ОТКУДА ИДЕТ МОДА?
Один из стимулов моды — заимствование извне, у соседних народов. На каком-то этапе, к примеру, светлые, одноцветные одежды римлян и греков под влиянием восточных тканей сделались также ярко окрашенными в различные тона. На страницах этой книги говорилось о том, какое влияние на одежду европейцев оказали крестовые походы. Или такой частный пример: в жестокую зиму 1739 года у французов вошли в моду перенятые у англичан длинные, до пят, сюртуки и гетры. В наш век подобных примеров не счесть: каждый читатель может припомнить что-либо в этом роде. В какой-то степени правомерно утверждение, что западный ветер моды пока сильнее восточного. В большей или меньшей мере это можно отнести к Японии и Китаю, Индии и Советскому Союзу. С той существенной оговоркой, что все самостоятельней и значительней становятся национальные центры моды в ряде стран — и Востока и Запада.
Из этих центров, значит, и приходит к нам мода?
В узком смысле — да, но хотелось бы понять, осмыслить феномен моды. Если на вопрос: «Почему мы так одеты?» — читатель после всего ответит: «Потому что так модно», — то все главы книги, выходит, прочтены понапрасну. Мы одеты так потому, что материал для одежды дают нам живая земля и химия нового времени. И потому, что развивалась наука и техника и в силу национальных традиций и социальных условий. И потому что все мы различны: мужчины и женщины, молодежь и старики, жители индустриального Харькова, узбекского кишлака или рыбацкого поселка в Прибалтике. И наконец, никуда не денешься от этого — потому, что так модно.
Но прежде всего мода — это не только цвет блузки, длина юбки, ширина брюк и тому подобное. Мода ведь бывает и на поэтов, и на певцов, и на способы лечения недугов, и на жаргонные словечки, и на формы проведения досуга, и мало ли на что. О феномене моды рассуждают и спорят психологи, социологи, философы. Георг Лихтенберг, немецкий писатель и ученый XVIII века, высказался так: «Люди заблуждаются, когда полагают, что все новое объясняется модой. Нет, в этом скрывается нечто более основательное. Прогресс человечества нельзя отрицать». Итак, суть в прогрессе — социальном, техническом, эстетическом. Прогресс, свойственный человечеству с тех пор, как из мира живых существ выделился гомо сапиенс — человек разумный. Наряду с приверженностью к привычному, традиционному в людях всегда было неудержимое стремление к новому. К обновлению окружающего мира вещей.
«Люди каждой расы предпочитают то, что привыкли видеть; они не выносят никаких резких перемен, но любят разнообразие и восхищаются каждой характерной чертой, доведенной до умеренной крайности». Такого взгляда держался Чарлз Дарвин, создатель эволюционного учения. И, развивая свою мысль на примере костюма, продолжал: «В модах нашей собственной одежды мы встречаем то же желание довести всякую особенность до крайних пределов; мы обнаруживаем, следовательно, тот же дух соревнования. Но моды у дикарей гораздо постояннее наших, и в тех случаях, когда они изменяют искуственным образом свое тело, это не может быть иначе».
Мы могли на ряде примеров убедиться в справедливости этих соображений ученого. Костюм, в основном состоящий из татуировки, уже не сменить. Но в племенах, которые во времена Дарвина именовались «дикарями», дело нередко обстояло иначе. Варьировалась, например, раскраска тела. А вот еще показательный пример. Едва европейские путешественники или колонизаторы завязали торговые отношения с туземцами, как в порядке натурального обмена товарами пришельцы стали предлагать различные изделия со своей родины. Однажды они обнаружили, что их подношение — отрез ткани — валяется в кустах, отброшен за ненадобностью. Зато пользовались спросом бусы, особенно красные. Однако спустя какое-то время купцы, доставившие большую партию красных бус, с удивлением отметили, что туземцы от таких бус отказываются. Просят другие: голубые, ставшие, по-видимому, к тому времени «модными»…
Итак, что же выражает мода на языке костюма? Что говорит модный костюм как бы от лица его владельца? В общем, то же что всегда: смотрите — я, несомненно, принадлежу к определенному кругу людей. Этот круг очерчен этнически, социально. На него проецируются: пол, возраст, достаток, окружающая атмосфера причастности к каким-либо событиям, обстановке. В этом круге я, однако, не на самой окраине, не уступаю прочим таким же. К этому извечному с каких-то пор добавилось: я одет не хуже, чем они сегодня. Иначе говоря— модно.
С каких же пор сочетались: мода и костюм? Когда, как, почему, при каких обстоятельствах? Ведь во все времена у всех народов костюм, одежда как-то менялись время от времени! Не без того: появлялись новые материалы, совершенствовалась техника, кое-что перенималось у чужестранцев. При всем том внучка наряжалась в бабушкино платье, которое та смолоду надевала по большим праздникам. Что касается зажиточных господ, то в их костюмах, как мы узнали, на первом месте была пышность, и все затмевала обширность гардероба. Так было, но не могло быть вечно…
Вот что зафиксировал бесстрастный хроникер XVII века. Немецкий кронпринц Пфальде демонстрирует свои многочисленные наряды родственнице-француженке. Та морщится и просвещает незадачливого щеголя: «Мой друг! Теперь не принято держать так много одежды. Лучше немного, но то, что модно…» Нет, еще долго гардеробы владетельных особ будут ломиться от обилия нарядов, но уже пробил чае моды! В том смысле, как мы ее сегодня понимаем и трактуем.
Но откуда берется это модное, то, чего все поголовно еще не носят? При французском дворе накануне революции XVIII века новые фасоны придумывает сама королева Мария-Антуанетта, ее приятельница танцовщица Гимар, и воплощает придуманное модистка Бортан. Весь «дом моделей» для узкого круга. А как быть остальным господам, жаждущим одеваться модно в ту и последующие эпохи? Охотиться за привозным, импортным? На портрете англичанина, датированном 1666 годом, знатный сэр облачен во все иностранное. Куртка с перехватом голландская, рукава — итальянские, штаны — испанские, кружевной воротник — французский…
Но постепенно модной делается одежда и впрямь гармоничная, привлекательная, отвечающая эстетическим требованиям эпохи. Где же таковая рождается? Там, где хорошо развита текстильная промышленность, где процветают ремесла, трудятся искусные художники. Конкретно: в герцогстве Бургундии — все это счастливо сплелось именно там, начиная еще с XV века. Конечно, выделанная там одежда предназначалась лишь для знати, избранных — в европейских столицах, крупных городах. Но уже никакая роскошь в костюме сама по себе не могла сравниться с магией моды. Сделалось чрезвычайно престижным носить камзолы, платья, башмаки, выписанные из Франции, из Парижа.
Немецкий сатирик XVII века иронизирует по этому поводу: «Если бы какой-либо француз вздумал носить шпоры на шляпе, башмаки на руках, вместо пуговиц бубенцы, немцы взяли бы с него пример. Кому могла прийти в голову мысль надевать при бархатном кафтане холщовые панталоны, кроме дураков французов? Если бы Гераклит увидел всю эту чепуху, он лопнул бы со смеху». Ссылка автора этой тирады Иоахима Рехеля на авторитет Гераклита, провозгласившего: «Все изменяется, все течет», — подчеркивает тщету его сетований.
Тем не менее вспомним, что были времена, когда модными становились уродливые башмаки, чудовищные со всех точек зрения головные уборы, несуразные формы брюк и юбок, нашествия пуговиц… Как все это сопоставить с понятием моды? Вспомним, как мы определяли моду с точки зрения языка костюма. Вероятно, так же, как речь человека может быть различной, и язык костюма может выражаться по-разному. Если кто-нибудь не в состоянии высказаться точно, доходчиво, образно, изящно, он прибегает к вычурной, манерной речи, недолго сохраняющей ошеломительную новизну. В костюме неуемное желание выделиться среди других выливается в выкрутасы, капризы или, скорее, издержки моды.
За примерами не нужно уходить в глубь веков. В журналах нашего века время от времени появляются снимки таких образцов одежды, доступной толстосумам. Вот платье, сделанное целиком из страусовых перьев. А еще лучше — из тысячи банкнот по пять фунтов стерлингов каждая. Светящееся платье со встроенными в него фонариками, или купальник, унизанный бриллиантами. Наряду с такими надуманными для зажиточных снобов или доморощенными «криками моды» существует и так называемая «антимода». Нет, это не просто люди, для которых их внешность, да и одежда вообще занимают ничтожное место в жизни. Отрешенный от мирских забот, верней, от всего бытового, Альберт Эйнштейн мог на любой прием явиться в грубом свитере и делал это отнюдь не нарочито. Но Эйнштейн — исключение из общего правила. Монахи, носившие власяницу, или нищие дервиши, которые нашивали заплаты на свои одежды, демонстрировали таким рубищем свое положение в этом мире. Во второй половине XX века за рубежом возникли группы «хиппи», бросившие вызов господству вещизма, и костюмы их были наглядной демонстрацией этого вызова. Но и тут надо заметить, что нечто подобное уже было. Причем давным-давно. Тот же Элиан сообщает: «Как-то Диоген, прибыв в Олимпию и захметив в праздничной толпе богато одетых родосских юношей, воскликнул со смехом: «Это спесь». Затем философ столкнулся с лакедемонянами в поношенной и неопрятной одежде. «Это тоже спесь, но иного рода», — сказал он.
