Отличалось ли русское крестьянство от своих собратьев в Западной Европе, на родине всех великих социалистов? Да, пожалуй. Да, определенно. Собственно, в этом отличии, почти, впрочем, мнимом, и заключалась суть наших разногласий с эсерами, ставшими преемниками народников.
Лицо капитализма в Англии, Франции, Германии уже было до боли ясно. Заглянув в него, наша революционная интеллигенция ужаснулась и интенсивности эксплуатации рабочих, и наглым, бесчеловечным формам этой эксплуатации. У нас секли, брили лбы, отправляли пороть на псарню. Именно в деревне и у нас, и за рубежом рекрутировался рабочий класс. Работные дома, описанные Диккенсом, трущобы, непомерно длинный рабочий день, высасывающий из человека полностью силы, — вот признаки молодого капитализма. Неужели все так же пойдет и в России с ее признаками патриархальной жизни, умильной этнографией? К сожалению, так уже шло, но с этим очень не хотелось соглашаться. В конце концов, это была наша родина и наш народ. Всех задумывающихся над судьбами России отвлекала мысль об исключительности русского пути, о тех коллективистских началах, которые народ всегда, исконно нес в себе. Действительно, с XV века в России существовала крестьянская община. Пословица «На миру и смерть красна» — как раз об этом. Так, может, нас минует грохот «западного» капитализма? Община нарезала под обработку общинные земли, распределяла участки выпасов и заготовки дров, выделяла рекрутов. Может быть, все у нас пойдет по-другому и Россия проскользнет к развитому промышленному производству своей дорожкой? Но, во-первых, капитализм в России уже давно и победно шел, а во-вторых, капитализм не имеет национальности, собирает он, конечно, свои богатства в различных странах по-разному, но с одинаковой степенью непримиримой жестокости.
Народникам казалось, что к социализму, к всеобщей достойной жизни можно прийти русским путем, минуя капитализм, который вроде бы в России не приживается. Крестьяне по-прежнему ходят в лаптях и водят хороводы. Народничество было очень популярным движением, поскольку не подразумевало каких-либо потрясений. Одна жизнь плавно переливалась в другую, как бы некое почти добровольное перераспределение богатств. Россия, казалось народникам, может в своем развитии пропустить капитализм, избежать классовой войны и вплыть в аграрный социализм. Поэтому надо этот от природы «социализированный» народ подтолкнуть к революции, к изменению своей жизни, к этому самому перераспределению богатств. Но народ, этот самый социализированный крестьянин, к которому молодые девушки-курсистки и юноши-студенты стали приходить, внедряться под видом фельдшериц и учительниц, писарей и учителей, как только они заводили в селах и деревнях разговоры против конкретного помещика, за более справедливое распределение земли и угодий, этот самый патриархальный крестьянин, на радость ухмыляющимся в усы властям, революционную передовую молодежь сдавал в лапы сельским приставам. Это, вроде, было противно логике, этике, даже христианству, но это было.
Надо сказать, что у народнического направления имелись очень сильные союзники. Самым парадоксальным из них, хотя формально не связанным с направлением, был великий писатель граф Лев Николаевич Толстой, о котором я много позже скажу, что он был «гениальным художником и никуда негодным философом». Так оно по сути и было. Надеюсь, что эти слова запомнит не одно поколение. Я тоже умею отделять свои интересные мысли от проходных. Именно как гениальный художник Лев Толстой и предсказал революцию. Именно он, кажется, в 1886 году сказал, что если проблема бедности в России не будет решена, последует разрушительная и убийственная революция рабочих. Даже своими патриархальными крестьянами он доказал, что капитализм уже пришел, а картинами разложившегося общества точнее, чем кто-либо еще из публицистов или философов, показал неизбежность смены жизненного порядка. Так что давайте отдадим должное: революция произошла не по Владимиру Ленину-Ульянову, а по Льву Толстому. Каждому отдадим свое, а мы с графом поделимся текущей славой.
Как ко всем этим специфическим идеям относился современник народников Карл Маркс?
Вера Ивановна Засулич — я встретился с нею, как уже отмечал, во время своей первой поездки за границу в 1895 году, — к которой Маркс в переписке обращался не иначе как «дорогая гражданка», перед переходом от народничества к марксизму неоднократно задавала галантному собеседнику вопрос о русской общине. Ответ Маркса, знавшего русский язык, читавшего русские книги и следившего за русской жизнью, был, как всегда, определенен и справедлив. По этому ответу можно еще раз убедиться в исключительной верности его учения. «Анализ, данный в «Капитале», не содержит, — писал Маркс на французском языке своей русской корреспондентке в Женеву, — аргументов ни в пользу сельскохозяйственной общины, ни против нее, но специальное исследование этого вопроса убедило меня в том, что община является краеугольным камнем общественного возрождения России; однако для того, чтобы община могла служить таковым, она должна быть избавлена от ныне действующих зловредных влияний, а затем ее следует обеспечить нормальными условиями для стихийного развития».
«Нормальными условиями» в России были беспредельный гнет самодержавия, взяточничество, бюрократия и некомпетентность чиновничества. По этому поводу нечего особенно и говорить. Сохранились, конечно, различные статистические справочники, выкладки специалистов, доклады разнообразных ведомств, но есть и великая русская литература, которая свидетельствует о бесправности бытия и неимоверном давлении государства и властей. У Глеба Успенского, у Салтыкова-Щедрина, у помянутого уже Льва Толстого это изложено доходчивее и лучше. И значит? Ах, этот типично русский вопрос: что делать? Впоследствии мне понадобится эта формулировка, найденная Чернышевским, но тогда, в своей самарской юности, я не мог четко предположить дальнейшего пути. Я, естественно, не знал еще ответа Маркса Вере Ивановне Засулич и что в русской общине уже разочаровался и ближайший соратник Маркса Фридрих Энгельс. Меня вели инстинкт и ощущение, что на смену феодально-крестьянской России идет Россия капиталистическая и дни крестьянской коммуны в преддверии расслоения крестьянства сочтены. Но чувствования и ощущения не являются доказательствами, они не аргументы, а лишь обертоны в споре. И тогда я решил исследовать все это сам. Это было очень самонадеянно. Я поставил перед собой невероятно честолюбивую и тяжелую задачу. Но юность не боится ни авторитетов, ни препятствий.
Это неверно, что какая-либо юношеская работа, сделанная с увлечением, пропадает и перестает нам служить. Разве не идеями и переживаниями юности живем мы потом всю жизнь? Ослепительные догадки юности в дальнейшем лишь требуют подтверждения и обоснования. Мы только не можем предположить, какой стороной в нашей судьбе это отзовется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
