- А ты знаешь, соответствует, - не кривя душой, ответил Лопатин. Сообщение Информбюро не расходилось с тем, что он видел своими глазами в последний день и последнюю ночь в Одессе.
- Тогда хорошо, - сказал Гурский. - Всегда бы так. Воп-прос второй: нат-терпелся ст-траху?
- Натерпелся. Но не столько в Одессе, сколько в Крыму.
- Д-догадался, прочтя уже в п-полосе остатки твоей крымской корреспонденции. Д-домыслил.
- Скажи лучше, как у вас тут? - спросил Лопатин.
- Сегодня лучше, чем вчера, а вчера - чем позавч-чера. Многие отбыли в восточном нап-правлении, - как по приказу, так и по собственной инициативе. Что касается нас, то ред-дактор отп-правнл в Казань всех жен и полред-дакции и типографского оборудования - на всякий п-пожарный случай. А мы, как видишь, ост-таемся в Москве, берем пример с т-товарища Сталина.
- Ну, а если совсем серьезно?
- А то, что я говорю тебе, как раз и соответствует понятию: совсем серьезно. П-повторяю: Сталин в Москве, Генштаб, как я п-понимаю, тоже. Зап-падным фронтом командует Жуков. Войска дерутся, как только могут, вчера видел это своими глазами - ездил с ред-дактором по Волоколамскому шоссе, как говорится, до уп-пора. В Москве п-порядок, охотников п-пограбить пускают и расход с правом ап-пелляции на том свете. Газеты выходят. Нем-молодая крашеная дама, которую, как я усп-пел заметить еще до войны, ты не особенно любишь, пришла в ред-дакцию с запиской от т-твоей жены за ключами от т-твоей квартиры. Когда, вручая ключи, я спросил ее про немцев, она дала мне понять, что не соб-бирается отдавать им ни Москвы, ни т-твоей квартиры. Так как поставить тебе койку?
- Поставить. А мне писем не приходило?
- Приходили. - Гурский, сдвинув на лоб очки, взглянул на часы, полез в стол, достал оттуда три письма и положил их перед Лопатиным. - Сядь и п-прочти, все равно он не будет разговаривать с тобой, пока не п-покорежит мою передовую. Я скажу ему, что ты здесь.
Гурский вышел, а Лопатин взялся за письма. Одно из них, с круглыми каракулями на конверте, было от жены, а два, надписанные недетским, твердым почерком, - от дочери.
Письма его жены обычно состояли из подробных объяснений поступков, совершенных ею в его отсутствие. Поступки эти, по ее мнению, всегда были правильными, а объяснения их правильности - длинными. В прошлом письме, которое она оставила ему в Москве, объяснялось, почему она уехала вместе с театром в Казань, не дождавшись его возвращения, почему это было правильно и почему, наоборот, было неправильно, что он не написал ей заранее, что так долго задержится на Западном фронте. В нынешнем письме из Казани объяснялось, почему ключи от их квартиры надо было отдать именно этой ее подруге, Геле, которую Лопатин совершенно напрасно не любит.
Письмо жены оставило его равнодушным: кто знает, что бы он почувствовал, если б вместо объяснений про ключи и Гелю от жены пришла повинная в том, что она уехала тогда, в августе, из Москвы, не дождавшись его с фронта, хотя вполне могла бы дождаться. Но ничего похожего на повинную в письме не было, если не считать приписку в три строчки, в которой жена молила его по переживать, что она сама в Казани, а Нина - их дочь - вместе со своей школой в деревне под Горьким; что оттуда от Нины уже пришло несколько открыток и ей там гораздо лучше, чем было бы в Казани.
"Может, и лучше", - думал он, читая сейчас письма дочери из совхоза под Горьким, где она жила с другими школьниками. Судя по письмам, она была довольна, что они лето работали в деревне, помогали взрослым, а теперь, копая картошку, начали учиться. Может, и с едой у них там лучше, чем в Казани. А все-таки ребенок, даже сытый, не может не чувствовать свою брошенность. Особенно когда в сознании гнездится, что мать, наверно, могла бы взять ее к себе, а уж приехать повидать - во всяком случае.
- Ст-тупай к нему, - сказал вернувшийся Гурский.
- Сдал передовую?
- Пока нет. Вернулся вп-писывать абзац. Говорит, что название "Ребята, не Москва ль за нами?" неп-плохо, что надо поп-подробнее объяснить, что хотя это и Лермонтов, по тем не менее тогда Москву сд-дали, а сейчас не соб-бираемся.
- А может, он прав?
- А я не говорю, что он не и-прав. Ст-тупай, он ждет.
Кабинет редактора помещался в большой и странной подвальной комнате: окон в ней не было, а стены образовывали неправильную трапецию; но все остальное в этой странной комнате было привычное: и редакторский стол, и стулья, и конторка у стены, и взятая из старой редакции лампа с зеленым стеклянным абажуром. И редактор стоял за своей конторкой, как всегда уткнув нос в полосы и держа толстый красно-синий карандаш на весу у правого уха, словно прицеливаясь им, в какое место полосы выстрелить.
Как только Лопатин вошел, редактор быстро повернулся, пошел навстречу и, тряся ему руку, с радостным любопытством одновременно оглядывал с ног до головы.
- Хорошо выглядишь, - наконец отпуская руку Лопатина, весело сказал он. - Каким убыл, таким и прибыл. Хоть завтра обратно посылай!
- А может, сегодня? Чего ж - до завтра! - Шутить на такие темы с их редактором было опасно, но Лопатин все же рискнул.
- Нет, правда, хорошо выглядишь, не ожидал! - сказал редактор. - Как прошла эвакуация Одессы? Донесения в Генштаб читал. А по личным впечатлениям?
- Веселого, конечно, мало, - сказал Лопатин. - Но, помня, как в начале войны оставляли некоторые города здесь, на Западном, могу оцепить то, что видел в Одессе. Есть за что снять шапку и перед армией, и перед флотом.
- Вот и напиши это - про последние дни боев.
- А напечатаешь?
- Напечатаем. В связи с обстановкой под Москвой нужны как раз такие материалы. Когда получил мою телеграмму?
- Смотря какую? Задержаться в Одессе - седьмого.
- Нет, вызов!
- Вызов - семнадцатого в Севастополе. Приморскую армию едва высадили и сразу, без передышки, - к Перекопу. Пришел к Ефимову спросить, в какую из его дивизий посоветует ехать, а у него - комиссар штаба с твоей телеграммой об отзыве в Москву. Доложил и покосился на меня. Обстановка на Перекопе как раз в то утро ухудшилась, - вышло, что бегу от нее.
- А это уж моя забота, - сердито сказал редактор, - газету надо делать, а кто и на что будет коситься - тебе быть плевать.
- Не получилось. Помнишь, как я писал про комиссара полка, который после четырех ранении в полку остался? Правда, вы в наборе две буквы переврали - напечатали: из Левашов, а Белашов...
- Ну помню. А при чем тут он?
- При том, что Ефимов забрал его к себе комиссаром штаба. На него я и нарвался. Голова и рука забинтованы, а в руке телеграмма о моем отзыве.
- А ты о таких вещах поменьше думай. Это, если хочешь знать, твоя слабость - думать, когда не надо, над тем, о чем не надо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
