— Мама, — кричит Наташа. — Я к Анке пойду.
— Куда ж идти, ночь на двор заглядае, — недовольно говорит Анна Ивановна.
— Я у нее ночевать останусь, а утром на завод, — говорит Наташа, снуя по комнате в поисках запропастившейся косынки.
Решение идти к Анке возникло внезапно. Все равно Наташе ворочаться до утра — не дадут заснуть мысли о приемнике. А подружка что-нибудь да посоветует.
Длинные вечерние тени расчерчивали улицы; они вытягивались, расплывались, и к тому времени, когда Наташа подходила к Лиманной, блики солнца оставались лишь на верхушках деревьев да дымовых трубах, а низы зачернила сплошная тень.
Анка, сидевшая на веранде, еще издали приметила Наташу и побежала ей навстречу. Обрадованно обнимая подругу, шепнула:
— Я уже двадцать листовок переписала. — Когда разбрасывать будем?
В этот момент со стороны дороги на Каменку донесся глухой взрыв. Девушки вздрогнули и переглянулись. «Что это?» — спрашивали друг у друга глазами. Но больше взрывов не было, и они успокоились.
В комнате Анки в обнимку уселись на тахте. Вполголоса заговорили, торопясь выложить новости.
— Кажется, я тебе помогу с приемником, — приоткрывая в улыбке ярко-красные губы, сказала Анка.
— Как?
— Завтра приду к тебе. Ты сможешь «заболеть» и не пойти на работу?
Наташа отрицательно мотнула головой:
— У нас строго. Но на час после обеденного перерыва могу задержаться. Попрошу женщин, чтоб они за меня потаскали корзины.
— А меня заведующий перевалкой хоть на два дня отпустит. Ему без весовщика воровать сподручней. Так, значит, завтра я у тебя к часу дня!
— Ну а дальше что? — поинтересовалась Наташа.
— Пойдем вдвоем к этому… Коле Найденову.
— И что?
— Ох, Наташа! Ты допытываешься, как наш физик Николай Михайлович Ступак. Бывало, чуточку запнешься, так он уставится на тебя очками и чтокает: «И что?.. А дальше что?.. Что вы сказали?.. Садитесь, ставлю вам двойку».
Похоже вышло у Анки. Наташа невольно рассмеялась. В конце концов она выпытала у подруги, на что та рассчитывала, предлагая помощь. Козырь у Анки был старый — полагалась на свою внешность, неотразимо действовавшую на ребят.
— Не смотри на меня так, — загородилась Анка ладошками. — Когда на меня так смотрят, я чувствую себя грешницей… А в чем грешна, сама не знаю.
— Брось, — сказала Наташа. — Знаешь! Ну, да делать нечего…
В Никополе на Крымской улице в подвальном помещении, куда надо спускаться по кирпичной лесенке, отгороженной от тротуара покосившейся железной решеткой, помещалась частная мастерская. «Починка металлических изделий» — написано на самодельной вывеске.
С утра до вечера стучал в подвале молотком безногий инвалид — пожилой, цыганковатого вида мужчина. Длинный верстак у стены заставлен старыми примусами, ведрами, кастрюлями. Под верстаком и в углах навален всевозможный железный хлам.
Немало людей перебывает за день в мастерской. Кто сдает в починку прохудившуюся посуду, кто получает отремонтированную. Приходят и уходят. Если срочный ремонт, ждут, сидя на ящиках.
Но если кто-нибудь задался бы целью понаблюдать за посетителями, то обнаружил непонятное явление: некоторые спускаются в подвал по кирпичным ступенькам, а вот назад не выходят. К счастью, таких наблюдателей не было: подвал был штаб-квартирой Никопольского подпольного горкома ВКП(б).
Раз в неделю в мастерскую приходили одни и те же люди с одними и теми же кастрюлями и примусами. Они терпеливо дожидались очереди, если в мастерской были посторонние. Но когда не было никого, постоянные заказчики перебрасывались с хозяином несколькими словами и проходили в заднюю дверь. Собиралось там человек пять-семь. Спустя некоторое время они расходились поодиночке, большей частью через второй выход — во двор.
Кряжистый мужчина с самоварной трубой под мышкой неторопливо спустился по ступеням и встал в дверях, загородив собою свет. Хозяин поднял голову.
— Чи вы, дядько, принимаете в починку, чи нет? — спросил посетитель. Это был условный вопрос: все ли в порядке?
— Могу принять в срочный ремонт, — ответил хозяин. Это означало: все в порядке, можно проходить.
Клиент по-приятельски улыбнулся цыганистому хозяину и, оглянувшись на лестницу, торопливо прошел в глубь подвала, где за ширмочкой находилась дверь во внутреннюю комнату.
Минут пятнадцать спустя явился второй заказчик. Этот с тазиком. Потом пришел еще один…
— Ну, товарищи, — сказал кряжистый мужчина, когда собрались все, — начнем! Докладывайте, Калиниченко.
Калиниченко — худой, в очках, с отчетливым учительским говорком, — не поднимаясь со своего места, начал отчитываться:
— Из пяти барж с хлебом удалось затопить две. Остальные охраняются усиленным конвоем, нет никакой возможности подступиться…
— Где они сейчас? — спросил кряжистый мужчина.
— У Каменской пристани, товарищ Запорожный. Там сейчас двое из истребительного отряда. Пробуют подложить взрывчатку.
— Давно бы надо взрывчаткой, а то, небось, днища проламывали?
— Да. Щели клиньями расширяли.
— Плохо, — резко сказал Запорожный. — Риск не меньший, а результат? Немцы поднимут те баржи и снова смогут использовать. Парочку толовых шашек приложили бы к борту, тогда совсем иной коленкор.
— Взрывчатки мало… Экономим.
— На это дело не надо жалеть взрывчатки. Игра стоит свеч. За последнее время мы слишком увлеклись подготовкой покушений на гитлеровцев, а вот урожай уплывает из-под носа. По-моему, в конечном счете гораздо важнее сорвать вывозку хлеба и других продуктов из нашего района. Сейчас все наши силы надо бросить на коммуникации немцев — железную дорогу и речной транспорт. Всю взрывчатку — только туда! Как, товарищи? Согласны? Или есть возражения?
— У меня слово, — поднял голову усатый украинец.
— Давай, Панас, — кивнул ему Запорожный.
— Я с тою тактикою всею душою согласный. Но думку таку маю, як бы наши товарищи не понялы, шо мы зовсим отказываемся от убийств ворогов. Надо разъяснять так: изничтожай ворогов вместе с хлибом, шо от пас отнимають!..
— Правильно, Панас, — поддержал Запорожный. — У тебя все?
— Ни. У меня е гарна новость: один червоноармиец, шо освободылы мы з концлагеря, показав, шо в Знаменке на птицеферме колгоспу «Вторая пятилетка» заховано в бочках оружие.
Присутствующие радостно оживились. Оружия в подполье не хватало.
— Действительно, гарна новость! — воскликнул Запорожный. — Надо бы поскорей то оружие извлечь да к нам.
— И еще новина: по дорози в Знаменку хтось взорвав нимецьки автомашины. Коммунистив або партизанив в Знаменке зараз нема, но то зробилы знаменци, не иначе. И листовки по Знаменке раскидывають. Яка-то группа там действуе, я так полагаю. Узнать бы кто…
— Очень хорошо, — довольным голосом сказал Запорожный. — Поднимается народ на священную борьбу с захватчиками. Кто, товарищи, возьмется установить связь со знамеыской группой, а заодно найти оружейный склад?
— Панасу и поручить, — предложил Калиничепко. — Он до войны в том районе работал, людей знает.
— Ты как, Панас?
— Согласный.
— Решили, — подытожил Запорожный. — Теперь как у вас обстоит дело с Никопольской комсомольской организацией? Калиниченко, докладывайте…
15. ЧЕТ И НЕЧЕТ
Грузовики, подорвавшиеся у Кучугур, принадлежали военно-хозяйственному управлению, расквартированному в Никополе, и дело было передано местной фельджандармерии. На место происшествия откомандировали следственную группу во главе с начальником 4-го отделения спецслужбы полковником Хальке фон Руекопфом. Перед группой была поставлена задача: в трехдневный срок представить материалы для отчета в Ровно.[13] Подразумевалось, что преступники должны быть найдены и казнены-без этого отчет не отчет.
Хальке фон Руекопф командировки не любил, однако это поручение принял без намека на неудовольствие. Делу с грузовиками придавалось важное значение — была возможность легко отличиться.
Всю дорогу до Каменки полковник был в превосходном настроении и мурлыкал себе под нос «Хорста Весселя». Он даже не рассердился, когда, переправившись через Днепр, не нашел ни автомашины, mi конной коляски от Каменской комендатуры. Полковник послал вперед солдата за транспортом, а сам не спеша двинулся пешком, благо погода нежаркая.
Низкоосаженная легковая машина, тарахтя разболтанным передним мостом, вынырнула из-за прибрежных дюн и подкатила к полковнику. Из машины проворно вылез гебитскомиссар Мюльгаббе и в нацистском приветствии выкинул руку:
— Heil Hitler! Mit Wohlankunft, Herr Oberst! Мюльгаббе принялся извиняться за опоздание: мотор закапризничал, он, Мюльгаббе, весьма сожалеет… Полковник прервал извинения снисходительным жестом. Продолжая идти прогулочным шагом, фон Руекопф тем самым заставил прогуляться с собой и гебитскомиссара. Машина на малой скорости шла позади.
