Ага, вот оно. «Две красные дивизии разгромлены полностью. Фронт в ста километрах от города. Ростов превращен в неприступную крепость, красным никогда не бывать в нем!» («Оно и видно!» - усмехнулся Ворошилов.)
Крупным шрифтом - самые последние сообщения. «Войска Буденного разбиты у Генеральского Моста, сам он захвачен в плен. В целях полной безопасности («Акакая опасность от пленного?») его поместили в клетку и везут в Ростов. Потом клетку с Буденным предполагается отправить на пароходе в Англию».
Климент Ефремович недоумевающе пожал плечами: чушь какая-то! Газетенка паршивая, бульварная, но даже для нее это слишком... И зачем? Кто поверит в такое сообщение, разве только совсем обалдевший обыватель?
А может, закономерность? Докатились белые, как говорится, до ручки, до полного разложения. В большом врут, в главном, а по мелочам и подавно. Тьфу!
Семена Михайловича он разыскал в центре города, где наведен был полный порядок. Улицы очищены от противника, повсюду конные патрули, часовые в подъездах. Буденный имел уже белогвардейскую газетенку, но «подарок» от Ворошилова принял охотно. На память.
Лицо серое от усталости, от недосыпа, но глаза блестят весело. Подначил:
- Ну вот, Клим Ефремович, город наш, а ты сумлевался!
- Это когда среди метели блуждали? Был грех; Но уж ты прости меня великодушно. Дай обниму тебя, поздравлю с успехом! - и, не сдержавшись, расцеловал на радостях командарма.
- Ладно, чего уж, - смущенно пробормотал тот.
- Прямо скажу, удивил и поразил ты меня, Семен Михайлович. Не имея численного перевеса над врагом, такие дела совершить! Два черта в тебе, Семен, два черта!
- Почему два?
- Сам не знаю! - весело толкнул его Ворошилов. - Отец так выражался, бывало, когда похвалить хотел.
- За доброе слово спасибо, Клим Ефремович. Теперь бы нам людей поздравить, особенно которые отличились. В шестой кавдивизии половина бойцов из строя выбыла. Под Генеральским Мостом, на переходе, здесь в городе. Кто ранен, а кто и...
- К наградам представим. В политотделе готовится благодарственный приказ.
- Подушевней бы, - сказал Буденный. - А Василия Ивановича Книгу мы не зря тогда распекли. Подействовало.
- Это ты распекал, Семен Михайлович. Мое мнение тебе известно. Всем хорош, только знания бы ему.
- Он тоже на месте не стоит, к новому тянется. Мотоциклетку английскую захватил вместе с водителем. Яркая такая машина, трескучая. Носится в ней по эскадронам, везде успевает, - под усами Буденного таилась довольная усмешка: опять начудил, отличился неугомонный дружок.
- Только и достижений у него?
- Нет, Клим Ефремович, недооцениваешь ты Книгу. Он вину свою искупил полностью и даже с лихвой. Ворвался с хлопцами на мост, захватил в целости и сохранности. Это как?
- Превосходно! Переправы через Дон в наших руках, мост восстанавливать не придется.
- Чисто сработали, - удовлетворенно произнес Буденный.
- Вообще-то мы с тобой, Семен Михайлович, даже не осознали еще полностью, какую важную задачу решила Конная армия. Все, как задумано. Таганрог и Ростов наши, деникинские войска рассечены на две изолированные группы. Отброшены на запад и на восток. Фактически Южный фронт теперь ликвидируется, как таковой.
- Почему не осознали? Очень даже осознаю, - шевельнул густыми бровями Буденный. - Не простую задачу, а эту самую... стратегическую.
- Именно стратегическую! Выполнили то, о чем партия нам говорила, на что Владимир Ильич указывал... Я. вот тут проект донесения в Реввоенсовет фронта набросал. Посмотри.
- Ну и буквы у тебя...
- В седле писал, пальцы мерзли... Давай прочитаю: «Красной Конной армией 8 января 1920 года в 20 часов взяты города Ростов и Нахичевань. Наша славная кавалерия уничтожила всю живую силу врага, защищавшую осиные гнезда дворянско-буржуазной контрреволюции. Взято в плен больше 10000 белых солдат, 9 танков, 32 орудия, около 200 пулеметов, много винтовок и колоссальный обоз... Противник настолько был разбит, что наше вступление в города не было даже замечено врагом, и мы всю ночь с 8 на 9 января ликвидировали разного рода штабы и воинские учреждения белых. Утром 9 января в Ростове и Нахичевани завязался уличный бой...
В Ростове Реввоенсоветом Конной армии образован Ревком и назначен начгарнизона и комендант. В городе масса разных интендантских и иных складов, переполненных всяческим имуществом. Все берется на учет и охраняется...»
- Ты погоди, Клим Ефремович, давай подсчитаем, подобьем бабки, тогда и доложим, чтобы было празднично.
- Я и не тороплюсь, - согласился Ворошилов. - Это лишь наметки, уточнять и добавлять будем. Тем более, Семен Михайлович, есть у меня одна мысль. Пошлем донесение прямо Владимиру Ильичу, порадуем его. А в Реввоенсовет фронта само по себе, как положено.
- Полностью присоединяюсь! - оживился Буденный, - Всяких тяжелых сообщений Ленину небось много идет. И жалуются, и совета спрашивают. А мы к нему не с огорчением - с приятным успехом! Давай, Клим Ефремович, составляй бумагу, я под таким документом с великим удовольствием свой подпис поставлю!
8
В те часы, когда остатки белого воинства, избежавшие окружения под Ростовом, беспорядочно отходили за Дон, только лишь генерал Мамонтов сумел сохранить выдержку, вывел из-под удара почти все свои казачьи полки. Был момент - командир Дроздовской пехотной дивизии прямо-таки с мольбой обратился к генералу: «Чего вы ждете, нас разобьют наголову! Помогите скорей кавалерией!» Но Мамонтов ответил с присущей ему грубоватостью: «Я все вижу. Помогать поздно, это конец. Мертвому припарки не помогут!» И приказал своей коннице двигаться к переправе.
Высказывание генерала получило широкую огласку. Ворошилов узнал о нем, допрашивая командира Дроздовской дивизии, попавшего в плен. Знали, разумеется, и вражеские офицеры, и высшее вражеское командование. Поведение Мамонтова, его слова можно было истолковать по-разному. К чему они относились? К той конкретной обстановке, которая сложилась возле Ростова, или ко всему белому движению, терпевшему крах на юге России?
Деникин вызвал генерала для объяснений, однако Мамонтов приехать не смог. Железного здоровья был человек, но после осенних и зимних поражений, после ранения так и не окреп, не воспрял духом. Спас он под Ростовом казачью конницу, увел на степной простор, а сам вскоре свалился в тифу.
Вот уже третьи сутки Мамонтов почти не приходил в сознание. Ощущал только себя, свое тело, все остальное было словно отгорожено ватной стеной.
Чу! Звонко цокают по брусчатке подковы. Или это часы бьют настойчиво и неумолимо? Нет, какие часы: он едет по просторной площади мимо красно-кирпичной, поседевшей от долголетия стены. Колокольный звон плывет в воздухе, такой густой, такой гулкий, что даже ушам больно. День горячий, раскаленный, хочется расстегнуть черкеску, но на него смотрит народ, смотрят войска... Вот белая лошадь его перестала цокать подковами и пошла совсем бесшумно; поплыла мимо толпы, мимо башен. Следом столь же тихо и плавно оторвались от мостовой казаки в парадных мундирах: донская, кубанская и терская сотни...
Жесткая холодная рука коснулась его лица. Запах духов? Откуда здесь женщина в подвенечном платье? Нет, это старичок врач с седой бородкой, в белом халате. Но почему такая сильная рука? Говорят, хирурги делают специальные упражнения, укрепляют пальцы...
Ах, до чего же несносное солнце! Оно обжигает. И этот надоедливый звон в ушах... Не так уж приятно въезжать победителем, если заранее не предусмотрены все мелочи... А что предусмотреть? Чтобы заслонили солнце?.. Где сон, где явь? Где настоящее, где прошлое? Вероятно, то, что вспоминается, - прошлое. Доктор, болезнь, торопливый голос адъютанта... А настоящее - чего еще не было: просторная площадь, торжественный строй казаков...
- Опять бредит, - донеслось сквозь колокольный звон. - В Москву въезжает на белом коне...
Какой-то громкий, неразборчивый спор. Нельзя же говорить всем сразу... Наконец стихли. Басок доктора:
- Господа, я решительно возражаю! Он не вынесет... Лучше не трогать.
- Но красные рядом! - это уже адъютант.
- Если бы автомобиль...
- Какой сейчас автомобиль, да еще при такой дороге!
И чей-то почти плачущий, жалобный голос:
- Какой генерал был! Какой генерал!
- Не причитайте! Лучше довезти труп, чем оставить большевикам. Хотя бы отдадим почести.
Мамонтов понимал, что говорят о нем, но слова проскальзывали, улетучивались, не задевая и не тревожа. Он все еще плыл в горячем воздухе вместе с верными казачьими сотнями. А то, о чем спорили за ватной стеной, было безразлично ему. Раздражали только со стоном, сквозь слезы, повторявшиеся слова:
- Последний кавалерийский талант! Российской конницы краса и гордость!
«Какой, к дьяволу, талант? Какая гордость?! От самого Воронежа гнали без остановки!» - нарастала злость к человеку, который заживо хоронил его. Собравшись с силами, Мамонтов приподнялся и крикнул: «Буденный! Всех за пояс! Буденный!»
