его заложником, но, как настоящий граф и человек слова, выполнял все обязательства.
Я вспомнил слова графа Берната о том, что граф Сандор мог бы выдать Агнес замуж за одного из своих людей, пока она была у него в плену. Интересно, если бы Патрик был постарше, отец мой тоже попытался бы его женить на дочери кого-нибудь из своих сторонников? Или это тоже своя какая-то графская договорённость не ущемлять права друг друга? Уважение к сопернику?
Почему они так много позволяют своим заложникам, ведь это пленные? А их учат, воспитывают, тренируют! По сути, сами себе готовят врагов.
Мне — человеку моего мира — это было непонятно. Я вырос на книгах и фильмах о войне, о противостоянии противников, и в моём понимании пленных держать положено изолированно. В памяти вставали колючка концлагерей, собаки, выученные травить и ловить беглых пленных, вышки с пулемётами и прожекторами и всё остальное — мрачное и тяжёлое. Здесь было всё не так.
И пока все молча сидели за ужином, я незаметно рассматривал этого Патрика из Нандора. В отличие от всех нас, детей графа Берната, Патрик был русоволосым и сероглазым, и этим уже отличался от всех. Спокойный, сдержанный, я слышал со своего места, как его воспитатель что-то выговаривал ему через зубы, а сын графа молча слушал.
Что отец собирался делать с ним? А если начнутся военные действия, его что, убьют? Он же заложник, а заложников убивают, когда условия залога не выполняются. И что, у кого-то поднимется рука убить его?
Дома у Патрика остался старший брат. Обмен же был произведён младшими детьми, граф Сандор отдал младшего сына, а граф Бернат — Агнес, свою дочь. Я в Нандоре всего пару раз видел старшего брата Патрика, по-моему, его звали Арнолд, они внешне похожи друг на друга, такие же светловолосые и сероглазые оба. Братья, что с них взять. Я тоже похож на Вирага и на Агнес — тоже. Как в какой-то книжке читал фразу: «Кровь — не вода, не разбавляется…»
Граф Сандор, наверное, там, в Нандоре, из себя выходит. Сын по-прежнему в плену, война назревает, а единственный козырь в лице Агнес уплыл из рук. Я бы тоже злился.
После ужина, когда все разошлись, я остался за столом и спросил у Вирага, замешкавшегося у камина:
— Что будет с этим Патриком? Если начнётся война, его убьют, да? Он же — заложник… Агнес уже тут, ты помог сбежать ей, а он остался здесь… И что теперь с ним будет?
Вираг, мешающий угли в камине, замер и посмотрел через плечо в мою сторону.
— Зачем тебе это знать? Дался он тебе, этот Патрик…
— Он же живёт здесь уже больше двух лет, он ест с тобой — с нами! — за одним столом, сержанты учат его всему, как тебя, меня и других… Он столько времени рядом с тобой, и тебя ничто не смущает? Тебе всё равно на то, что его убьют? Вираг, тебе наплевать?
Вираг отложил кочергу и отвернулся от камина.
— Не надо давить мне на жалость, будто я ничего не понимаю. Патрик — сын нашего врага, значит, он тоже враг. А что делают с врагами? Их убивают, Арс! Просто убивают…
— Он не враг тебе, он не враг мне, он — ребёнок! Жертва обстоятельств. Никто не спрашивал его мнения, за него всё решили взрослые…
— Патрик — сын графа, никакой он не ребёнок. — Голос моего брата звучал холодно и трезво. Я со своими современными идеями гуманизма был непонятен Вирагу, да и, думаю, не только ему. В этом мире меня бы никто не понял. При том, как они относятся к почётным пленным: всему их учат, воспитывают, садят за общий стол, дают относительную свободу, что особенно меня поражало, они совершенно нормально говорят о вынужденном убийстве равного себе. Мрак какой-то!
Я поймал себя на том, что в лексиконе моём появились любимые словечки брата. «Мрак…» Скоро я начну и свет поминать, как Агнес — моя дорогая сестра…
— Ты устроил побег Агнес, потому что знал, что назревает… боялся, что её убьют… Так? А кто поможет этому мальчишке?
Вираг помолчал немного, как часто делал его отец перед тем, как ответить на вопрос, будто с мыслями собирался. Но почему так делал отец, я теперь знал, а вот Вираг, скорее всего, просто копировал манеры отца, может, и неосознанно.
— Может быть, ты хочешь помочь ему? У Патрика есть отец и старший брат, пусть это будет их заботой. Я вообще не понимаю, что ты себе этим голову забиваешь? Тебе не всё ли равно?
— Вы с отцом смогли найти способ помочь Агнес, устроили ей побег. Тебе пришлось рискнуть, ты появился в Нандоре в виде простого жонглёра. Уж не знаю, кто это придумал, думаю, что отец, а что может придумать граф Сандор и его… — Но Вираг не дал мне договорить, перебил довольно резко:
— Это не отец, это я придумал!
— Что — придумал? — Я немного потерял нить разговора.
— Как вытащить Агнес из Нандора. Это не он, не отец, это моя идея, я придумал попасть в Нандор простым циркачом… Мне это непросто далось.
— Ты сам придумал?!
Всё время я считал, что подобный способ побега мог придумать только извращённый мозг отца, в том, что всё — идея Вирага, я поверить не мог никак. Слишком рискованно и опасно всё было, слишком растянуто по времени. Вирагу пришлось всё лето жить в цирковой бродячей труппе, вживаться в роль жонглёра, мотаться по городам и замкам, чтобы, рискуя всем, один раз, наконец-то, оказаться в Нандоре, в самом сердце вражеских владений. Если бы хоть кто-то узнал его в лицо, или что-то пошло не так, граф Бернат потерял бы очень много…
— Думаешь, отец так легко отпустил меня? А зеркало?.. — Вираг сделал многозначительную паузу. — Ему пришлось рисковать зеркалом… и мной…
— Зеркалом? — Я нахмурился в ответ на эти откровения брата. Всё звучало так, будто зеркало графу было дороже сына. А может, это только я так понял по тону Вирага. — Оно так дорого для него? — спросил я.
Вираг только громко фыркнул.
