Мэр не вернется.
Не будет больше писем, поддержки и утешения, не будет надежды на скорую встречу. Украденные драгоценности, тайная любовь, новая счастливая жизнь — все оказалось ложью. И только Дик-конюх, кажется, был настоящим — сквозь пелену в глазах я различила на плечах утопленника обрывки темного камзола, какие носили слуги в Доме Удовольствий герцога Голдена…
Размокшие туфли утопали в скользком илистом песке. Пропитанная водой и солью ткань нижней рубашки прилипла к телу, раздражая горящую, покрытую вспухшими царапинами кожу. Бросало то в жар, то в холод. До обожженной руки было больно дотрагиваться.
Но разве это имело значение? Разве что-то в этом мире еще имело значение?
Мэрион умерла.
Умерла.
Хотелось кричать, срывая горло, о несправедливости и жестокости богов, забравших у меня Мэр. Как же жить, когда половина сердца вырвана из груди, утеряна безвозвратно? Как жить, когда не осталось рядом той, которая всегда давала мне цель, смысл, заставляла двигаться и стремиться к чему-то большему? Все, что при рождении досталось Мэр, ушло вместе с ней, и я как никогда чувствовала себя пустой. Механической куклой со сломанной пружиной. Марионеткой с оборванными нитями, которых уже никогда не коснется рука кукловода.
Кто я такая — без наставлений Мэр, без семьи, без поддержки, лишенная работы и единственной подруги?
Никто.
Мертвая.
Такая же, как и Мэр — разве что сердце зачем-то ещё билось в груди…
Пока.
Я запрокинула голову, до рези в глазах вглядываясь в равнодушное небо, яркое, полыхающее кроваво-алым, точно в насмешку над тем, что мир для меня в одночасье потерял все краски.
Из горла вырвался сдавленный крик. Кулак в бессильной ярости врезался в воду, поднимая соленые брызги. Я замахнулась, чтобы ударить ещё раз, выплескивая жгущие изнутри отчаяние и боль, но последнее движение выпило из меня все силы. Колени подогнулись, лишая тело ненадежной опоры. Голова закружилась. Мир перед глазами поплыл.
Я сделала несколько неверных шагов, пытаясь удержать равновесие — и вдруг оказалась совсем рядом с Мэр.
Медленно, медленно я потянулась к сестре. Погладила холодную бледную щеку, скользнула пальцем вдоль контура золотой цепочки, охватывавшей тонкую шею, где синела под кожей навсегда застывшая вена. Горло сдавило.
— Эверли…
Голос — такой родной и знакомый и вместе с тем непривычно пустой, безжизненный — прозвучал тихим эхом.
Пальцы, едва коснувшиеся погасшего кристалла, дрогнули. Я замерла по пояс в воде, боясь и одновременно отчаянно желая поверить в реальность чужого присутствия. Мой взгляд был прикован к неподвижному лицу Мэр, и я видела, что ее губы не шевелились. Но голос… это был ее голос.
Мэр, моя Мэр говорила со мной.
Как?
Волна лизнула ладонь и рассыпалась на тысячи брызг. А я, набравшись храбрости, подняла взгляд — и увидела перед собой призрачную фигуру, сотканную из тумана и соленых капель. Сквозь полупрозрачное тело водного духа тускло просвечивала бухта, и лишь глаза — два ярких драгоценных сапфира — смотрели на меня с всепоглощающей нечеловеческой тоской.
— Мэр, — голос, хриплый и чужой, сорвался. — Как это возможно? Мэрион…
Она не услышала. Она говорила о своем.
— Представляешь, я думала, самое сложное — это попасть ко двору, — полупрозрачные губы искривились. — Как же мало я знала…
Дух рассмеялся — страшным, потусторонним смехом, от которого по спине пробежал холодок.
Хотя… стоя над телом сестры и разговаривая с морской пеной, мне ли было бояться безумия?
Нет.
— Эверли… — все такие же синие, но уже неживые глаза печально посмотрели на меня… нет, сквозь меня. — Прости. Я лишь хотела вернуть то, что было у нас украдено. Деньги, статус, уважение в обществе, которое мы, дочери аристократического рода, уходящего корнями к первым магам Айоны и Варравии, заслужили по праву рождения. Если бы судьба распорядилась иначе, нас, леди Эверли и Мэрион Митчел, наследных владетельниц графства Эльсекс, принимали бы при дворе как равных.
Я слышала это столько раз.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Ах, Эв, если бы мама не отреклась от нашей семьи… Если бы айонские Митчелы были живы, а Эльсекс не стал частью Южного Айлеса, отошедшего во владение герцогу Голдену, только представь себе, какой прекрасной была бы наша жизнь!»
Мэр грезила этим счастливым «если» и была готова на все, чтобы вновь стать частью высшего света. А я поддерживала ее, не задумываясь, что не всякая цель оправдывала средства.
Если бы только я знала, к чему это приведет. Если бы вмешалась раньше…
Призрачная Мэр вздохнула.
— Ты, наверное, хмуришься. Ох, как бы я хотела увидеть тебя еще раз — хотя бы раз. Но… — сотканная из тумана рука скользнула по моему лицу, оставив на щеке горячую соленую дорожку. — Нет. Из этой ловушки мне уже не выбраться. Джеррард обещал помощь, но цена его лживым словам — продажный слуга да дырявая лодка. Может, и последнее письмо, что я получила от него, — ещё один обман. Не удивлюсь. Чем больше я узнаю, тем шире становится паутина лжи, которой опутана Айона.
Тень Мэрион бросила беспокойный взгляд через плечо, будто желая убедиться, что разговор не подслушивают. Я проследила за ее безжизненным взглядом, но не увидела ничего, кроме скал, моря и вздувшегося черного камзола на плечах Дика-конюха. Мы были одни.
Абсолютно одни.
— Эверли, я должна открыть тебе тайну — из тех, что так или иначе выплывают наружу, под какими бы масками ни прятались. Соберись. Ты должна это знать. Мама была любовницей прошлого Императора Айоны Леонарда Второго. Последней любовницей. Любимой фавориткой. Ох, не нужно делать такое лицо, Эв, — призрак сестры усмехнулся. — Моя наивная, добросердечная и романтичная моралистка Эв…
Я всхлипнула, кусая губы, чтобы не разрыдаться в голос и не пропустить ни единого слова. В этих привычках — в усмешках, в попытках угадать мое настроение по мельчайшим движениям мышц, в наставительном «ох, Эв», которое моментально возводило мою близняшку в ранг старшей и умудренной опытом сестры — была вся Мэрион. Несносная, упертая, честолюбивая… до невозможности родная и любимая.
Такая мертвая… такая живая — в воспоминаниях и моем сердце.
— Я хочу, чтобы ты знала — история мамы гораздо ближе к милым сказкам из твоих любимых книг, чем к неприглядной реальности придворной жизни. Юная Мэдлин влюбилась в Солнцеликого, сильно, искренне, отдаваясь без остатка, как умеешь ты. И Император, представь себе, полюбил ее с не меньшей страстью. Их чувства были взаимны. И я знаю, тебе нужно это услышать.
Слезы хлынули из глаз — горячие, очищающие. Пусть правда об отношениях матери с отцом нынешнего Солнцеликого уже не была для меня шокирующей новостью, призрачная Мэрион безошибочно нашла те самые слова, что были мне так нужны после отвратительных откровений лорда Джеррарда. Знать, что мама была с Императором не по принуждению, не из жажды власти и дорогих подарков, а по велению сердца, значило для меня невероятно много.
Вот только тогда мы…
Неужели?..
— В наших венах течет императорская кровь, — продолжил дух, отвечая на невысказанный вопрос. — И это смертельно опасно для нас. Эверли, слушай внимательно, ты должна это знать, должна быть к этому готова. Стихий не семь. Есть восьмая, злая и могущественная, которой подвластны все остальные. Запретная магия, знание о которой было давным-давно намеренно стерто, вычеркнуто из истории. Но сила… сила осталась. Сила, которая способна на то, что, казалось бы, невозможно. От нее нет защиты даже у Солнцеликого. И императорская кровь для нее особенно… ценна.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Призрак сделал драматическую паузу, будто давая мне время осмыслить сказанное. Бесполезно — осознать масштаб и значение этого признания я не смогла бы и за тысячу лет. Восьмая сила…
Сама мысль об этом казалась кощунственной. Ведь каждому в Айоне — даже тем, кого боги не наделили магическим даром — известно, что стихий всего семь. И каждому, кроме Солнцеликого, его нареченной перед богами супруги и единственного признанного наследника, подвластна всего одна — не больше и не меньше. Лорд Хенсли был мастером над разумом, Лоррейн — воздушницей, а мы с Мэрион…
