Зорин понимает, что я обо всем знаю. Держит лицо, глупо улыбаясь и что-то бормоча под нос моей иволге. Интересно, о чем он думает и что планирует? Скрыться из города, доложить о срыве операции своим покровителям, попытаться добить Тами другим, более изощренным, способом — на дне его бегающих блеклых глазок уйма разнообразных мыслей. Мне остается довериться Синельникову и его человеку, терпеливо ожидающему своего часа в машине.
— Вы закончили осмотр, доктор? — сухо произношу я, опуская телефон в карман.
— Да-да, Вацлав… э-э…
— Александрович.
— Пожалуй, будет целесообразным сделать перерыв в терапии. — Поджимая губы, протягивает Зорин. Постукивает пальцами по краю столешницы, отбивая странный, слишком быстрый ритм. Его одолевают волнение и растерянность, а заумные фразы, произнесенные нарочито медленно — лишь умело созданная броня.
— Спасибо вам… еще раз, — жму холодную и липкую от пота руку Зорина и перевожу взгляд на Тамилу. — Любимая, нам надо ехать.
Тамила вежливо прощается с Зориным, одаривая убийцу лучезарной улыбкой. Уверенно вскидывает подбородок и берет меня под руку. Мы так и выходим из кабинета — улыбаясь и кокетничая друг с другом.
— Вац, а теперь объясни, что случилось? — шепчет моя птичка, когда мы оказываемся на улице.
— Басов звонил, персик. Стелла в больнице с передозировкой, старику плохо, он просит…
— Позаботиться о Карине, я поняла.
— Ты против? — останавливаюсь, прикипев взглядом к вьющемуся возле уха локону иволги. Не могу объяснить почему мне важно ее согласие.
— Конечно, нет. Вацлав, любой сторонний наблюдатель поймет, что Карина твоя дочь.
— Тами, опять ты за свое! Я же уверял тебя… — протягиваю вымученно.
— Вац, Стеллочка могла воспользоваться твоим биологическим материалом. Вот и весь секрет. Женщины способны и не такие ухищрения.
— Сколько же он хранился? Материал этот… Я не изменял своей жене, иволга.
Тами вздрагивает, словно поранившись моими словами. Ее глаза вмиг затапливает боль, как будто это произошло с ней… Любимая… Она корнями проросла в мою душу, как молодое сильное дерево, укрепилась в ней, обретя покой и уверенность. И ее участие — искренне и безраздельное дурманит голову, как грузинское вино…
— Я знаю, что не изменял. Тебе даже говорить не нужно об этом, муж, — улыбается она. — В практике известны случаи хранения спермы до двадцати лет.
— Я не против ребенка. Я даже забрать ее готов, если на то пошло… У такой-то матери. Мне жалко Стеллу, но исполнять материнские обязанности она не может, пока…
— Вацлав, давай не будем торопиться? Разлучить мать и ребенка это… ужасно.
Помогаю Тамиле устроиться на переднем сидении и запускаю двигатель. Пока салон автомобиля прогревается, внимательно оглядываю окрестности — люди в пальто и куртках снуют по ступенькам, останавливаются, поправляя шарфы на шее, хлопают дверями своих автомобилей, качают головой, звонят кому-то… Обыденная, ленивая суета. Неприметная машина сыщика из агентства Синельникова стоит на месте, значит, Зорин остался в больнице, а не кинулся в бега. Гипнотизирую экран телефона, раздумывая, как поступить: позвонить Андрею Борисовичу сейчас или отпустить ситуацию, доверившись профессионалам, и поехать за Кариной?
Я переживаю за жену, но и Басовы, как ни крути, не чужие мне люди. И девочка… моя внезапная дочь — тоже небезразлична мне.
Отъезжаю с больничной парковки и вливаюсь в суетливый поток машин. Мы заберем Карину, а Синельников справится сам. В случае чего.
Басов выглядит измученным и постаревшим. Лежит на широкой, почти царской, постели с капельницей в локтевом сгибе. Возле него незаметной тенью двигается врач: мерит давление, утирает пот с морщинистого лба старика… Обоняния касается коктейль больничных запахов — смесь спирта, эфирных масел и корвалола. Хочется дернуть пуговицу на воротнике и открыть форточку.
— Вот поэтому я и хотел женить тебя на Стелле. Прости, Тамилочка… — слабо улыбается Басов вместо приветствия.
Тами здоровается в ответ и садится на стул возле постели больного. Берет его руку в свои ладошки и крепко сжимает. Несмотря на вредность и любопытство, контроль за нашей жизнью и стремление управлять чужими судьбами, как шахматными фигурами — Тами нравится старик, и я давно это знаю. Она поглаживает его сухую безжизненную руку с каждым движением растворяя броню в сердце Владимира Юрьевича — скорлупу, позолоченный, потрескавшийся от времени налет вершителя чужих судеб.
— Ты хорошая женщина, Тамилочка, — натужно сглатывая, шепчет он. — Я рад за Славочку. Вы мне как родные, хоть Слава так и не думает. — Произносит Басов, косясь на меня.
Ладно, промолчу, пожалею старика. Подхожу ближе и занимаю соседнее кресло рядом с женой.
— Как вы, Владимир Юрьевич? Не беспокойтесь, мы приютим Карину и будем заботиться о ней, сколько потребуется. — Произношу, откидываясь на спинку стула и складывая пальцы в замок.
— Спасибо вам… Не знаю, что нашло на Стеллку? Она редко употребляла, в основном пила… Насмотрелась на ваше счастье и… слетела с катушек. — Тягостно вздыхает Басов. Врач подносит к его губам стакан с водой, подает трубочку… Мое сердце сжимается от вида обессиленного Басова, колет изнутри осколком воспоминаний о том, какой он был… — Слава, сделай анализ ДНК, мало ли что? Мне больше не на кого положиться. Если со Стеллой что-то случится, только ты сможешь… Никакие деньги не помогут мне стать ее опекуном — я слишком стар и немощен.
— Не волнуйтесь, я сделаю. Сейчас заберем Карину и заедем в лабораторию. — Соглашаюсь я. — Где девочка?
— Вацлав, — цыкает Тами. — Давай посидим еще с Владимиром Юрьевичем.
— Не волнуйся, деточка, — закатывает глаза Басов. — Честно говоря, капельница вот-вот подействует, и я усну. Карина в своей комнате, домработница собрала ее вещи.
Тами целует Басова в щеку, я сухо жму его руку. Басов звонит, и через минуту в комнате появляется та самая домработница. В ее глазах отчётливо читается облегчение. Она добродушно здоровается и проводит нас в комнату. Малышка выглядит растерянной — улыбается грустно, что-то спрашивает у Тамилы про маму.
— Мама заболела, — иволга обнимает Карину. — Она скоро выздоровеет, а ты пока побудешь с нами. Поиграешь с Сонечкой, хорошо? — нежный голос жены успокоит даже зверя.
Я все-таки делаю то, что так давно хотел: дергаю пуговицу, ослабляя воротник. Вдыхаю полной грудью воздух, отравленный унынием и безнадежностью, и не могу насытиться им…
Карина
