«Его Сиятельству господину Министру Внутренних Дел». Текст несколько демагогический, каким и должно быть обращение в высокую правительственную инстанцию, и по-молодому вызывающий. Вы вот, дескать, сиятельный господин министр, управляете Россией, а я вот даже образования в ней получить не могу!
«Для добывания средств к существованию и для поддержки своей семьи я имею настоятельную надобность в получении высшего образования, а потому, не имея возможности получить его в России, имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство разрешить мне отъезд за границу для поступления в заграничный университет».
Ну и что бы господину министру не разрешить? Я, конечно, не люблю переоценивать свои силы, но, возможно, в этом случае судьба сложилась бы иначе как лично у меня самого, так и у детей сиятельного господина министра. Да, существует, конечно, идея грозной исторической необходимости, и революция в России в той или иной форме произошла бы, конечно, и без господина Владимира Ульянова, но история вся слагается из действия отдельных личностей, представляющих собой несомненных, правда, настоящих деятелей. Не буду продолжать.
В одном и заключается, может быть, преимущество предсовнаркома перед другими совслужащими, что он может заглянуть в собственную судьбу, так сказать, со служебного входа. Ну, если не сам, из скромности и чтобы не показаться досуже любопытным, выпишет он из архива бывшей полиции собственное весьма пухлое дело, то какой-нибудь желающий заслужить признательность начальника руководящий товарищ его там добудет и, как бы к случаю, невинно поднесет. Времена, с грустью констатирую, меняются, нравы — остаются.
Итак, через три десятка лет вижу собственное прошение. На нем целый кудрявый сад чиновничьих загогулечек. Подчеркнута фамилия Ульянов. Неужели и тогда уже помнили, какие памятливые! В верхнем углу бумаги деликатный вопрос: «Состоит ли под надзором полиции?» А кто в России не состоит? Даже граф Толстой, кажется, состоял. Сыск — это дело на родине знакомое и первейшее. Это как свидетельство, если не на благонадежность, то хотя бы на социальную порядочность. Пониже деликатного вопроса на том же листе бумаги совсем неделикатное, как топором: «Отклонить».
Но не следует думать, что на этом дело и кончилось. Полиция не так проста, как многим думается. 16 сентября 1888 года директор департамента полиции Дурново на имя казанского губернатора посылает меморандум. Война со всеми Ульяновыми, оказывается, идет не на жизнь, а на смерть. Мы тебя, негодник, отучим беспокоить наше учреждение. И ныне, и присно. И в Казани, и вдогонку. Спрашивается: ну разве не должна в стране с такими рабьими понятиями о свободе состояться революция?
«Бывший студент Казанского Университета Владимир Ульянов обратился к господину Министру Внутренних Дел с ходатайством о разрешении ему выезда за границу для поступления в один из иностранных университетов.
Не находя, со своей стороны, возможным удовлетворить ходатайство Ульянова, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство заграничного паспорта ему не выдавать и приказать объявить ему, что Департамент Полиции находит выезд его за границу преждевременным».
Но это далеко не все. Это можно было бы и стерпеть. Вызвали в канцелярию, сообщили под расписку: сиди, дескать, болван, дома. Не ерепенься. Но дальше был еще один тайный абзацик.
«Вместе с сим покорнейше прошу Ваше Превосходительство, в случае выезда означенного Ульянова из Казани, уведомить Департамент, куда именно он выехал, и сообщить непосредственно от себя подлежащему Губернатору о невыдаче ему паспорта».
Есть определенная спорность в вопросе о получении высшего образования. Что лучше — быть дураком с дипломом или умным и образованным человеком без бумаги с гербом Российской империи? В конечном счете образование — это лишь желание получить это образование и собственная усидчивость. Но как важно для родителей еще при жизни определить стезю для своего ребенка! Мама: дед был врачом, отец — педагогом, сын пусть станет юристом. Конечно, имелись другие профессии, которыми владели люди нашего круга, но ими нельзя было заниматься без диплома. Однако не лучше ли закончить начатое дело, если прослушан почти полностью первый семестр? И было еще одно: безумно (и до горечи интересно) хотелось продолжать играть в кошки-мышки с правительством.
Мы уже переехали в Самару, я обрастал новыми знакомыми, начал читать «Капитал» и должен признаться, что это не самое легкое и не самое приятное для неофитов чтение, но в этой книге была какая-то горестная, болезненная правда, и она тянула. Я потихонечку посещал марксистские кружки, никогда не предполагая занять в них какое-либо ведущее место. Помещал объявления в «Самарской газете» о своем желании давать уроки и иногда их давал, но дело это не пошло. «Бывший студент желает иметь урок. Согласен в отъезд. Адрес: Вознесенская ул., д. Саушкиной, Елизарову, для передачи В. У.». Объявление в газете стоило не так дорого, но все-таки дорого, поэтому и запомнилось. Экономические вопросы и в личном — нельзя же было вечно сидеть на шее матери, — и в общественном плане все больше интересовали меня, и я начал читать книгу В. В. (В. П. Воронцова) «Судьба капитализма в России». Это чтение заставляло работать ум, со многим я был не согласен, но все пошло на пользу. Позднее я использовал наработанные материалы и мысли в своей работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Еще раз повторяю: ни одна работа, сделанная толково, с чувством и добросовестно, — никогда не пропадает. Особенно это касается юности.
Между тем, чтобы дать занятость государственной машине и проверить ее на хорошо известную мне гуманность, я подал еще одно прошение: разрешить мне выезд за границу «для лечения». В этом была правда. Лечить желудок мне пришлось через несколько лет в петербургских «Крестах», тюрьме для политических, — родные аккуратно передавали мне туда минеральную воду, которая помогла. Но тогда, в 1889-м, старые друзья из департамента полиции мне отказали в выдаче загранпаспорта. Пришлось снова побеспокоить одного из министров. В России, чтобы хоть как-то знать и отстаивать свои права, определенно надо становиться адвокатом, или, как тогда называли, присяжным поверенным.
Я понимал: выпустить за границу брата государственного преступника и самого бунтовщика — боязно, не вернется, начнет за границей агитировать, а лишнего крикуна там не нужно, царская власть и так достаточно скомпрометирована. С другой стороны, был бы буян на виду, если бы учился в России, но ведь как рассуждали сиятельные бюрократы: паршивая овца в стаде переагитирует любой университет. Понятно, готов разделить правительственную озабоченность. Ну а каково овце, дадут ли ей хотя бы право на заработок? И была придумана, казалось бы, устраивавшая всех альтернатива. Я смел думать, что министерство уже отлично знало, с кем имеет дело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
