– Моя хорошая, моя чудная... Девочка моя...
Так и с такими же искренними интонациями он говорил мне, когда целовал в то далекое подмосковное лето. Мне было тринадцать лет, я его боялась и боготворила. Теперь меня раздражал этот дежурный и фальшивый, как мне казалось, любовный шепот. Сознание с неохотой возвращалось в гостиничный номер. Эти слова относились к той девочке, которую он держал в объятиях двадцать лет назад, а сейчас с ним лежала взрослая женщина, случайно подсмотревшая чужое прошлое.
– Как ты узнал, что я здесь? – спросила я, откатившись от него на край кровати.
– Деньги, дорогая моя, деньги. Они делают возможным невозможное! – Он придвинулся ко мне и обнял за плечи. – Ты плохо себя чувствуешь? Ты устала, тебе надо отдохнуть.
Он всегда был уверен, что знает, что мне необходимо. Мне и всему человечеству.
– Прежде всего я должна найти брата, после этого я смогу отдыхать, – сказала я. – Твои «мальчики» хоть немного продвинулись в поисках?
– Да, кстати, твой брат... – он сделал вид, что старается вспомнить, о чем идет речь. – Странная штука, дорогая, но ведь у тебя, насколько мне удалось узнать, нет никакого брата. Твои родители остались в Москве. Отец слетел со своего высокого поста в министерстве нефтяной промышленности, там сейчас ворочают слишком большими деньгами. У него отобрали машину, шофера, дачу, все привилегии. Теперь он ходит на демонстрации коммунистов и ругает тех, кто распродает Россию по кускам. А мать твоя... Софья Николаевна Бурова болеет. И никакого брата нет. И никогда не было. Поэтому мне как-то не совсем понятно, кого мы ищем? Может, ты обьяснишь?
Я растерянно смотрела в его смеющиеся глаза и не знала, что говорить.
– Интересно еще и другое, – откровенно наслаждаясь моим замешательством, продолжал он. – Полиция в Бостоне, вернее, в Ньютоне, где вы жили... Это где-то под Бостоном, да? Мне кажется, я когда-то там бывал. Это недалеко от Бостона? Ну что ты молчишь? Где Ньютон? Под Бостоном?
– Да, под Бостоном, – прошептала я.
– Ну вот, правильно, еще помню. Я там был один раз, мой приятель из Москвы приезжал и жил в Ньютоне у родственников. Когда он приехал, я решил с ним повидаться. Забавная штука, замечала ты это или нет, но когда встречашь друзей из прошлой жизни, через час понимаешь, что говорить с ними не о чем. Даже с самыми близкими. Они словно прилетают с другой планеты...
– Прекрати! – сдерживая себя, попросила я. – Что ты узнал? Полиция ищет меня?
– Да, ищет. И тебя это не удивляет. Но странное совпадение, исчез еще и сын твоего мужа. В тот же день. Надо же! Семнадцатилетний мальчишка по имени Дэвид. И меня посетило странное предположение, поправь меня, если я ошибаюсь, – не его ли мы ищем здесь в Нью-Йорке?
Я молчала.
– Не слышу ответа. Мы ищем сына твоего мужа или твоего брата? Или сын твоего мужа и есть твой брат? Получается, что ты замужем за своим отцом. Чепуха! Твой отец в Москве, я сегодня утром получил оттуда факс с подробностями о семье Буровых. И тут, честно говоря, я путаюсь. Пожалуйста, помоги мне. Ты же знаешь, я не люблю, когда чего-то не понимаю. Или люди, которым я доверяю, не говорят мне правду. Это несправедливо. Ты знаешь, я готов для тебя на многое. При одном условии... Расскажи мне все, и тогда я смогу тебе помочь. Не бойся, я сегодня один из немногих, кто действительно хочет тебе помочь. И может помочь...
Я молчала. Я понимала, что только злю его этим, но ничего не могла с собой поделать. Рассказать ему о том, что люблю больше жизни сына моего мужа, который, скорее всего, просто сбежал от меня, было выше моих сил. Продолжать обманывать и настаивать на истории, на которую с легкостью купился Джонни, было глупо. Валентин не наивный американец, тем более что его люди уже получили обо мне информацию отовсюду, где возможно.
Знает ли он об убийстве Стива? Конечно, знает, ведь он же знает, что меня в Бостоне ищет полиция!
– Катенька, – вдруг нежно попросил он, – не молчи. Почему ты мне не доверяешь? Ведь это же я, Валька! Мы с тобой такое прошли, после этого то, что произошло в твоем вонючем Бостоне, кажется просто детским садом! Я ведь знаю тебя так, как ты сама себя не знаешь! Катенька, девочка моя!
Он никогда в Москве не называл меня «Катенька», и только в те летние короткие два месяца на даче я слышала в его голосе столько нежности и видела в его глазах такое обожание!
Но это меня не трогало. Поздно, мой друг, твое признание опоздало, сегодня мне не нужно твое обожание, десять лет назад я, не задумываясь, отдала бы за него жизнь. А теперь... У меня просто нет выбора.
– Валька, любимый, – я порывисто обняла его. – Я такое сделала! Я боялась тебе признаться, но этот мальчишка... он совершил убийство и сбежал. Я помчалась за ним, я боялась, что Ларри узнает, а у него сердце часто болит, повышенное давление, холестерин, ему нельзя волноваться, в общем, мальчишка поехал сюда, я за ним, нашла его, но он сбежал. Куда, я не знаю. Я боюсь звонить Ларри... Когда я встретила тебя, поняла, что не смогу к нему вернуться... Я не могу его обманывать, он славный, добрый, мне его жаль. Но я должна найти его сына! Он просто не перенесет потерю сына...
– Успокойся, успокойся, – Валентин прижал меня к себе, – не плачь, я этого не люблю. Все, что нужно, я сделаю. Только не исчезай, как в эти два дня, мои ребята бросили все дела, только и делали что искали тебя...
– Плохо же они работают, что не могли меня найти, – сказала я, скрывая радость от того, что он мне поверил. Я всегда знала, что не столь важно, говоришь ты правду или нет, а важно, как ты это говоришь.
– Да-а-а, ты права, – рассеянно протянул он и, чуть отстранившись, спросил: – Кого, ты говоришь, мальчишка прикончил? И за что?
– А разве твои ребята в Бостоне не узнали, кого?
– Конечно, узнали, но я должен от тебя услышать все подробности, иначе непонятно, что делать...
– Валька, давай потом об этом поговорим! Я так соскучилась по тебе и так счастлива, что больше ничего не должна от тебя скрывать, словно плиту с груди сдвинула!
Я потянулась к нему. Он рассмеялся.
– Ты что, умудрялась на такой сладкой груди еще и плиту держать?! Прошу товар не портить! Теперь слушай, уондер-вумен, на первых порах такой правды достаточно. Но имей в виду, я должен знать все. И не ври. Так будет лучше. Мне не хочется на тебя сердиться. Знаешь, почему? Потому что я с годами становлюсь страшно сентиментален в воспоминаниях о молодости. А ты, кошка, в ней играла не последнюю роль!
– Какое было замечательное время! – в тон ему, задумчиво сказала я. – Как я тебя любила! Каким ты был красивым, сильным, умным! Клянусь, Валька, я никого даже близко похожего на тебя не встречала! Да и теперь не вижу! А как мне завидовали все девчонки!
– Э-э-э-эй! Свисти, но не очень! – добродушно рассмеялся он. – Никто из твоих подружек меня никогда не видел. Мы никуда, кроме твоей комнаты, с тобой не ходили! Ты что, забыла?!
– А Светка? – Я закусила губу. С ним надо быть осторожнее.
– Какая Светка? – Он удивленно посмотрел на меня.
– Моя соседка по комнате, ты ей всегда комплименты говорил...
– Не помню. А разве мы с ней встречались?
– Я тебя к ней так ревновала!
– Ты меня ко всем ревновала! Признаюсь тебе еще в одном: так, как ты, Катька, меня никто не любил. Я это тогда тоже понимал, но, мудак, не ценил. Наоборот, меня это раздражало. Но и держало при тебе. Я тебя поэтому и взял тогда с собой в гостиницу. Мне хотелось убить в тебе это твое покорное обожание, хотелось показать тебе, кто я на самом деле – обычная валютная проститутка, только в штанах. Но ты была слепая. И за эту слепоту я тебе был благодарен... здесь.
– А ты кого-нибудь любил? – с искренним интересом спросила я.
– Я же сказал – тебя! – не задумываясь, ответил он.
– Нет... Нормальной любовью?! Не такой, когда хочется от этой любви избавиться или унизить ее?!
– Что значит – нормальной? Какая любовь – нормальная? Ты считаешь нормальным, когда в двадцать два года, мучаясь от того, что тебе никто не дает, женишься на первой попавшейся, которая в темноте по пьянке раздвинет после долгой борьбы ноги? И ты ей клянешься в темноте, что любишь ее и только ее. А после этой сомнительного удовольствия любовной процедуры через месяц узнаешь, что она беременна и ты по долгу чести и потому, что твои и ее родители – друзья, женишься на ней. Потом оказывается, что тревога была ложной, а задержка – временной. А ты уже муж! Ты думаешь, это нормальная любовь? Потом, в последующие три года мучительно борешься с желанием переебать всех, кто попадается на пути, и отвращением перед предстоящей ночью, когда унизительно будешь тыкаться в рыхлое сопротивляющееся тело жены, силой раздвигать ее ноги, заламывать ей руки, целовать в злобе сжатые губы... Это любовь?
– Ты тогда был женат? Я этого не знала...
– Да... Было такое. Было, да сплыло. Когда мы с тобой встретились, я уже жил один. Была еще одна, но уже тут...
