во времени» (и это утверждается в адрес таких крупных форм и типов культуры, как архитектура, дизайн, монументальное искусство, которые, конечно же, динамично и весьма успешно развиваются). Не странно ли? Дело здесь в дефектах (ошибках) методологии типологизации: формально заявляется (декларируется) типологическая единица «пластическое искусство», которая включает в себя перечисленные выше виды и формы искусства и культуры, объединяя их в целостность, но, в то же время, этой целостности необоснованно приписываются свойства и признаки отдельно взятого артефакта (единичного элемента целостности по имени «пластическое искусство»).
Куда сложнее ситуация, когда речь идет о позиции, полагающей, что культура якобы состоит из двух оппозициональных сфер – «духовной» и «материальной» (ведь, кажется, это так «очевидно»!), хотя чуть ли не рефреном философско-культурологического наследия М.С. Кагана, признанного лидера отечественной культурологической мысли, является именно тезис о неразрывности духовного и материального в культуре. Это все – к живучести натурализма в методологиях познания.
Итак, делима ли культура на «материальное» и «духовное»?
Здесь впору обратиться к фактам деятельности человека, творца культуры. Первые места по масштабным меркам среди «материальных результатов» деятельности человека занимают так называемые «вскрышные отвалы» – побочные продукты добычи природных ископаемых. Этих отвалов на планете ежегодно производится миллиарды тонн. Миллиардами тонн исчисляется и масса бытовых и промышленных отходов (твердых, жидких, газообразных), также являющих собой «материальный продукт» деятельности человека. Но сказать к чести культурологии: означенные продукты деятельности человека (творения его рук) не значатся по части «материальная культура», их никто не именует формами материальной культуры.
Порядка миллиарда тонн достигает и годовое производство на нашей планете основных «хлебных продуктов» – пшеницы и риса. Однако и они не числятся в типологиях «материальной культуры». И, наконец, в практике человека существуют такие виды и формы деятельности, которые производят не искусственное (в противовес натуре), а саму природу – «натуру», ее элементы и локусы. Речь в частности идет о деятельности по восстановлению и поддержанию биологической структуры и плодородия почвы, без чего она утрачивает значимость для человека. К ряду видов и форм деятельности человека «по производству природы» относятся также лесоводство и все многообразие природоохранной деятельности, цель которой – воссоздание и поддержание первозданного модуса природы, «натуры», ее элементов.
Приведенные факты (перечень коих может быть и продолжен) ставят под сомнение делимость культуры на материальное и духовное. Эти сомнения лишь усиливаются, когда обращаешься к духовной сфере культуры.
Как уже не раз подчеркивалось, едва ли какая-либо форма культуры способна выразить самые тонкие грани и измерения духа человека (от готовности к самопожертвованию до глубоких ощущений величия и совершенства природы и тончайших чувств любви, нежности, привязанности) лучше, чем музыка. Однако музыка рождается, живет, сохраняется, переживая века, вновь и вновь открывается новым поколениям именно в «материальном одеянии» нотных знаков, а значит – благодаря этим материальным носителям информации. Более того, чтобы музыка ожила и зазвучала, ее нужно декодировать с помощью сложных и тонких материальных устройств и механизмов, именуемых музыкальными инструментами, голосом (биофизическим механизмом, заметим). А в этом плане ситуация в культуре постоянно меняется. Так, с появлением компьютера и компьютерных технологий «материальное одеяние музыки» стало едва ли не конвейерным продуктом. Ведь сегодня как кодированием музыки (облачением звуков в материальные носители – в нотные знаки), так и декодированием (переводом нотных знаков в музыкальные звуки) занимается специализированная техника – музыкальный компьютер, свидетельствуя о неразрывности духовного (символического, этико-эстетического, эмоционально-чувственного) и материального в культуре. В этом контексте резонно обратиться не только к музыке, но и к прочим духовным формам культуры – к морали, например.
Мораль, будучи регулятивным социальным установлением, релятивна и, как известно, бывает всякой. Ведь и по сей день где-то каннибализм остается в социальном бытии, «в морали».
Но главное в данном случае в другом: почитаемая нами духовная форма культуры по имени «мораль» вовсе не бытует как «дух» и не обладает автоматизмом действия: социальная общность, создает и поддерживает вполне материальную силу воздействия (в числе коих ограничение человека в интер-субъективных и коммуникативных отношениях, публичное порицание, угроза социальному положению человека, а также угроза ограничением допуска человека к социальным лифтам и социальной жизни вплоть до строгой изоляции от общества и т. д.) – все это относится к потенциальным нарушителям морали. Таким образом, соблюдение морали в обществе его членами так или иначе сопряжено с факторами «материального воздействия» на тех, кто игнорирует, не соблюдает моральные установления.
Более того – в обществе давно осознана недостаточность «мягкой силы» морали, и в связи с этим налажена массовая трансформация ее норм и принципов в законодательные акты – с опорой на механизмы государства и власти. Так действие морали изо дня в день «переводится из сферы духа» и духовного на явно недуховные механизмы, за которыми стоят материальные, силовые, принудительные механизмы государства и власти.
Как неоднократно свидетельствовала история, не все благополучно даже в жертвенной христианской морали и в морали прочих религий. Еще М. Лютер в своих знаменитых тезисах показал, какая пропасть лежит между возглашаемыми принципами морали и реальными формами их бытия, призвав к реформированию такой духовной сферы культуры, как религия.
Да и ныне институты католичества, сказать помягче, пребывают в ситуации «сложного выбора» между ценностями семьи и сексуальной свободы, эпизодически склоняясь то в одну, то в другую сторону.
А что касается таких духовных сфер, как музыка, поэзия, драма, то они возможны и успешны ровно в такой мере, в какой искусно и талантливо воплотились в органичных и имманентных им материальных носителях, в роли каковых выступают знак, символ, слово, письмо, звук, нотные знаки, музыкальный инструмент, музыкальный компьютер и голос человека, наконец.
Все эти примеры (а их перечень можно продолжать бесконечно) имеют один смысл: деление культуры на материальную и духовную сферы базируется скорее на «кажимости», «на обаянии натурализма» и т. д.
Но означает ли это, что понятия «материальная культура» и «духовная культура» должны быть изгнаны из культурологической лексики? Разумеется, нет. Ведь в мире культуры есть области, посвященные «сугубо материальному» обустройству человека, которое обеспечивает выживание (физическое и социальное), безопасность, а также комфорт «для себя» и потомства. Речь идет о таких отраслях и формах культуры, которые ориентированы на воспроизводство человека: о жилище, питании, одежде (костюме). Решаемые здесь задачи настолько «физичны» и «биологичны», что эти отрасли культуры по функциям и сути материальны и вещественны, являя особый некий «кокон» вокруг человека, особое «окультуренное материальное пространство» его выживания и развития, а значит – они являют собой «материальную культуру», особую форму и среду бытия человека.
В этом контексте изобретение жилища – укрытия от опасностей и непогоды, создающего условия взращивания потомства и хранения припасов, является парадигмальным рубежом в
