинезоне, толкающего перед собой тяжелую тележку с метлами, мочалками, тряпками и мешками для мусора. На первых порах его охватывало волнение, стоило взгляду остановиться на лице Пресвятой Девы или округлостях изящной скульптуры. Но со временем он к ним привык.
Мысленно я покидаю квартиру на улице Шарантон, оказываюсь в галерее Уффици и, оставаясь незамеченным, наблюдаю за юношей, который подходит к портрету Антонии, новому приобретению музея, чтобы прочесть надпись на пластинке.
– Не стой так близко, Таддео! Эта картина дороже золота! Обернувшись, юноша видит одного из охранников. Тот улыбается.
– Она тут недавно?
– Сегодня повесили. Мы в бар, ты с нами?
– Я еще не закончил, – говорит Таддео. – Мне надо еще убрать восьмой и девятый.
– Тогда clao! Да поторопись, скоро закрываемся!
Шаги охранника удаляются. Таддео снова поворачивается к портрету. И долго не может оторвать от него глаз.
Потом вздрагивает: от двух часов, отведенных на уборку, почти ничего не осталось. Музей вот-вот закроют, а он еще не закончил работу! Он наскоро прибирает оставшиеся два зала.
Остаться в музее на ночь? Да ни за что на свете! Это несчастье уже случилось однажды с его коллегой. Бедняга просидел неподвижно до самого утра, чтобы, не дай бог, не сработала сигнализация и не приехала полиция. Причем подать знак ночным охранникам, находившимся в комнате перед мониторами камер слежения, он тоже никак не мог.
Таддео достает бейдж с электронным чипом, без которого из музея не выйти.
Но ему хочется еще раз посмотреть на Антонию. Она прекрасна даже в призрачном свете ночных светильников, включенных охранником перед уходом.
Значит, у Паоло Уччелло была дочь. Как сложилась ее судьба? Кто нашел этот портрет и как это произошло? Кто такие Констанция Деламбр и Брюс Бутар?
Таддео знает, что на этаже он один. Его напарник, Марио, который убирает в залах по другую сторону коридора, уже ушел.
И все же ему чудится, что рядом кто-то есть. Он оглядывается. Пусто… Неужели в музее живут привидения? А почему бы и нет, ведь зданию много сотен лет…
Ощущения постороннего присутствия рядом усиливается.
Зал номер семь выглядит пустынным, но все же Таддео окидывает комнату взглядом, потом снова боязливо осматривается, задерживаясь на темных углах, похожих на густые кусты с черной листвой.
Кто скрывается за этой предательской игрой света и тени? Заблудившийся турист? Призрак? Или это Марио решил его напугать?
«Ты не ошибаешься, Таддео, – хочется мне сказать. – Ты здесь не один. Вместе с тобой я любуюсь бледным девичьим профилем, вырисовывающимся в темноте. Ты не видишь меня, но ощущаешь мое присутствие».
Но скоро ты забудешь обо мне, поддавшись очарованию «Уччелины».
– Добро пожаловать, Антония! – скажешь ты негромко.
До закрытия музея остается три минуты, а ты еще не убрал свою тележку. Но так трудно отвести взгляд от этого портрета, верно?
Знаешь ли ты, что с приходом ночи вокруг Антонии соберется когорта тайных обожателей – из другого времени, другой жизни?
И если ты прислушаешься, совладаешь со страхом, если у тебя получится остановить бег собственных мыслей, ты услышишь эти беззвучные восхваления, столь же неуловимые и легкие, как шелест крыльев.
Эпилог
Харольд Арбен с ожесточением дожевывал то, что осталось от сигары, словно это была жвачка. Окна его просторного кабинета выходили в Люксембургский сад, на который непрозрачной серой завесой лился с неба зимний дождь.
Зима не задалась. В столице снова начались массовые забастовки, порождавшие чудовищные пробки, и люди опаздывали по своим делам зачастую на несколько часов. Он прислушался к глухому шуму стоически настроенных манифестантов, которые, невзирая на дождь, поднимались по улице де Ренн, и вздохнул.
Стоило закончиться длинному и навевающему сон собранию с участием распространителей продукции издательства, как на Харольда Арбена обрушилась череда катаклизмов адской силы.
Одна из его любимейших писательниц потребовала огромный гонорар, угрожая отдать свою книгу (между прочим, великолепную) издателю-конкуренту; выяснилось, что последнее произведение одного из ведущих авторов издательства не пользуется спросом; на его рабочем столе оказался последний номер газеты «Le Monde» с разгромной критической статьей о первом романе некоего бывшего министра, который Харольд Арбен имел неосмотрительность издать.
В довершение всего сегодня вечером у него была назначена встреча со стареющей актрисой, пообещавшей ему свои мемуары. И он знал, что должен пойти, поскольку конкурент, Фредерик Локс, тоже проявил заинтересованность в покупке этой книги. Этого Фредерика Локса Харольд Арбен опасался как чумы: казалось, конкурент взял себе за цель в жизни уводить авторову него из-под носа. Впрочем, Харольд Арбен и сам иногда не брезговал таким трюком…
