К Аральскому морю следовали отряды различного назначения. Среди них был и небольшой отряд для закладки нового форта на реке Карабутак; отрядом командовал друг Шевченко штабс-капитан Карл Иванович Герн.
Основной транспорт направлялся с кладью в Раимское укрепление при устье реки Сыр-Дарьи. Туда же отправлялся и отряд лейтенанта Бутакова с флотской командой и со шхуной «Константин», которая была построена в Оренбурге и в разобранном виде перевозилась к Аральскому морю на башкирских телегах.
— Ежегодное выкомандирование в степь, почти на целое лето, значительного числа башкир с подводами, — рассказывает Макшеев, — было чрезвычайно обременительно и даже разорительно для них.
Собирать такие крупные соединения транспортов приходилось из-за частых набегов хивинцев, нападавших и на местное казахское население и на русских. Макшеев рассказывает:
— Сырдарьинские киргизы приведены были в крайнюю нищету. У кого остались верблюды, те откочевали к Уральскому укреплению, а остальные до нового хлеба питались рыбою и этим поддерживали свое существование… Вскоре в Оренбурге получено было известие о движении хивинцев по Усть-Урту и о намерении их напасть на наш транспорт, который должен был следовать на Раим…
Главный раимский транспорт, в котором состояли Бутаков, Макшеев, Шевченко, выступил из Орска в степь утром 11 мая.
— 1 500 подвод, — повествует необычайно точный в своих описаниях Макшеев, — выстроились по направлению пути в две линии, каждая в три нити, и заняли в глубину более версты. Рота пехоты с двумя орудиями поместилась впереди между линиями, а две сотни казаков по бокам и сзади. Отслужили напутственный молебен, и транспорт тронулся. Корпусный командир проводил его версты три и потом, став со свитою на возвышенности, пропустил его мимо себя и простился со всеми.
Впереди транспорта, отдельно от своей роты, пешком, потому что верховая езда была ему тяжела, шел в штатском стареньком пальто Шевченко, здесь же познакомившийся и сдружившийся с Макшеевым.
— Он был весел, — вспоминает Макшеев, — и, по-видимому, очень доволен раздольем степи и переменою своего положения. Походная обстановка его нисколько не тяготила…
Автопортрет Т. Г. Шевченко. 1847 год.
Джангис-агач. Рисунок Т. Г. Шевченко.
Лунная ночь на Аральском море. Рисунок Т. Г. Шевченко.
Еще не было половины мая, а ковыль в степи уже пожелтел от жгучих лучей солнца. Тысячи конских и верблюжьих ног поднимали в воздухе белую тонкую пыль, относимую ветром и закрывавшую одну половину горизонта. Скрип телег равномерно и тягуче нарушал тишину. Кто-то затянул песню, но было жарко, и песня не сладилась…
Шевченко радовала картина необозримой степи, тихого, светлого утра: безжизненная степь жила для него особой, незримой для постороннего глаза жизнью. По мере того как все выше и выше поднималось ослепительно сиявшее солнце, степь как будто начинала шевелиться, вздрагивать.
«Еще несколько минут, — рассказывает Шевченко об этом впечатлении в своей повести «Близнецы», — и на горизонте показалися белые серебристые волны, и степь превратилася в океан-море. А боковые аванпосты начинали расти, расти и мгновенно превратилися в корабли под парусами. Очарование длилося недолго. Через полчаса степь приняла опять свой безотрадный, монотонный вид; только боковые казаки попарно двигалися, как два огромные темные дерева».
Транспорт, растянувшийся по дороге длинной лентой, напоминавшей какое-то исполинское, глухо стонущее чудовище, двигался с черепашьей скоростью — от трех до четырех верст в час. В пути делали часовой привал. После полудня переход, начинавшийся в шесть часов утра, заканчивался, так что за один день покрывали около двадцати верст. Переходы осложнялись тем, что весь основной путь проделывался прямо против ослеплявшего людей и животных солнца, которое вместе с едкой пылью вызывало болезнь глаз.
Когда после остановки на ночлег жара спадала, разводили костры, над походным лагерем звучали русская, башкирская, казахская речь, веселый смех, солдатская задорная песня, а ей издали отвечал тихий и мелодичный напев башкира, сопровождаемый звуками сыбызги (подобие флейты)…
Шевченко любил проводить время на привале в обществе Макшеева, сопровождавших его солдата Марковея Сидорова и посыльного — молодого казаха Алмакурова. Вожатым всей колонны был старый опытный проводник — казах Агау. Макшеев вспоминает, что Шевченко умел всех заразить бодрым настроением, рассмешить веселой шуткой:
— Когда после продолжительного перехода мы приходили в укрепление, где имели возможность заменять сухари и воду свежим хлебом и хорошим квасом, Тарас Григорьевич шутливо обращался к моему человеку со словами: «Дай, братец, квасу со льдом! Ты знаешь, что я не так воспитан, чтобы пить голую воду». Он много рассказывал…
От Орска до Раима немногим более 700 верст, или тридцать три перехода. Этот путь делится почти пополам Иргизом (Уральским укреплением); от Орска до Иргиза — девятнадцать переходов, от Иргиза до Раима — четырнадцать переходов. Второй этап гораздо тяжелее первого: он лежит через сыпучие пески Приаральских Кара-Кумов.
Пока транспорт продвигался по степи, на одном из первых переходов Шевченко наблюдал живописную картину «пала» — огня, который пускают казахи, чтобы сжечь старый, пересохший ковыль и дать свободнее расти новому.
Из-за горизонта вдруг начала показываться легкая белая тучка; она вела себя как-то странно: то поднималась в небо, то снова расплывалась в раскаленном от жары воздухе.
— Что это такое? — спросил один молодой казак, впервые попавший в степь, у другого, постарше.
— Да разве ослеп, не видишь? — отвечал старый казак. — Степь горит!
— И в самом деле горит…
К полудню навстречу транспорту ветерок принес уже и запах дыма. Сначала отдельные, мелькающие среди дыма огоньки сливались в непрерывные нити; затем, после захода солнца, в дыму образовалось мощное, очень красивое зарево.
«С приближением ночи, — пишет Шевченко, — зарево краснело и к нам близилось. Из-за темной горизонтальной, чуть-чуть кое-где изогнутой линии начали показываться красные струи и язычки. В транспорте все затихло, как бы ожидая чего-то необыкновенного. И действительно, невиданная картина представилася моим изумленным очам. Все пространство, виденное мною днем, как бы расширилось и облилось огненными струями, почти в параллельных направлениях. Чудная, неописанная картина! Я всю ночь просидел под своею джеломейкою, любуясь огненною картиною…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
