— Ты не слышишь меня!
— Клевета, а как же я тогда отвечаю? И даже вижу по твоему лицу, что ты прекрасно понимаешь мои ответы.
— Яр!!!
— А, черт, — снова трет ухо, — ты явно хочешь одна поговорить с моим папой, мне останется только есть и улыбаться.
— Не могу больше, — сдаюсь, — ты совсем не слышишь меня… ты не хочешь меня понять… зря я…
Машина, резко повернув, останавливается у светящегося огнями ресторана, и не успеваю я выдохнуть после виража, Яр склоняется ко мне, обхватывает мой затылок рукой и шепчет, глядя в глаза, не моргая и не позволяя моргнуть.
— А ты попытайся, — лукавая улыбка, и мгновенное освобождение и взгляда, и затылка, и моего дыхания. — Попытайся еще раз, Злата.
Он успевает обойти машину, открыть дверь и с улыбкой, подарившей свободу ранее, приглашает на выход, а я только пытаюсь прийти в себя от всплеска страстей.
— Чуть не забыл, — открывает заднюю дверцу и ловко меняет мою дубленку на длинную шубу из серого песца.
— Под цвет моего клатча? — догадываюсь.
— Под цвет твоих глаз, — топчет догадку.
Мы под руку идем к дверям новомодного ресторана. Верхнюю одежду вежливо отбирает гардеробщик, метрдотель ведет к заждавшимся родственникам, а я, чтобы не нервничать, начинаю болтать:
— И стоило так утруждаться с шубой? Все равно твой отец ее не увидит.
Или у меня с каблуками проблема, или Яр спотыкается.
— Я покупал шубу не для отца, — говорит он, и так строго, что другой бы болтать перестал, а мне все неймется. Тем более, взгляды посетителей, мимо которых проходим, буквально ощущаю на своих бедрах, и ниже, и между… и так противно…
— А что я скажу твоему отцу?
— Все, что захочешь. Или ничего. Он сам все поймет, когда увидит тебя.
— В каком смысле?
Останавливаемся у массивной резной двери, улыбчивый метрдотель исчезает вместе с моей болтливостью.
— Мы пришли, — бросив взгляд на часы, Яр по-мальчишески радуется. — И мы вовремя.
Не могу говорить — голоса нет. Задираю по привычке подбородок (в трудности только с поднятой головой, даже если стою на коленях), выпрямляю натянутую струной спину и уверенно делаю шаг вслед за мужем.
Тьфу ты… бывшим мужем…
Главное — не стою, не мнусь, не боюсь.
И первое, что я вижу — обманчиво мягкотелого свекра, развалившегося на красном диване. Рядом с ним грациозно сидит дама в шляпе. Она тщательно что-то пережевывает, высоко подняв светлую бровь и поглядывая то на нас, то в тарелку. Классическая картина маслом — аристократка за ужином, только вместо вилки у нее в руках лысый песик размером с ладонь.
— Кто это? — спрашиваю шепотом Яра.
— Сейчас познакомимся, — говорит он.
Собственно, разговор мы начали, паузу сбили, а с ней и довольство с сытых аристократических лиц. Свекровь прижимает к груди собачку, словно мы на нее посягаем. Собачка, дрожа, пытается спрятаться под широкополую шляпу. Свекор, не изменяя себе, спокойно цедит коньяк.
— Ну, кто здесь у нас? — Яр приподнимает подбородок дрожащей собачки и та под его пристальным взглядом принимается заунывно скулить. — Как зовут эту мелочь? Доллар? Цент? Может, Пятак?
— Бетельгейзе! — гордо представляет свекровь.
— Вводишь новую моду, — говорит мне Яр, и отодвигает галантно широкое кресло.
— Мог и бы притвориться, что не заметил! — возмущается свекровь. — Злата же промолчала!
Да, но, честно говоря, едва удержалась: как-то не так я представляла себе сверхгигансткую звезду красного цвета…
— Ну, привет, — начинает светские реверансы Яр, а я пока осматриваюсь по сторонам. Не то, чтобы готовлю пути к отступлению, просто никогда не была в комнате VIP шикарного ресторана, а есть или пить все равно не собираюсь.
Обстановка располагает к тому, чтобы расслабиться и потратиться. Диван, на котором восседают и полулежат мои бывшие родственники, два кресла в тон для нас с Яром, яркая люстра как солнце — и формой, и размером, только что не обжигает, небольшой круглый стол с кружевной скатертью ручной работы, заставленный так, что не удивительно, почему у него искривленные ножки.
Двое напротив, не считая собаки.
Мы рядом.
Яр перекидывается пустыми фразами, я молча смотрю на свекра — он так спокоен и, кажется, всем доволен, в том числе и собой, и своими поступками. Тихоня, внутри которого гниль и буйство. Он чем-то похож на меня. Он — да. Больше, чем остальные. Я тоже молчу, держу все в себе, предпочитаю жить тихо, но если копнуть поглубже…
Перед глазами мелькает картинка, как я поднимаюсь, вышагиваю к дивану, на котором он разлегся хозяином жизни, и плебейски плюю ему в рожу. И дергаю с силой за переливающийся серебром галстук. И да — как же без этого — давлю каблуком на туфли из крокодила, расплющивая хрупкие пальцы, наслаждаясь хрустом и криком…
О, да…
И взгляд мужчины меняется, затуманившись — становится таким беззащитным, просящим. Он что-то мне говорит, а я продолжаю подтягивать к себе галстук. Я даже согласна съесть этот кусок ношеной ткани — только бы он не поднялся больше с дивана. Никогда. Только бы он ушел вместо меня к мертвым. Без права возврата. Без права прощения.
— Злата, — отвлекает от приятных видений Яр, — ты хочешь о чем-то спросить моего отца?
— А ты с ним наговорился?
— Я сказал, что больше не хочу его видеть, но он может общаться с Егором. Я сказал ему все, что хотел.
— А он что ответил? — игнорируя недовольство свекра и закипающую свекровь, я общаюсь только с их сыном.
— Он зациклился. Пытается доказать, что ты мне не пара.
— Он прав?
— Он ошибается, но мне все равно. Он больше не посмеет вмешаться.
— Почему?
— Потому что он ошибается. Потому что ты — моя пара. — Яр целует мою правую руку по пальчикам, языком облизывает желтый бриллиант в кольце, мне становится жарко, и я незаметно расстегиваю одну пуговичку на платье.
А тишина вдруг взрывается.
Свекровь ахает и бросает от неожиданности на пол свою звезду. Та пытается запрыгнуть ей на руку или хотя бы покорить неприступный диван, но пока у нее получается только делать затяжки на телесных колготках и тявкать. Свекор давится коньяком и роняет бокал на белоснежную скатерть чьей-то долгой работы.
— Ты… — приподнимается, тычет в меня по-деревенски пальцем и захлебывается слюной. — Ты…
Никогда не думала, что именно так ведут себя аристократы, и замечательно, что я не голубых кровей.
— Ты хоть понимаешь, что ты надела?! Ты соображаешь?!
Нет, я тоже думаю, что платье слишком обтягивает, но по сравнению с его галстуком, подкравшимся к кадыку на шее, оно безвольно болтается. Каблуки немного высоковаты, но это моя проблема, они, по крайней мере, не гоняют ветер, как шляпа у некоторых. А клатч — здесь уж не придерешься — клатч безупречен!
— Это же целое состояние! — задыхается свекор, пытаясь по новой налить коньяка.
Такое ощущение, что он дурно спал. С тех пор, как мы с Яром переступили порог этой комнаты, я переодеваться не бегала, а верещит он так, будто только меня рассмотрел. Интересно, что его так задело? Платье куплено за деньги Яра и оно вполне себе дорогое, но вряд ли состояние миллионеров можно оценить в одно черное платье и красные ботильоны. Или все дело в расстегнутой верхней пуговичке?
На его глазах расстегиваю вторую, и он давится новым возгласом:
— Это… невозможно!
Это он еще моей шубы не видел. Эх, зря сдали ее в гардероб, зря! Сейчас бы он точно увидел ее и, захлебнувшись, умер, а я…
Нет, все-таки мы не похожи с ним… Не похожи… Я не хочу довести его до могилы — меня бы больше устроило, чтобы он жил, но мучился, чтобы хоть отдаленно прошел через то, через что прошла я, чтобы он понял…
— Сними немедленно! Яр, пусть она снимет! Это непозволительно!
— Прямо здесь? — уточняю. — При вас?
— Да! — гремит мужчина стаканом о столик. — Да! Я требую!
— Ни за что, — мягко вступает Яр. — Мы уходим. Ты увидел все, что я хотел показать тебе. Ты меня понял.
