Но метка говорит, что она не в доме, трогаюсь с места и вижу скамейку в сквере между домами. Странно, вокруг никого больше не видно, только беременная девушка сидит, опустив голову. Темные гладкие волосы собраны в хвост.
Сердце разгоняется и скачет, ударяясь о ребра. Она встает, поддерживая рукой огромный живот, поднимает голову, а у меня внутри все обрывается. Потому что беременная девушка — это Вероника.
* * *
Вчера весь день ныл низ живота. Я прочитала — это, должно быть, ложные схватки. Все время я храбрилась и говорила себе, что справлюсь, что смогу, что я сильная. Но чем ближе роды, тем мне страшнее.
Я уже всерьез жалею, что не разрешила Соньке приехать. Теперь думаю, как бы мне было легче, если бы со мной был кто-то свой, близкий.
Сегодня с утра снова тянет. Есть не хочется, но я знаю, что, если вдруг начнется, мне понадобятся силы. Дома, как назло, закончились продукты. Можно заказать доставку, но это будет только вечером, а в соседнем доме есть магазин, где фермеры привозят свежий сыр и творог.
Беру все необходимые документы и выхожу. Живот уже опустился, он за месяц стал ещё больше. Кожа на нем прозрачная, видна каждая жилка.
Иду коротенькими шажочками и все равно быстро устаю. Сажусь на скамейку — осталось совсем недалеко.
Взгляд натыкается на незнакомый автомобиль с тонированными стеклами. Мне отчего-то неуютно, кажется, будто за мною наблюдают.
Встаю, чтобы идти дальше, но получается совсем неуклюже. Перехватываю живот, выпрямляюсь, и вдруг по ногам бегут жидкие струйки. Много. Я сначала с ужасом думаю, что описалась. А потом с ещё большим ужасом понимаю, что это отошли воды.
Беспомощно оглядываюсь по сторонам. Кто мне поможет? Кому нужна чужая беременная? Глаза застилает пелена слез, и сквозь эту пелену мне мерещится знакомое лицо. Размазываю по лицу слезы и шепчу:
— Тим, Тимур, помоги мне, пожалуйста, Тим…
* * *
Сажаю Нику в машину, давлю на газ, она кричит, а мне самому так страшно, пздц. Я сам от страха сейчас рожу.
Секретарь отзванивается, нас уже ждут, и мне становится чуть легче.
— Все хорошо, Ника, потерпи, мы сейчас приедем, — уговариваю ее, а сам больше себя уговариваю.
Ника что-то говорит, но я не могу сейчас ни о чем думать кроме того, что совсем рядом — руку протяни — у нее в животе мой сын.
Я ни на секунду не сомневаюсь, что он мой. Ника могла меня обманывать, могла подставить, украсть мои деньги. Но ребёнок внутри неё может быть только моим.
Паркую машину возле роддома, достаю Нику из салона и бегу с ней на руках в приемный покой. Навстречу уже выкатывают каталку, но Ника крепко за меня держится, и мне самому не хочется ее выпускать.
Так и иду с ней на руках, а каталку катят за нами. Но в коридоре я все же перекладываю туда Нику.
— Вы папа? — спрашивает меня принимающий врач. Сглатываю, прогоняя перекрывший горло ком.
— Да.
— Роды партнерские?
Только собираюсь мотнуть головой, как тут Ника цепляется за мои руки.
— Тим, Тимур, пожалуйста… Не бросай меня, я так боюсь…
Ее огромные глаза полные слез, она смотрит умоляюще, и я с головой ныряю в ледяную прорубь.
— Да. Партнерские.
Глава 29
Этот лютый пздц продолжается уже несколько часов. Больше всего меня выбешивает, что никто не чешется — пришли, посмотрели, поулыбались по-дебильному и свалили.
— Открытие на три пальца, рано ещё. Дышите.
— Какое, блять, дышите, она от боли воет, — я вытираю потный лоб, у меня у самого по ходу открытие полное.
— Успокойтесь, папа, не нервничайте, мы вам сейчас успокоительного накапаем. Первые роды всегда так, но крута горка, да забывчива. Увидите, скоро за вторым придете.
Ненавижу чувствовать собственное бессилие, а таким беспомощным и бесполезным я никогда не был. Ника кричит, а я только лоб ей вытираю и х…ню всякую несу про «Потерпи еще, ты же умница».
Я что, не знаю, от чего так кричат? Это должно быть адски больно, она такая хрупкая и худенькая, терпит эту боль, а я, здоровый и сильный, лишь нависаю бесполезно сверху.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ну сделайте что-нибудь, ей же больно! — ловлю врача за рукав. Стараюсь без матов, вижу, что на них это не действует. Я уже угрожал сжечь нах…й роддом, а их всех посадить. Только переглянулись, плечами пожали, а какой-то мужик в маске предложил наркоз. До завтрашнего дня. Видно, чтобы я их не заеб…вал.
— Не волнуйтесь вы так, Тимур Демьянович, — очень мягко говорит акушерка, — думаете, ваша мама вас по-другому рожала? У нас все идет как надо, к вечеру будете с лялькой. Ну нельзя ей эпидуральную анестезию, у нее аллергия.
Ника снова стонет и хватается за меня, между схватками обессиленно обвисает, а я держу ее и молюсь как умею.
«Господи, я никогда больше не буду материться. Я трахаться никогда не буду, ну его нах…й этот секс, если ей потом так больно. Только пусть ей станет легче».
Стараюсь не думать про ребенка, которого нам надо родить. Но когда пришли измерять сердцебиение моего сына, я чуть не умер. Клянусь, когда услышал, как быстро оно бьётся, у меня у самого в груди забухало.
— Ника, ну еще давай, тужься, — командует акушерка.
— Не могу, — у Ники закрываются глаза, ее измучили схватки.
Я склоняюсь над ней и глажу мокрые волосы.
— Давай еще немножко. Я здесь, с тобой, ты такая сильная, помоги ему, он же задохнется.
О том, что я сдохну, упоминать как-то неудобно. Ника тужится, акушерка поднимает крошечное тельце и говорит:
— Ну что папа, принимай дочку!
Подо мной начинает качаться пол.
— Как дочку? — переспрашиваю и даже по сторонам оглядываюсь. — Не может быть, там должен быть мальчик.
— Аня, запихивай ее обратно, наш папа сына хотел!
Вся бригада переглядывается и смеётся. Весело им, блять. Зае…ли ржать с меня, нашли клоуна…
— За сыном в следующий раз придете, а пока держите дочку.
У меня трясутся руки, когда я беру сверток с крошечной девочкой. Не видел бы своими глазами, не поверил бы, что это такой маленький ребенок. Она же размером с котенка, моя дочь… Не вижу нихера, моргаю, и на маленькое кукольное личико капает влага.
— Ох уж эти папаши, — ворчит акушерка, — сначала сына ему подавай, теперь дочку слезами заливает. Вы же утопите ее!
— В операционную, быстро, — слышу за спиной нервное, оборачиваюсь. Нике вонзают в вену иглу.
— У вашей жены открылось кровотечение, — говорит врач, а я вижу ее измученное лицо и бросаюсь к ней с дочкой на руках.
— Тим, — она шепчет еле слышно, и я наклоняюсь так, что ее дыхание щекочет шею. — Обещай, что ты её не бросишь…
— Что ты такое говоришь, Ника?
— Обещай… Только не в детдом, пожалуйста… Она не должна быть как…
«Как ты». Она хочет сказать «как ты». И она права, дети не должны попадать в детдом, чтобы из них потом не выросли такие отщепенцы, как я. Сглатываю перекрывший горло ком и твердо говорю:
— Обещаю.
Но Ника уже не слышит, ее увозят.
* * *
— Она меня видит? — шепотом спрашиваю докторшу-педиатра. Я смотрю на дочь, а та смотрит на меня и мне кажется, будто она мои мысли считывает.
— Нет, что вы, они только через две недели начинают видеть.
Другие может и не видят, а моя дочка не такая как все. Она меня видит и понимает. Смотрю на сверток в своих руках и не верю, что это ребенок. Ее не из Ники достали, это мое сердце достали из меня и в пеленку завернули.
А что ощущал мой отец, когда я родился? Я ведь тоже таким был, я не появился на свет в пять лет под забором детдома.
Впервые думаю о родителях не как о действующих лицах сотни раз просмотренного мною спектакля, а о живых людях, которые жили, чувствовали и переживали. Неужели он тоже вот так сходил с ума от страха, а потом держал меня и боялся выдохнуть?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Вдруг у малышки дергается щечка, и она тянет ротик в улыбке. Я как завороженный смотрю, глажу пальцем крошечную щечку и чувствую, как у меня в ответ тянутся мышцы на лице.
