V
Сейчас, лежа в кювете улицы 25 Октября, возле раненого Сафронова, Андрей вспоминал этот разговор и начало боя. Черт-те что бывает на этой чертовой войне. Надо же такому случиться! Ведь сегодня как раз двадцать пятое октября. Как это понимать? И надо ли вообще понимать тут что-либо? Простое совпадение? Что оно означает? Для Сафронова — точно, ничего хорошего.
Хотя кто его знает. Может, он, наоборот, выкарабкается, попадет в госпиталь. А потом его комиссуют к чертовой матери, и поедет бравый вояка в родные земли, щупать колхозных девок… Чем закончится для роты этот красный день календаря, этот праздник Октября по старому стилю? Действительно, непроглядно красным от пролитой солдатской крови? А для него, рядового Андрея Аникина?… Что тут гадать…
«Поживем — увидим», — почти вслух произнес Андрей и, перекинув винтовку, уперся локтями в склон кювета. Его сознание только сейчас вычленило этот мерный рокочущий шум из звуков боя. Вначале он даже подумал, что опять возвращаются самолеты. Но вот звук стал четче, в нем проступили характерные лязгающие ноты.
«Тридцатьчетверка» включила свои моторы на полную и выползла из-за спины роты вперед, к самому краю улицы. Танковая пушка почему-то молчала. Наверное, с боекомплектом у экипажа напряженка. Но все равно, один вид стальной махины придавал сил. Неужели подоспело подкрепление?
Экипаж приостановился по левую руку от Аникина. Его пулемет стрелял почти без передышки, выкашивая ветви в яблоневом саду. Те, нагруженные плодами, сыпались вместе с красными яблоками на палую листву. Как будто набрякшие капли яблоневой крови капали с раненых стволов. Фашисты, залегшие между деревьев, головы не могли поднять. Молодец, пулеметчик. Наверстывал за себя и за стрелка-наводчика. За прикрытием танковой брони к обочине подтянулись Кулёмин и еще несколько бойцов отделения. Увидев Аникина, командир отделения жестом показал в сторону сада. Приготовиться к атакующему броску. С такой огневой поддержкой можно было горы свернуть, не то что выкурить фашиста из садика.
VI
В этот миг экипаж, видимо, засек пулеметную точку немцев. Тот сам себя выдал, подставился. Увлекся добиванием артиллеристов. Огневая точка у него была наивыгоднейшая, ничего не скажешь — весь район как на ладони, причем в оба конца. Но только одно «но». Для стрелка-наводчика он сам становился отличной мишенью. Шарахнуть из серьезного ствола по скелету школы, в которой окопался фашист, было милое дело.
Танк стремительно развернулся, на ходу крутя башней. Андрей ожидал выстрела, но все равно ухнуло неожиданно, так что все кулёминские вжали шеи в плечи. Взрыв вырос позади здания. Чуть промахнулся. Ну, ничего, главное, что снаряды у танкистов все-таки были.
Выстрел этот и стал сигналом к атаке.
— Вперед! — во весь рост вставая над обочиной, крикнул Кулёмин. Андрей не видел, сколько их поднялось в атаку. У него перед глазами прыгал желтый ковер палых листьев, усеянный красными плодами. Серо-зеленые шинели немцев четко выделялись на этом фоне. Как будто грязные пятна заляпали праздничную картинку осеннего сада. Ну, будет вам сейчас красный день календаря!
На бегу Аникин успел выстрелить в две серые фигуры, отделившиеся от стволов деревьев. Он слышал свист пуль, треск ответных очередей. Кто-то кричал и хрипел рядом. Но Андрею некогда было смотреть по сторонам.
Он перемахнул уличную грунтовку и перепрыгнул через сточную канаву у обочины. Навстречу ему выскочил немец с винтовкой наперевес. Он выстрелил почти в упор. Но скорость, которую успел набрать Аникин, спасла его. Он только чуть отклонил голову. Пламя и раскаленные пороховые газы, которые изрыгрула винтовка фашиста, опалили левое ухо Андрея. В это время приклад его винтовки, выброшенный вперед правой рукой, раздробил нижнюю челюсть врага. Он даже упал, а упал, будто автомобильная камера, из которой выпустили воздух.
VII
Андрей перескочил через фашиста и, припадая на больную ногу, понесся дальше, петляя между деревьев. Боковым зрением он видел, как бежали Кулёмин и еще кто-то. Совсем рядом, в нескольких шагах. Из зарослей малины, растущих вдоль сада, навстречу им выскочили фрицы. Аникин успел заметить троих. Они выкрикивали что-то друг другу на своем отрывистом, лающем языке. Андрей смог разобрать только нечто, похожее на имена: «Ганс…», «Ульман…».
То, что они напоролись тут на врага, стало для них полной неожиданностью. Но они почти не замешкали и начали стрельбу первыми. Тот, что выскочил первым и все звал какого-то Ганса, выстрелил в Аникина. Ветку возле виска снесло напрочь, оцарапав щепками щеку. Кулёмин вскинул свой ППШ и полоснул немца очередью. Она прошла наискось, от левого плеча до правой ноги, вырывая из него серо-кровавые клочья. Как бежал, по инерции фашист уткнулся лицом и грудью в яблоневый ствол. Руки его от удара перекрестились с другой стороны ствола, как будто он бросился и обнял свою подругу после долгой разлуки.
Другой немец, здоровенный, с торчащими из коротковатых рукавов шинели кистями рук, дал ответную очередь по Кулёмину из своего «шмайсера». Тот попробовал увернуться, но не успел. Пули попали ему в правую руку в нескольких местах, в долю секунды превратив плечо и предплечье в кровавое месиво. Очередь ударила в него с такой силой, что его оторвало от земли и развернуло в воздухе.
Немец, увидев упавшего, зарычал, словно зверь, почуявший кровь. Он бросился к Кулёмину, на бегу выжимая курок. Но автомат только беспомощно клацнул несколько раз. В рожке закончились патроны. Немец отбросил бесполезный автомат в сторону и вдруг выхватил из голенища нож с длинным блестящим лезвием. Он с разбегу обрушился на Кулёмина. Выставленным вперед локтем он оглушил лежавшего и тут же всадил ему в живот лезвие по самую рукоять.
От удара тело Кулёмина напряглось, как будто немец подключил к нему тысячевольтный провод. Лицо его исказила предсмертная судорога, глаза распахнулись и выпучились из орбит, а рот с нечеловеческим, будто кричащим, хрипом стал втягивать в себя воздух. Немец занес руку с окровавленным ножом, чтобы его добить.
VIII
В этот момент Аникин, прыгнув, сбил его выставленной вперед винтовкой. Удар пришелся по каске и вскользь. Не удержав винтовки в руках, он ее выронил, а сам, упав на листву, откатился на несколько шагов. На фашиста удар, хотя и сбил его с ног, серьезного действия не возымел. С по-прежнему зажатым в руке ножом, залитым кровью Кулёмина, он вскочил на ноги и, издав тот же звериный рык, прыгнул на Андрея.
Тот успел откатиться. Нож со скрежетом вонзился в землю возле его шеи. Немец попытался подмять его под себя и тут же, выдернув нож из земли, занес его над головой. Сразу несколько опавших желтых листьев насадились в ряд на лезвие. Очистившееся от крови, оно ярко сверкнуло в низких косых лучах октябрьского солнца. Положение Андрея усугубляло то, что правая рука его при падении подвернулась под спину. Сейчас она оказалась прижатой к земле его собственным телом. Какая-то кочка больно давила ему в поясницу Выставив левую руку, он сумел перехватить кисть фашиста со стремительно опускающимся, как на гильотине, ножом. Его острие из зеркально сверкавшей, нержавеющей стали задрожало в нескольких миллиметрах от аникинского зрачка.
Схватив свободной рукой Андрея за горло, немец стиснул ему кадык, а второй рукой, словно поршнем, навалился на нож. Миллиметр, еще миллиметр… Расстояние между стальным острием и хрусталиком глаза, где счет шел на микроны, неумолимо сокращалось. Андрей, охваченный предсмертным ужасом, забился всем телом. В какую-то долю мгновения прижатая снизу рука ощутила долю свободы. И в тот же миг он нащупал, что мешает ему никакая не кочка. Тот самый ТТ — подарок соседа по медсанбату Во время марша, на одном из привалов, Андрей переложил пистолет. Из вещмешка перепрятал его сзади за пояс. Решил, что так оно сподручнее и надежнее.
«Его не надо снимать с предохранителя, его не надо снимать с предохранителя» — плясало в его меркнущем, теряющем нити жизни сознании. Плоская, нагретая сталь скользнула в руку, будто домашний зверек. Нашла лазейку и высвободилась, выводя за собой послушную кисть. ТТ будто сам знал, что делать, не спрашивая совета у обессиленного, обреченного мозга Андрея.
Рука с пистолетом поднялась вверх так неожиданно, что немец не сразу понял, что это рука Андрея. Словно кобра, приготовившаяся к решающему укусу, кисть поднялась выше и, обойдя руку и плечо фашиста, ткнулась пистолетным дулом в его висок.
Андрей где-то на самом краю своего помутневшего сознания ощутил, как смерть, уже практически определившаяся, угнездившаяся в нем, в последний момент передумала и метнулась к его врагу. Это почувствовал и немец за доли секунды до выстрела. Аникин понял это по тому, как вдруг ослабла хватка рук фашиста и давление на нож. А потом оглушительно хлопнуло, и немец упал вбок, в собственные разбрызганные по листве мозги. Как будто кто-то со всего маху стукнул его молотком по виску. Андрей сипло дышал, обессиленно раскинув руки в стороны. Он знал, кто сработал немца. ТТ, обернувшийся коброй. Она, на своем змеином языке, и сговорилась со смертью. И теперь эта подколодная змеюка тащила в свою непроглядную нору не его, а фашиста…
