ума лишилась.
- Это я была женой Норбо, Хулгана-абгай, - тихо проговорила Жаргалма.
- Нет, не должно быть, - покачала головой старуха. - Худая молва убивает, та давно померла. Говорили, замерзла. Или удавилась. Ох, далеко еще до Шанаа…
Жаргалма развязала суму, достала мягкую толстую лепешку.
- Возьмите, Хулгана-абгай.
- Спасибо… Живи хорошо, в достатке…
Старуха поплелась своей дорогой. Жаргалма долго смотрела ей вслед. «О чем болтала эта старуха, видно, не в себе… Птенцов ласточки убила, один раз у меня чай пить не стала, дверью хлопнула. Бредит, она больная… Не она меня оговорила, а какая-то девушка, которая собиралась замуж за Норбо».
Она легко нашла улус Татуур. Так приехала, будто много раз там бывала.
Юрты в улусе стоят близко одна к другой, как дома в русской деревне. Вот дом с красным флагом над крыльцом, это, видно, и есть сомонный Совет. Возле него очень много народу столпилось. Кого-то встречают, что ли… Или большое собрание было. Многие лошадей держат в поводу. Один стоит с красным знаменем.
Жаргалма подъехала ближе, привязала коня к изгороди, подошла ближе, тихо спросила у незнакомого мужчины, заросшего черной щетиной, что здесь случилось.
- Не видишь разве? - ответил тот.
Среди людей стояла молодая женщина-нойон из города, которая однажды ночевала у них, Санжима Дашиевна. Лицо у нее хмурое, мрачное. Может, у нее умер кто из родственников и она приехала на похороны? Да, видно, кого-то собираются хоронить… От двери сомонного Совета все расступились на две стороны, сделали живую просеку. Становится совсем тихо, все замирают на своих местах… Кони перестали ржать, воробьи не чирикают.
Из двери вынесли большой красный флаг с черной лентой, наклонили вниз, пронесли у всех над головами… Жаргалма не разглядела из-за людей, кто его нес. Потом вынесли большие круги из зеленых еловых веток. Потом красную крышку гроба. Четыре человека вынесли тяжелый гроб. Лицо покойного было закрыто коричневым платком. Жаргалма потихоньку протискалась вперед, увидела, как гроб поставили на невысокую подставку. К гробу подошли пять мужчин с ружьями, замерли, не шевелясь. Все стоят с непокрытыми головами, кроме тех, которые с ружьями. Трое были буряты в халатах, а двое русских, во всем зеленом, как солдаты. Они даже глазами не моргают. Жаргалма видит, что немного в стороне стоят отдельно два мужика - высокий и низкий, за ними три парня с ружьями. Те двое, без кушаков, смотрят себе под ноги, не поднимают голов, будто считают на земле муравьев. У долговязого губы сжаты, а у короткого видны редкие зубы, торчат, как ржавые гвозди.
- Кто такие там стоят? - спрашивает Жаргалма у пожилой женщины. - Вон те двое?
- Убийцы это, - ответила женщина, у которой по лицу текли быстрые слезы. - Ондрион и Дубчан, сыновья Они-Жортоона.
Женщина-нойон, которая ночевала в юрте Жаргалмы и подарила Очиру книгу и тетрадь, о чем-то тихо разговаривала с коротким толстым бурятом, потом с высоким седым русским. Потом толстый поднялся на крыльцо, оглядел всех… Он словно забыл слова, которые хотел сказать. Переложил шапку из одной руки в другую, тяжело вздохнул и с трудом заговорил:
- Товарищи… Трудящиеся улусники. Мы провожаем в последний путь нашего юного батора, верного сына народа, лучшего комсомольца, славного помощника партии большевиков. Все помыслы его, все мечты мы претворим в дела. Клянемся над его гробом. Злобные враги убили одного из лучших наших людей - Гэрэлтэ Халзанова…
Жаргалма качнулась, ее поддержали, не дали упасть. Толстая игла вонзилась ей в сердце. Нет, игла в суме, это другая боль терзает грудь… Она ничего не слышит, видит только, как толстяк показывает пальцем на убийц. Он что-то говорит громко и гневно, но Жаргалма не слышит, все слова заглушает стон и плач ее сердца.
После говорили другие. Из глаз Жаргалмы текут слезы. Перед ее взором блестит освещенный солнцем плуг, к которому уже никогда не прикоснется рука хозяина. Она видит погасший черный костер, надломленную пригоревшую лепешку… Она отчетливо слышит голос Гэрэлтэ: «Ты научишься грамоте, Жаргалма. Сама прочитаешь книгу Ленина-багши…» Жаргалма вздрогнула, а Гэрэлтэ говорит все так же ясно, отчетливо: «Я на твоем веретене написал, где живу. Приезжай, буду ждать».
Что говорит с крыльца Санжима Дашиевна? Жаргалма напрягает слух, в ней дрожит каждая жилка.
- Злодейская пуля, ранившая вождя всех трудящихся Владимира Ильича Ленина, и та пуля, что вырвала из наших рядов славного Гэрэлтэ Халзанова, отлиты из одного свинца, одной и той же рукой, подлой рукой проклятого врага. Мы твердо знаем, мы верим, что…
Возле гроба на земле сидит маленький седенький старичок. Он подавлен тяжелым горем, голова его низко опущена. «Это отец Гэрэлтэ, Халзан-бабай… Как тяжело ему. Я заменю ему сына». Так решает Жаргалма, а слезы у нее текут, не переставая.
Двинулось вперед красное знамя с черной лентой печали, за ним подняли второе знамя, понесли круги из зеленых веток. Жаргалма не знает, что означают эти сплетенные ветки елей.
Несколько дней назад Гэрэлтэ и Жаргалма сидели вместе на самой макушке Мангирты Майлы, ели землянику, смотрели на летники Байсата, говорили о таких важных для них делах. Жаргалма показывала ему яркие, красивые цветы, а Гэрэлтэ говорил, что скоро на земле для всех такие шелка будут, из которых Арюун Гоохон, дорогая сестра Аламжи Мэргэна, шила в улигере халаты своему брату. «Мы, - говорил Гэрэлтэ, - в такие шелка нарядим всех женщин нашей земли». Вот как он мечтал, а теперь…
Пронесли гроб, прошли пятеро с ружьями, медленно двинулись все, кто был у сомонного Совета. Старого отца Гэрэлтэ поддерживали под руки два парня. Жаргалма вместе со всеми потащила свои тяжелые, непослушные ноги. В голове мелькали, складывались вместе отрывки мыслей: «Все расскажу Санжиме Дашиевне, всю свою жизнь. Она помнит, наверно, как у нас ночевала… Пусть научит, как дальше жить, покажет верную дорогу. Она все знает, видно… Может, даже с самим Лениным-багшой разговаривала».
Над улусом Татуур долго ходили темные облака, на землю падала тревожная тень. Но вот налетел свежий ветер, разогнал тучи, вышло солнце, ласковое ко всей земле, на которой происходит столько радостных и горестных событий.
РАССКАЗЫ
БОГАТСТВО
Закройте глаза, оба глаза, вот так, как я, и представьте себе мысленно степь, выжженную беспощадным солнцем, желтую и голую, без сочных трав неярких цветов. Попытайтесь
