— Спасибо вам, — сказала она. — Я не знаю, как мне вас благодарить… Сколько мы вам должны?
Он улыбнулся, смахнул с лица слишком длинную челку, видно, даже подстричься ему было некогда, и сказал:
— Вы ничего мне не должны, Лидия. А в качестве благодарности выпейте со мной еще раз чаю. С печеньем.
— Давайте с пирогом! — наконец-то улыбнулась Лидочка. — Я испеку!
— А давайте. — Доктор улыбнулся ей в ответ, помахал рукой на прощанье и пошел в утренних сумерках к себе в общежитие. В коротком пальтишке, с голыми ногами.
До чая с пирогом у них как-то не дошло. Юрий Валерьевич был очень занят, все время уезжал на какие-то конференции и в командировки. Девчонки-медсестры шептались, что он написал какую-то очень умную статью и даже сделал какое-то сверхважное открытие и теперь «весь нарасхват». Этот факт, безусловно, еще больше повысил его привлекательность в глазах всех женщин городка.
Однажды утром мать вручила Лидочке пирог с яблоками и банку вишневого варенья и сказала:
— Отнести доктору. Неудобно как, даже не поблагодарили.
— Мам, я сто раз говорила, он отказался от денег и от любой благодарности. Про пирог — да, говорил, но его сейчас в больнице почти не бывает.
— Значит, плохо ищешь, — отрезала мать.
Лидочка совсем не искала Юрия Валерьевича. С одной стороны, она была бесконечно благодарна ему за то, что спас Мишеньку — тот совершенно выздоровел, даже кашель прошел, он поправлялся и рос не по дням, а по часам, а самое главное, после той ночи мать вдруг перестала каждое утро таскаться на кладбище. Как будто спасение Мишеньки что-то перевернуло, словно этот доктор смог доказать ей, что горя больше не будет, все будет хорошо. За это Лида была ему очень благодарна. Но, с другой стороны, ей было как-то неловко идти к доктору в кабинет с подарками, да и вообще отвлекать его по пустякам. Любая другая на ее месте помчалась бы сломя голову, выдайся хоть малейший повод пококетничать с таким красавцем, но у Лидочки в сердце по-прежнему был лед, льдина с острыми краями, по которой можно только карабкаться, цепляться и резать себе руки в кровь. И ее устраивала эта вечная мерзлота, по крайней мере, внутри уже не так болело. Она не хотела чаепитий с доктором, она вообще ничего не хотела.
— Чего застыла? — громко сказала мать. — Бери пирог и варенье. И сегодня же отдай доктору. Там еще варежки я связала. Шерстяные, хорошие. В благодарность. Чем богаты, как говорится. Пусть не серчает.
— Хорошо, — сказала Лида, забрала сумку и отправилась на работу.
День выдался суматошный, она вспомнила про пирог, варенье и варежки только под вечер. Поправила косынку, сняла серый халат в мокрых пятнах, взяла сумку и отправилась к кабинету доктора-героя. Сегодня там явно кто-то был, потому что из-под двери выливался холодный свет от трескучей лампы на потолке. Лидочка постучала, но ей никто не открыл. «Наверное, опять приклеился к своему микроскопу, — подумала она, — и ничего не слышит». Она постучала еще раз, приложила ухо к двери, и ей показалось, что кто-то с той стороны ответил ей: «Да». Она толкнула дверь, шагнула в кабинет и застыла на пороге. У подоконника стоял Юрий Валерьевич, но приклеился он вовсе не к микроскопу, а к пухлым губищам рыжеволосой Жени. Они целовались так, как Лида до сих пор не видела ни в одном кино, а красивая рука красивого доктора при этом весьма недвусмысленно сжимала левую Женькину грудь. От неожиданности Лида застыла, как будто ее заморозили, и разморозилась только в тот момент, когда Женя с доктором, наконец, прервались и одновременно посмотрели на нее. Тут Лида сообразила, что прервались они не просто так, а потому что она, будучи замороженной, выпустила из рук сумку, и та звонко грохнулась об пол — банка с вишневым вареньем разбилась вдребезги. Лидочка развернулась и помчалась по коридору. Ей вдогонку неслось: «Лидия, стойте!» — и громкий смех рыжей Женьки.
На следующий день Лида не знала, как появиться на работе. Ей почему-то было так стыдно, как будто это ее застукали в объятиях доктора. Но как только она подошла к двери сестринской, то услышала, что там творится что-то неладное. И это была не ссора, это была драка. Рыжая Женя вцепилась в волосы Наде, а пухлая Марьяна колотила их туфлей.
— Сучки!
— Тварь!
— Сама подстилка!
— Куда ты лезешь, он занят!
Лида осторожно присела на краешек скамейки рядом с Зиной, которая спокойно наблюдала за происходящим.
— Кошачья драка, — сообщила та.
— Не кошачья, а сучья. Сучки наши передрались, — хохотнула Аглая, которая мечтала стать артисткой и запрещала звать ее Глашей.
— А что случилось? — спросила Лида.
— А то ты не знаешь? — вдруг заорала Надя, вырвавшись из цепких Женькиных ручонок. — Доктор-то наш ходок оказался по женской части. На той неделе меня целовал да лапал, а вчера уже с Женькой обжимался.
— Он мой! — завизжала Женя. — Не отдам!
— Да пошли вы обе в сраку! — закричала Марьяна. — Я с ним первая целовалась!
— Значит, так целовалась, что он дальше пошел, послаще кого искать! А от тебя, небось, воняет!
— Сама ты вонючка!
— У вас что, совсем гордости нет? — спросила Лида.
Все трое резко замолчали и уставились на нее, а потом одновременно захохотали. Причем смеялись все, кто был в сестринской, даже Зинка с Глашей.
— Ты, Лидка, совсем дурная? — отсмеявшись, спросила Марьяна. — При чем тут гордость? Кому твоя гордость сдалась, когда тут такой мужик? Гордости-то нынче хоть отбавляй, а мужиков по нашим временам раз… и все. И нету! А кто есть, тот пьянь подзаборная. Так что за доктора мы еще повоюем! — И она с размаху въехала туфлей Наде по макушке.
— Да что ж ты за тварина такая! — Та кинулась отбиваться.
— А ты так и просидишь в девках со своей гордостью, — сказала Женька. — Сиди-сиди, Лидочка. Так и состаришься при своей чокнутой мамочке нецелованная! И промеж ног все плесенью зарастет и паутиной затянется!
— Не зарастет, — сказала Лида и поднялась со скамейки. — И, если вдруг кому интересно, по секрету могу рассказать: трусы наш доктор носит синие в красную полоску. А вот тут у него — родинка. — Она показала пальцем на бедро, почти в паху, развернулась и вышла, вовремя закрыв за собой дверь, потому что вслед ей тут же полетела туфля и крики: «Ах ты ж, сучка! Обскакала нас тихоня малахольная!»
В единственный выходной Лида, как всегда, была дома. Мать строчила на швейной машинке, Мишенька возился с игрушками.
— Доктор приходил, — вдруг сказала мать.
В последнее время она была в прекрасном настроении и за всю неделю даже ни разу не ударила Лиду.
— Зачем? — удивилась Лидочка. — Мишеньку проверить? Так с ним все в порядке.
— Ага, — сказала мать и хитро прищурилась. — Мишеньку проверил и сказал, что на свидание тебя хочет пригласить, а то ты с ним почему-то не разговариваешь в больнице. — Мать остановила машинку и уставилась на Лидочку злобным взглядом, совсем как раньше. — Это что еще за выходки, не расскажешь матери?
— А я все должна тебе рассказывать? — У Лиды не было никакого желания ни ссориться, ни объясняться. Она действительно старалась обходить Юрия Валерьевича стороной и игнорировала все его, надо сказать, многочисленные попытки поговорить с ней.
— Конечно! Я же твоя мать! Твоя семья! От семьи никаких секретов быть не может.
— У меня нет никаких секретов, мама. Я ему не грубила, я просто не хочу с ним разговаривать.
— Значит, так. Я не знаю, чего ты там хочешь, а чего не хочешь, но сегодня вечером ты идешь в кино с Юрием Валерьевичем.
— Не иду.
— А я сказала, идешь! И марш одеваться. Он сказал, пораньше зайдет, хочет тебя, дуру, до сеанса в кафе сводить.
— Я не пойду, мама! Я не хочу!
— Да кто тебя спрашивает, чего ты хочешь?
— Он же со всеми шашни водит! Со всей больницей уже…
— Имеет право! Вон, красавец какой! Он доктор, у него работа напряженная, ему расслабиться тоже надо. Тем более бабы на нем гроздьями висят, а ему ты, дура, понравилась. Ты хоть башкой своей пустой подумай маненько! Посмотри, какое счастье на тебя, идиотку, само падает! Он же доктор! При деньгах! Да еще красавец какой! Он брата твоего спас! Да ты за это должна…
