16 января 1924 года, когда открылся XIII съезд РКП(б), все наводило на мысль о том, что Сталин собирается еще больше укрепить свою власть и сокрушить тех, кто ему противостоял. Любая оппозиция представлялась как противоречившая интересам пролетариата. Надежда Крупская была вынуждена взять слово от имени Ленина, который доживал тогда свои последние дни, окруженный тишиной и отрезанный от мира по воле Сталина, изолировавшего, прикрываясь медицинскими предписаниями, Ильича от власти. Крупская собиралась передать партии то, что впоследствии получило название «Завещание Ленина», — письмо к съезду, которое тот надиктовал, приложив последние свои сознательные усилия, чтобы отстранить Сталина от власти. В письме он изобличал избыточные полномочия Сталина и изъяны его характера, заявив, что тот недостоин занимаемого им положения. Последнее послание Ленина ничего не дало. Никто даже не осмелился его выслушать. Зиновьев утверждал, что опасения Ленина опровергаются фактами. Сталин торжествовал, а закат Троцкого близился.
Через несколько дней, 21 января, Ленин умер. Коллонтай тронуло это событие, и она устроила церемонию в память об Отце революции. Она говорила со свойственной ей пылкостью, хотя и не могла сдержать рыданий. Забыв о разногласиях, существовавших между ней и Лениным, Коллонтай переживала чувство огромной утраты и выражала уверенность в том, что он мог бы еще потрудиться на благо России. Среди заботивших ее вещей первое место занимало признание России в том виде, в каком ее выковал Ленин.
В январе 1924 года Коллонтай не единственная занималась этим вопросом. Проблема признания родины революции стояла и перед другими европейскими столицами — Лондоном, Римом, Стокгольмом. Александра поставила себе целью сделать Норвегию первой страной, которая признает Страну Советов, и усердно работала над тем, чтобы продемонстрировать норвежскому правительству выгоду, которое оно может из этого извлечь, в первую очередь в коммерческом отношении. Во время очередного раунда переговоров на данную тему, проходивших в Министерстве иностранных дел, Коллонтай заявила министру, что у того есть двадцать четыре часа, чтобы принять решение.
Визит Коллонтай и ее ультиматум имели место субботним днем в январе 1924 года. По понедельникам норвежский парламент не заседал, поэтому о своем решении мог сообщить только во вторник. Между тем Англия, а затем Италия еще до наступления вторника признали Советскую Россию. Ультиматум не достиг своей цели. Александре не удалось представить Норвегию самой передовой страной, лучше других понимающей важность России. Признание, которого она так страстно желала, было наконец получено лишь 15 февраля.
Но уже на следующий день после признания визит министру иностранных дел Норвегии нанесла не советник торгового представительства, а посол России. Еще через несколько дней Александре Коллонтай поручили устроить в Христиании настоящее посольство, и 6 сентября 1924 года она вручила свои верительные грамоты королю Норвегии. Совсем недавно такое было даже трудно вообразить. Революционерка, обвинявшаяся в тайном сговоре с целью убийства российского императора, его жены, детей и всего семейства Романовых. К тому же женщина-посол — явление невиданное в анналах дипломатической истории! И какая женщина: весьма вольных нравов, выступавшая за женскую эмансипацию и сексуальную свободу…
Тем не менее встреча революционерки и короля лицом к лицу состоялась. Революционерка стала послом и даже первой женщиной-послом. Трудно вообразить, какие чувства переполняли Александру Коллонтай в тот день.
Глава девятая. Посол Коллонтай
Январь 1925 года. Александра Коллонтай руководит русским посольством в Осло. Норвежская столица в начале того же 1925 года поменяла название: отныне Христиания стала Осло. В новых условиях Александре Коллонтай также предстояло преобразиться небывалым образом. Ее отличали элегантность (впоследствии купленную ею одежду живо критиковали в Москве) и пышные приемы, которые она проводила в посольстве. Так, прием, организованный 7 ноября 1925 года по случаю годовщины Октябрьской революции, особенно запомнился обильным и изысканным фуршетом, а также сопровождавшей его увеселительной программой. Комментарий Александры Коллонтай: «Все газеты пишут о нем, отмечая его великолепие… Никогда царское правительство не устраивало ничего подобного».
Как далеко суровая революционерка, заботившаяся о том, чтобы ее образ ассоциировался с рабочим классом, отстояла от этой женщины-посла, легко и с удовольствием вращавшейся в аристократических и дипломатических кругах Королевства Норвегия! И какой далекой ей могла казаться Москва с ее политическими столкновениями.
Тем не менее из Москвы присматривали за этой крупной личностью. И очень скоро ей пришлось это осознать. Одним прекрасным весенним днем 1925 года член ЦКК РКП(б) появился у советского посольства, окинув его критическим взглядом. «Почему над зданием не реет наше знамя?» — спросил он. Ему ответили, что, согласно обычаю, флаг поднимают только по праздничным дням. Не особенно удовлетворившись таким ответом, контролер принялся расспрашивать, какие меры предосторожности приняты, чтобы не допустить шпионажа, затем перевел разговор на тему, которая привела в замешательство его собеседников, поскольку он обращался поочередно к Александре Коллонтай и Марселю Боди — очевидно, они оба являлись объектом его профессионального интереса.
![]()
Александра Коллонтай. Англия, Лондон, 1925. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 31. Л. 68]
Как так получилось, что они не направляли в Москву донесения в отношении друг друга? Боди отметил, что его шокировал этот вопрос. Но и посланник из Москвы был шокирован — их доверительными отношениями и роднившим их схожим образом мыслей. Живя за границей, Коллонтай и Боди как-то позабыли о привычной для Москвы атмосфере подозрительности, шпиономании и доносительства. Отвыкшие от подобных полицейских штучек, они реагировали на них до забавного наивно. Взбешенные словами контролера Александра и Боди, как только тот покинул Осло, написали гневное письмо Куйбышеву, тогдашнему секретарю ЦКК, с критикой «методов, не соответствующих коммунистическому духу».
Реакция Москвы не заставила себя ждать. Жалобу передали тому самому контролеру, который решил в ответ поквитаться с ними и добился того, чтобы «виновных» разделили — Боди отозвали в Москву. Александра Коллонтай, сочтя такое решение неприемлемым, сразу же решила ехать в Москву вместе с Боди, попросила отпуск, чтобы быть вместе с ним и иметь возможность писать. Более спокойный, чем она, Боди сумел убедить ее повременить. К тому же он решил остаться в Осло, сделав вид, будто приказ из Москвы до него не дошел.
Тем временем у Александры Коллонтай появилась идея отправить в партийный архив письма, которые она ранее получила от Ленина. Эта инициатива, безусловно, не невинная, оказывала услугу Сталину. Весной 1925 года борьба между Сталиным и Троцким шла полным ходом. Еще в 1924 году Троцкий в статье «Уроки Октября» дал разгромный анализ того пути, которым партия следовала с начала революции. В том же году он утратил контроль над Наркоматом по военным и морским делам и был вынужден покинуть пост председателя Военно-революционного комитета. Тем не менее он не признал поражения.
В связи с этим письма Ленина, с которыми рассталась Коллонтай и которые предназначались для публикации в «Правде», были крайне полезны Сталину, поскольку в них содержалась критика Троцкого. Сталин, должно быть, воспринял жест Коллонтай как поддержку его позиции, и, быть может, именно по этой причине ее не стесняли в движениях, хотя как раз тогда политическая обстановка в СССР осложнилась, а положение бывших членов «рабочей оппозиции» стало более шатким, чем когда-либо.
Больше шести месяцев прошло с тех пор, как Боди получил письмо, отзывавшее его в Москву, и проигнорировал его. Но в ноябре 1925 года Литвинов известил Боди, что тому следует безотлагательно подчиниться приказу Москвы, тем более что преемник уже назначен и готовится занять его место в Осло. Он не мог больше медлить. Александра Коллонтай без колебаний приступила к осуществлению плана собственного отъезда, попросив Литвинова освободить ее от занимаемой должности. Свою просьбу она подкрепляла ссылкой на состояние здоровья, которое особенно ухудшилось в 1924 году. Она просила отпуск, чтобы предпринять в Москве некоторые действия, которые позволили бы ей, как она надеялась, окончательно покинуть Осло.
