Мне казалось, что застольная беседа происходит в каком-то другом измерении. В голове гораздо явственней звучали голоса Бориса и Евгения, Йена и Малкольма, Кропоткина и Миши, Гудрун и принца, Хьюдж-Беккета и Джонни Фаррингфорда... и мертвого Ганса Крамера... Но где же, где же был Алеша?
Глава 15
Поднявшись в мою комнату, Стивен поставил стул на кровать, положил на него чемодан, а сверху взгромоздил магнитофон и включил его. Из динамика раздаются бодрый протяжный вой.
Тогда Стивен переключил магнитофон с записи на воспроизведение, и в уши подслушивающих грянула музыка Стравинского, от которой они должны были подскочить и громко чертыхнуться.
Некоторое время я раздумывал, глядя на бумагу, которую дал мне Кропоткин. Оборот интересовал меня не меньше, чем лицевая сторона.
– Синего стекла с собой у вас, конечно, нет? – спросил я у Стивена.
– Этакого специфического оттенка.
– Синего стекла?
– Да... синего фильтра. Вы видите, что записи сделаны более темным оттенком синего цвета, чем тот, которым их зачеркивали... Можно даже разглядеть темные линии.
– Ну и что?
– Если посмотреть на страницу через синий фильтр того же оттенка, что и паста, которой зачеркивали запись, то скорее всего удастся разглядеть более темную надпись. Светофильтр поглотит один из оттенков, пропустит другой, и тогда надпись можно будет прочесть.
– И прокричать на весь мир... – пробормотал Стивен. – А что вам это даст?
– Я предполагаю, кто мог послать этот конверт Кропоткину, но мне хотелось бы убедиться.
– Но это мог быть кто угодно.
Я мотнул головой.
– Сейчас я вам кое-что покажу.
Я открыл ящик, в котором лежала моя аптечка, и достал из-под нее свернутый лист бумаги. Расправив, я положил его рядом с листком, полученным от Кропоткина.
– Они одинаковые! – воскликнул Стивен.
– В том-то и дело. Вырвано из одинаковых блокнотов: белая бумага, чуть заметная голубая клетка, к корешку крепилась спиралью...
Передо мной лежали две странички из блокнотов с одинаковым следом обрыва сверху. На одном было написано: "Для Алеши, Д. Фаррингфорд" и все прочее. А на другом было записано имя Малкольма Херрика и номер телефона.
– Он написал мне это в первый же вечер после моего приезда в Москву, – пояснил я. – В баре гостиницы "Националь".
– Да... но... Эти блокноты самые обычные. Вы можете купить их везде.
Ими пользуются студенты, туристы... И потом, разве их не используют для стенографии?
– А еще такими блокнотами часто пользуются газетные репортеры, добавил я. -И у большинства из них есть привычка зачеркивать записи, когда они больше не нужны. Я видел множество репортеров, когда выигрывал скачки.
Они торопливо листали блокноты, чтобы найти чистый листок... пролистывали блокноты в одну сторону, переворачивали и принимались листать в обратную. И чтобы избавить себя от необходимости проверять, нет ли на странице чего-нибудь нужного, они зачеркивают ранее записанное. Одни просто перечеркивают крестом всю страницу, а некоторые, когца у них есть время, рисуют узоры.
Я перевернул листок, на котором Малкольм записал мне свой номер телефона. На обороте были какие-то заметки о посещении кукольного театра, размашисто перечеркнутые линией в виде широкой буквы S.
– Малкольм? – воскликнул Стивен, изумленно глядя на меня. – Но зачем Малкольм послал эту бумагу Кропоткину?
– Не думаю, что это был он. Скорее всего он просто дал листок тому, кто сделал записи на зачеркнутом обороте.
– Но зачем? – Голос у Стивена был совсем расстроенный. – И что все это значит? Просто сумасшествие какое-то.
– Маловероятно, чтобы он помнил, кому мог дать листок бумаги три месяца назад, – заметил я, – но чем черт не шутит... Думаю, мы должны его спросить.
Я набрал номер, записанный на листке из блокнота. Малкольм Херрик оказался дома. Его зычный голос, казалось, стремился разорвать телефонную трубку.
– Где ты пропадал, парень? Я никак не могу тебя поймать. Москва в уик-энд – это все равно что Эпсом, когда скачки проходят в Аскоте.
– На ипподроме, – с готовностью ответил я.
– Ах, вот как! Ну, как дела? Еще не нашел Алешу?
– Пока нет.
– Говорил я тебе, что это пустое занятие. Я ведь сам искал и не смог набрать материала для статьи. А если и статью нельзя написать – значит, и вовсе ничего нет. Согласен?
– Вы-то на этом собаку съели, а я пока нет, – заметил я. – К тому же Кропоткин на ипподроме заставил всех лошадников Москвы пахать мою делянку. Теперь у нас целая армия союзников.
Херрик недовольно хрюкнул в трубку:
– Ну, и удалось этой армии хоть что-нибудь раскопать?
– До смешного мало. – Я старался, чтобы мои слова прозвучали шутливо. – Всего-навсего два клочка бумаги, которые выглядят так, словно их вырвали из одного и того же блокнота.
– И что это за клочки?
– На одном из них написано имя "Алеша". И имя Джонни Фаррингфорда в рамке из звездочек. И множество закорючек. Я уверен, что вы не припомните, когда могли все это написать. Но, возможно, вам удастся вспомнить, кому из тех, кто три месяца назад был в Бергли, а сейчас находится в Москве, вы могли дать ненужный лист бумаги.
– Бог с тобой, парень... Ты задаешь совершенно идиотские вопросы.
Я вздохнул и мгновенно закашлялся.
– Если вам вдруг очень скучно, приходите часов в шесть в мой номер в гостинице "Интурист". Посидим, выпьем... Я собираюсь ненадолго уйти, но к тому времени вернусь.
– Отлично, – согласился он. – Тебе и хорошие идеи приходят в голову. Субботние вечера просто созданы для выпивки. В каком номере ты живешь?
Я назвал номер, он повторил его, и в трубке раздались частые гудки. Я медленным движением положил трубку на рычаг, подумав про себя, что успел наделать много глупостей, но нынешняя, похоже, превосходит их все вместе взятые.
– Мне показалось, что он вам не слишком нравится, – сказал Стивен.
Я скорчил рожу и пожал плечами. – Может быть, я задолжал ему за обед в "Арагви".
Я сел на диван и осторожно ощупал левой рукой больные пальцы правой.
Чувствительность постепенно начинала возвращаться: мне уже удавалось понемногу сгибать и разгибать их. Вполне возможно, что одна-другая кость была сломана, но без рентгена нельзя было сказать ничего определенного. Я предположил, что если дело обошлось без переломов, то меня следует считать счастливчиком.
– В каких случаях вы рисуете? – обратился я к Стивену.
– Рисую?
– Таким образом, – я показал лист, полученный от Малкольма.
– А... Обычно во время лекций. Я рисую зигзаги и треугольники, а не квадраты, звезды и вопросительные знаки. Пожалуй, всегда, если что-нибудь слушаю, а в руках у меня в это время оказывается карандаш. Когда говорю по телефону. Или слушаю радио.
– М-м... Ладно... – Я бросил бесполезное обследование пальцев, снял телефонную трубку и набрал номер международной связи. Там мне ответили, что заказы на Англию выполняются с большой задержкой. – Что значит большая задержка?
– В данный момент заказы на Англию не соединяются.
– Но мне придется ждать несколько часов или несколько дней?
На этот вопрос телефонистка не смогла или не захотела ответить. Я расстроился, положил трубку и встал.
– Пойдемте.
– Куда?
– Куда угодно. Объедем Москву на такси.
– Попытаемся укрыться от головорезов?
– Порой вы бываете необыкновенно сообразительны, – с наигранным высокомерием заявил я.
Мы взяли с собой матрешку в сетчатой авоське. В тот же карман, где лежали листки факса, я положил обе странички из блокнота Малкольма Херрика.
Я исходил из того, что это были единственные материальные результаты моих усилий. Не следовало оставлять трофеи там, где их мог без труда прикарманить Фрэнк или любой другой, кто удосужился бы открыть дверь моего номера.
Хотя Стивен и перестал внушать мне, насколько метро дешевле, чем такси, он был потрясен нашими расходами за вторую половину дня. За все платит принц, успокоил я его. Каждые полчаса я вручал водителю такси очередную сумму денег. Он наверняка посчитал меня сумасшедшим. Стивен предложил пойти в университет. Он еще утром выписал для меня гостевой пропуск, чтобы избежать вчерашних треволнений. Но мне почему-то всегда лучше думалось во время движения. Я и прежде принимал многие важные решения, разъезжая взад-вперед на тракторе. Это было как-то связано с непрерывным изменением окружающей обстановки, которое стимулирует мыслительный процесс. В результате новые мысли формулируются необыкновенно ясно и четко. В конце концов, я же не кабинетный ученый.
Мы посмотрели и старую, и новую Москву. Элегантные старые районы и рациональные новые архитектурно не стыковались, но зато были схожи благодаря белому снеговому покрывалу, заглушавшему звуки, и какому-то заметному со стороны недостатку жизненной энергии. Толстые белые шапки на золотых куполах. Витрины магазинов, где свободного места было куда больше, чем товаров.
