ее руками и застонал.
Я не могу долго тут оставаться, сказал Пророк. Я слишком хорошо знаю, чем чревато долгое пребывание в этом месте: амнезией, полной утратой рассудка, и так далее, и так далее. Другой, подобно Пророку, никогда надолго тут не задерживается. Наши с ним встречи длятся не больше часа. Потом он уходит — уходит в Иной Мир.
Но что сделать, чтобы наверняка не забыть снова? Я представил, что все забываю, вновь становлюсь его другом и бегаю по дому — измеряю, фотографирую, собираю для него сведения, а он все это время надо мной смеется! Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет! Ни за что! Я сжал голову руками, как будто мог силой удержать в ней воспоминания.
Я возьму пример с 16, соберу в Вестибюлях мраморную гальку и выложу буквы. Метровые буквы! ПОМНИ! ДРУГОЙ ТЕБЕ НЕ ДРУГ! ОН ХИТРОСТЬЮ ЗАМАНИЛ МЭТЬЮ РОУЗА СОРЕНСЕНА В ЭТОТ МИР РАДИ СОБСТВЕННОЙ ВЫГОДЫ! Если надо будет, я наполню один Зал за другим огромными надписями!
…ради собственной выгоды… Да, да! Вот и объяснение! Вот зачем он заманил сюда Мэтью Роуза Соренсена. Другому нужен был кто-то — раб! — кто жил бы в этих Залах и собирал для него сведения. Сам он боялся этим заниматься — боялся, что Дом сотрет его воспоминания.
Во мне вскипела жгучая ярость.
Зачем, зачем я сказал ему о Потопе? Если бы только я прочел это все раньше! Я бы мог умолчать про Потоп! Дождался бы четверга, ушел в Высокое Безопасное Место и оттуда смотрел бы, как он тонет. Да! Именно этого я теперь хочу! Я вернусь к Другому. Буду улыбаться, смотреть, как обычно, и обману его, как он обманул меня. Скажу, что ошибся насчет Потопа. Никакого Потопа не будет. Приходи в четверг! Будь в этих Залах, прямо посередине!
Но конечно, Другой сказал, что не будет здесь в четверг. Он никогда не бывает здесь по четвергам. Он будет в безопасности в своем Мире. Не важно! Ярость подсказала мне хитрый план. Во вторник Другой придет на встречу — он всегда приходит по вторникам. Я схвачу его и — вот этими руками! — свяжу рыболовной сетью. У меня две сети. Они из синтетического волокна и очень прочные. Я привяжу его к Статуям во Втором юго-западном Зале. Два дня он будет связан. Будет мучиться, зная, что грядет Потоп. Может, я принесу ему попить. Может, нет. Может, я скажу: «Скоро у тебя будет вдоволь Воды!» А в четверг Приливы хлынут в Двери, и он будет вопить и вопить. А я буду смеяться и смеяться. Буду смеяться так же громко и долго, как он смеялся над Мэтью Роузом Соренсеном, когда обманом заманил его сюда…
И тут я забылся…
Я забылся в долгих, отвратительных мечтах о мести. Я не вспоминал об отдыхе. Не думал о том, чтобы поесть или попить. Шли часы. Не знаю сколько. Я бродил по Залам, и вновь и вновь в моем воображении Другой тонул или падал с Высоты. Иногда я выкрикивал ему в лицо обвинения, иногда надменно молчал, а он тщетно молил объяснить, за что я на него ополчился. И каждый раз я мог его спасти, но не спасал.
Эти фантазии совершенно меня опустошили. Вряд ли я бы так изнемог и обессилел, если бы и впрямь убил кого-нибудь сто раз подряд. У меня болели ноги, спина, голова. Глаза и горло саднило от слез и крика.
Когда наступила ночь, я вернулся в Третий северный Зал, рухнул на лежанку и уснул.
Мой друг — 16, а вовсе не Другой
Запись от Двадцать второго дня Девятого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос
Сегодня утром я проснулся разбитый после вчерашнего. Я пошел в Девятый Вестибюль набрать водорослей и моллюсков на завтрак. Все чувства ушли, притупились, желание злиться пропало. Но, несмотря на эту душевную пустоту, иногда с моих губ срывалось рыдание или всхлип — тихий возглас отчаяния.
Вряд ли рыдал я сам. Думаю, рыдал Мэтью Роуз Соренсен, который метался в беспамятстве где-то внутри меня.
Он страдал. Он был один на один с врагом. Он не мог этого вынести. Быть может, Другой насмехался над ним. Мэтью Роуз Соренсен вырвал из Дневника рассказ о том, как попал в рабство, и разбросал клочки по Восемьдесят восьмому западному Залу. Потом Дом в своем Милосердии погрузил несчастного в сон и упрятал внутри меня.
Собственное имя, написанное галькой в Двадцать четвертом Вестибюле, растревожило его, и он беспокойно заворочался, а осознание того, что сделал Другой, еще ухудшило дело. Я боялся, что он проснется окончательно и меня вновь охватит его гнев.
Я положил руку себе на грудь. Ш-ш-ш, сказал я. Не бойся. Все хорошо. Спи дальше. Я позабочусь о нас обоих.
И Мэтью Роуз Соренсен вроде бы уснул.
Я вспомнил все те записи в Дневнике, что прочитал раньше, — о Джуссани, Овендене, Д’Агостино и бедном Джеймсе Риттере. Я-то думал, что писал их в помрачении рассудка. Теперь я видел, что ошибся. Их писал не я, а он. Более того, он писал их в Ином Мире, где, несомненно, действовали иные Правила, Обстоятельства и Условия. Насколько я могу судить, Мэтью Роуз Соренсен писал это все в здравом уме. Ни он, ни я никогда не были сумасшедшими.
И вновь меня осенило: мое безумие было нужно Другому, а вовсе не 16. Другой лгал, когда говорил, будто 16 хочет свести меня с ума.
Я сварил бульон из моллюсков и водорослей, позавтракал. Важно было поддерживать телесные силы. Потом я снова взял Дневник и нашел сообщение 16, которое стер, так что остались только фрагменты.
ВАЛЕНТАЙН
КЕТТЕР(ЛИ)
(Б)ЫЛИ НАМЕЧЕНЫ
ДРУГИЕ ПОТЕНЦИАЛЬНЫЕ ЖЕРТВЫ, И Я
УЧЕНИК ОККУЛЬТИСТА ЛОРЕНСА
АРН-СЕЙ(ЛСА)
Теперь я понимал, что весь этот абзац относится к Кеттерли. 16 говорила не о своих жертвах, а (скорее всего) о жертвах Кеттерли. Заманил ли он в Мир кого-то еще? Или Мэтью Роуз Соренсен был его единственной жертвой? Судя по слову «потенциальный», 16 считала, что других, кроме меня, не было.
(ДУ)МАЮ ОН ЗНАЕТ, ЧТО Я ПРОНИК(ЛА СЮДА)
Это тоже относилось к Кеттерли. 16 сообщала: Кеттерли знает, что она добралась до этих Залов. (А знал он с моих слов. Я мысленно обругал себя за глупость.)
Так зачем 16 сюда пришла?
Она искала Мэтью Роуза Соренсена. Хотела
