Я вышел на палубу, чтобы полюбоваться на последние лучи солнца, которое уже садилось за азиатскими горами и каждый вечер представляло нам самое великолепное зрелище. Весь экипаж вымылся и принарядился: матросы не забывали, подобно мне, что тогда было воскресенье, и вели себя чинно, как обыкновенно английский народ в этот день. Одни спали на люках, другие читали, лежа на канатах, третьи с важностью прохаживались по палубе, как вдруг на берегу, около большого здания, раздались страшные крики, и все головы обратились в ту сторону. Какой-то турок, преследуемый яростною толпою, выбежал из ворот, бросился к берегу, вскочил в лодку, отвязал и отчалил ее с проворством и силою отчаяния. Сначала беглец, по-видимому, не знал, куда ему обратиться; но толпа тоже бросилась в лодки, стоявшие у берега, и погналась за ним; он обратил обитый железом нос своей лодки к «Трезубцу» и, несмотря, что вахтенный в него прицелился, он схватился за трап, взбежал на палубу, бросился к шпилю и потом, став на колени, раздирая чалму свою и крестясь, произносил какие-то слова, которых никто из нас не понимал. В это время еврей, получив от лорда Байрона плату за труды свои, вышел с ним на палубу. Моисей объяснил нам, что этот человек, верно, сделал какое-нибудь преступление и, чтобы приобрести наше покровительство, говорит, что хочет сделаться христианином. В ту самую минуту с моря раздались ужасные крики и несколько голосов требовали, чтобы убийцу выдали. «Трезубец» был осажден пятьюдесятью или шестьюдесятью лодками, в которых было по крайней мере триста человек.
Не видавши этого зрелища, невозможно вообразить его. Подобно восточным коням, которые ходят только шагом или в галоп, турки не знают середины между совершенною безмятежностью и ужаснейшею запальчивостью. В последнем случае они настоящие демоны: жесты их быстры, безумны и убийственны, как и гнев, который их волнует. Вино запретил им Магомет, зато они пьянеют при виде крови, и, как скоро ее попробовали, они уже не люди, а дикие звери, на которых не действуют ни рассуждения, ни угрозы. Я не понимаю, каким образом наш толмач мог разобрать что-нибудь посреди этого потока речей, смешанных звуков, яростных восклицаний, которые поднимались к нам, как бурный вихрь. В этой сцене было что-то фантастическое, и дело принимало такой важный оборот, что все матросы без приказа вооружились, как будто готовясь защищать корабль от абордажа. Между тем нападающие, казалось, поостыли, когда это заметили, и Борк, который вышел на палубу, воспользовался этою минутою и приказал нашему жиду спросить, чего они хотят. Моисей показал знаками, что он желает говорить, но тут крики начались снова, сабли и кинжалы заблистали, и поднялся шум еще сильнее прежнего.
— Возьмите его, бросьте в море, и дело с концом, — сказал Борк, указывая на беглеца, который, обнажив бритую свою голову, сверкая глазами, исполненными страха и гнева, уцепился за бизань-мачту и как будто прирос к ней.
— Кто смеет распоряжаться на моем корабле, когда я здесь? — сказал твердый голос, который, как обыкновенно в бурю или сражение, заглушил все прочие голоса.
Все обернулись. Капитан стоял на юте, господствуя над всей этой сценой. Никто не видал, как он туда взошел. Борк замолчал и побледнел. Турки, видно, тоже догадались по высокому росту, седым волосам и шитому мундиру капитана, что это начальник христиан: все они обратились к нему и кричали в один голос.
Капитан спросил жида, как сказать по-турецки «Молчать!» и, взяв рупор, произнес турецкое слово с такою силою, что эти слова громом загрохотали над толпою. В ту же минуту как бы волшебством шум утих, сабли и кинжалы скрылись, весла остановились неподвижно. Моисей, став на люк, спросил, что сделал человек, которого они преследуют?
Все голоса хором закричали:
— Он убийца! Смерть за смерть!
Моисей показал знаками, что хочет говорить, и толпа снова умолкла.
— Кого он убил? Как он убил?
На одной лодке встал молодой турок.
— Я сын того, кого он убил, — сказал турок, — кровь, которая у него на кафтане, кровь отца моего. Этой кровью клянусь, я вырву его сердце у него из груди и брошу на съедение собакам.
— Каким образом убил он отца твоего? — спросил Моисей.
— Из мести. Убил сначала брата моего, который был в доме, потом отца, который сидел на пороге. Убил их низким, подлым образом, без меня; один был ребенок, другой старик, и ни тот, ни другой защищаться не могли. Он убил, и его надобно убить!
— Отвечай, — сказал капитан, — что это, может быть, и правда, но что во всяком случае дело должен разобрать судья.
Как скоро Моисей пересказал это, крики раздались снова.
— Что нам до судей! — кричали турки. — У нас коль станешь ждать судей, так никогда конца не добьешься! Мы сами с ним разделаемся. Дайте нам его сюда! Выдайте убийцу! Убийцу! Убийцу!
— Мы отвезем убийцу в Константинополь и сдадим с рук на руки кади.
— Нет, нет! — кричали турки. — Дайте его нам. Выдайте его, а не то валлах! биллях! таллах! Мы сами возьмем.
— Стыдно вам так клясться! — сказал Моисей.
— В ад жида! — закричали турки, снова обнажив сабли и ханджары. — Убьем гяуров!
— Трапы долой! — закричал капитан в рупор, чтобы заглушить шум. — Стреляй в первого, кто сунется.
Приказание тотчас было исполнено, а человек двадцать матросов с ружьями и карабинами влезли на марсы.
Эти приготовления, значение которых было очень ясно, немного усмирили нападающих, и они удалились от корабля футов на тридцать. В это время с лодок раздались два выстрела, но, к счастью, никого не ранили.
— Выпалить из пушки холостым зарядом! — вскричал капитан. — Не уймутся, так потопить лодки две, три, а там что Бог даст!
За этим приказанием последовало минутное молчание; потом весь корабль дрогнул от выстрела тридцатишестифунтовой пушки; облако дыма взлетело, поиграло вокруг рей, и так как воздух был совершенно тих, то оно медленно поднялось прямо к небу. Когда дым рассеялся, мы увидели, что лодки несутся к берегу, за исключением только той, в которой был сын убитого. Он остался один и, казалось, своим ханджаром вызывал на бой весь экипаж.
— Тридцати солдатам, вооружившись хорошенько, сесть в баркас и отвезти преступника к кади! — сказал капитан.
Баркас тотчас спустился на воду; туда снесли убийцу; тридцать морских солдат с заряженными ружьями и шестью патронами сошли вслед за ним; двенадцать дюжих гребцов ударили веслами, и шлюпка быстро понеслась по волнам, которые уже начинали покрываться мраком.
При этом виде турецкие лодки снова собрались, образовали полукружие и следовали издали за убийцею, который был причиною всего этого шума.
