В 1927 году издал двухтомник на украинском языке «Десять лет украинской литературы», где были даны краткие биографии с портретами всех действующих лиц украинской литературной сцены 1917–1927 года и цитировались их основные произведения. Нелишне заметить, что большинство героев этой книги было арестовано в 1937–1938 годах. Позже, с ростом «незалежных» настроений, эта книга стала вызывать на Украине большой интерес и была небольшим тиражом переиздана в Германии в 1986 году.
В 30-годы А.М. Лейтес по приглашению ЛОКАФ [14] переезжает в Москву, активно печатается в газетах «Правда», «Известия», «Литературная газета», постоянно работает в журнале «Знамя» и других, издает несколько книг, специализируясь в области критики западной литературы, которую он прекрасно знал, владея основными европейскими языками. В 1934 году вступил в Союз писателей.
Будучи невоеннообязанным из-за больного сердца, во время войны А.М. Лейтес был назначен председателем военной комиссии ССП, в конце войны по приглашению К. Симонова занял пост его заместителя в иностранной комиссии ССП. Во время кампании против космополитов в 1949 году был от этой должности отстранен. В последние годы жизни заинтересовался теорией перевода, преподавал в Литературном институте.
Самый счастливый день в году
Рассказ четырехлетней девочки о её жизни в Москве 1937–1938 гг.Самый счастливый день в году – конечно, мой день рождения. Не только потому, что утром в этот день, когда я просыпаюсь, возле моей кровати стоит столик со всякими подарками, но и потому, что в этот день вся наша страна радуется – на улице громко поет радио, играют оркестры, люди несут красные флаги и бумажные цветы на палках и тоже поют песни. А больше ни в чей день рождения такого не бывает – только в мой, 7 ноября. Но ребята из нашего дома мне не верят, что всё это в честь меня. Ничего, скоро опять мой день рождения, мне будет пять лет, и тогда они увидят. А папа смеется и говорит, что они дураки. А если тебе не верят, надо очень быстро и громко сказать: «Честное ленинское под салютом Всехвождей!» Всехвождей управляют нашей страной. Их портреты тоже несут люди на улице в мой день рождения. Всехвождей много, самый главный – Сталин. Папа говорит, что перечислять их надо только в строго определенном порядке, иначе всем будет очень плохо (только мне кажется, что он при этом немножко смеется). Надо так «Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович…», дальше я забыла, а кончается так: «…Берия, Шверник». Еще есть Микоян, папа говорит, он делает сосиски, а Каганович построил наше метро – «Дворец Советов». Недавно один из Всехвождей умер, его звали Серго, он заведовал всеми машинами. Я знаю, что когда кто-нибудь умирает, надо плакать. Я подошла к своей кровати, уткнула лицо в подушку и очень старалась заплакать, потому что умер Серго, но почему-то у меня не получилось.
Лариса Лейтес с родителями на даче в Голицыно. Кон. 1930-х
Мой папа – писатель, в нашем доме 3/5 на улице Фурманова у всех ребят папы – писатели. Только у Танечки Барто писатель мама, Агния Львовна. Она пишет стихи для детей: «Уронили мишку на пол…». А что пишет папа – я не понимаю, это для взрослых. У писателей тоже есть Всехвождей – Горький. Только он умер прошлым летом, когда мы жили на даче в Голицыне.
Я тогда сидела на ступеньках крыльца и пыталась играть со своей скучной толстой ленивой рыжей морской свинкой Кикой, а мама мыла посуду на террасе. Вдруг вошел папа и сказал: «Знаешь, Флора, Горький умер!» И у мамы из рук выпала и разбилась чашка, которую она вытирала.
Папа почти всегда дома, он работает у себя в кабинете, и ему нельзя мешать. Папин кабинет небольшой и узкий, напротив двери – окно, вся длинная правая стена с пола до потолка усеяна полками с книгами, я люблю по ним лазать, как по лесенке, когда папы нет дома, и рассматривать корешки книг на верхних полках. Слева узенький папин диван и маленький столик, а у окна – большой письменный стол с ящиками, у него сверху зеленая материя, на ней навалены книги и бумаги, и стоит красивый письменный прибор. Если я захожу к папе в кабинет, когда он работает, я всегда удивляюсь, потому что воздух в комнате совсем голубой. Это потому, что папа всё время курит.
А окурки от папирос он складывает в большую черную овальную каменную пепельницу, один ее край сделан в виде лежащей собаки.
Писательский дом на улице Фурманова
Я люблю ее рассматривать, если мне позволяют. Иногда к папе приходит машинистка, тогда она ставит в кабинете на письменный стол свою машинку и быстро печатает всеми пальцами. А папа ходит по кабинету – туда-сюда – и ей диктует. Оттуда доносятся странные слова: «абзац», «кавычки». Эти непонятные кавычки папа велит то открывать, то закрывать. Я всё думаю про них и представляю, что это такие маленькие зверьки, их то загоняют в клетку, то выпускают на волю. Когда, очень редко, папа не работает, можно посидеть у него на диване. С папой очень интересно и весело. Он про всё рассказывает и шутит со мой, придумывает стихи. На свой день рождения придумал такие:
У папы день рожденья, несите поздравленья,
Несите, бога ради, общие тетради.
Мне дочка подарила красивые чернила,
И перья, и платочки. Спасибо милой дочке!
А иногда он читает мне взрослые стихи – или прямо наизусть, или из толстой серой КНИГИ:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Или такие:
Качает черт качели – вперед-назад, вперед-назад,
Доска скрипит и рвется, пока не перетрется
Натянутый канат.
На этой старинной, самой толстенной книге написано «Антология русской поэзии XX века». А мама кричит: «Не морочь ребенку голову, она же еще ничего не понимает». – «Ты не права, – спокойно возражает папа, – к хорошим стихам надо приучать с детства, пусть пока не понимает, но вслушивается в музыку стиха». А мне обидно: почему они думают, что я не понимаю! Я ведь давно умею читать сама и обязательно читаю вслух всё, что встречается на пути, даже афиши и объявления на улице. Прохожие удивляются: такая маленькая и уже умеет читать! Как я научилась читать, я не знаю, просто не помню, чтобы было такое время, когда я не умела читать. Недавно мама завела себе пишущую машинку и решила сама научиться печатать и мне велела ей диктовать: вслух читать какую-то странную книжку – «Путешествие на край ночи» [15] .
«Мама (слева) и тетя Фира»
Читать – главное мое занятие, я не люблю играть в куклы. Уж если играть, то в каких-нибудь игрушечных зверей или в настольные игры. Самая любимая моя детская книга называется «Что я видел» Бориса Житкова, там написано про всё, только она очень большая, ее трудно удержать в руках.
Мамы почти никогда не бывает дома. Зато у нас есть домработница, которая меня кормит и водит гулять. Она почему-то спит на раскладушке в маленькой тесной кухне, хотя у нас в столовой стоит пустая тахта. Когда мама ненадолго приходит домой, она быстро спрашивает у домработницы: «Девочка ела?
Девочка гуляла?» Это про меня.
Альбом шаржей Кукрыниксов на писателей с эпиграммами А.Г. Архангельского
Все говорят, что моя мама очень красивая, но я так не думаю. У нее очень черные волосы и нос крючком, и она часто кричит и на меня, и на папу, и на нашу домработницу. Поэтому домработницы у нас часто меняются. Только вчера была Шура, а сегодня уже Нюра. Домработницы все едут в Москву, потому что там, где они раньше были, жить плохо, там нет еды, а в Москве есть.
Мама часто ходит в Клуб писателей.
Вместе с папой – редко, чаще со своей лучшей подругой тетей Фирой, которая живет у нас за стенкой, в соседней квартире № 67. Папа говорит, что называть ненастоящих теть и дядь «тетями» и «дядями» – это «дурной стиль», а надо – по имени-отчеству. Только тетю Фиру все-таки можно. Папа вообще очень часто говорит со взрослыми про «стиль», часто повторяет: «Стиль – это человек» – и как это может быть?
У тети Фиры есть муж Александр Григорьевич, он тоже писатель, но он никуда не ходит, потому что он очень болен и всё время кашляет, и меня в их квартиру не пускают. А детей у них нет. У нас есть его книги – очень веселые, с большими картинками, в них всё смешное – и стихи, и рассказы, и картинки. Называются они «Карикатуры-пародии» и «ЛитОраторы». Это тоже мои любимые книги. Я их все давно прочла и знаю наизусть. Там смешно сказано про разных писателей, многих я знаю, они живут в нашем доме или приходят к нам в гости. Например, про Михаила Светлова (когда он первый раз у нас дома назвал меня «старуха», я решила обидеться, но потом поняла, что он шутит) так смешно написано:
Серьезное дело поручено мне,
Давлю сапогами клопов на стене.
Лариса с мамой
Александр Михайлович и Флора Моисеевна Лейтес. Конец 1930-х
