— Но она… — свекровь хватается за шляпу, мнет ее, видимо забыв, что это не голова. — Но почему она, Яр?.. Одумайся, умоляю… Твой прадед мечтал, чтобы ты женился на девушке из династии…
— Вероятно, он мечтал обо мне, — вклиниваюсь между ахами матушки, — я из династии. Строителей и шахтеров. Не подхожу? Печалька. — Поднимаюсь из-за стола и резко, чтобы не передумать, снимаю с себя черное платье. — И даже после того, как разделась по вашей просьбе? У меня мягкий характер, со мной легко можно договориться, если по-хорошему, если с любовью, если на равных… Но по-хорошему вы не умеете, вы меня ненавидите и равной никогда не считали. Знаете что? Это вы не подходите мне, и моя мягкость не безгранична. За этот день я мысленно затоптала вас каблуками и удавила галстуком. Не попадайтесь мне на глаза, пожалуйста. Между вымышленным и реальностью слишком тонкая грань, боюсь, что поддамся соблазну.
Свекровь прикрывает глаза полями шляпы, но не себе, а любимому мужу, а сама шипит, что я ненормальная и ее сын попался, увы, попался, но Яр не выглядит жертвой. Он сидит как приклеенный к стулу, жадно пожирает взглядом мой шнурованный корсет и подвязки, черно-алая гамма заводит его до того, что синие глаза оборачиваются черными и жгут мою выдержку, улыбку и смелость.
Я пытаюсь подхватить свое платье, но он берет его со спинки кресла, становится передо мной, заслоняя от свекра, пытающегося хоть что-нибудь да увидеть, одевает как куколку, и говорит непреклонно, глухо:
— Мы уходим. Не беспокойте нас больше. Чревато.
Подталкивает нетерпеливо меня к выходу, обнимает, когда пытаюсь вернуться.
— Не надо, — просит, — поедем домой… пожалуйста…
— Я только сказать… еще пару слов…
Ну не зря же я в больнице насмотрелась сериалов, там всегда главных злодеев заваливают долгими признаниями, те слушают в шоке и, видимо, поэтому пропускают удар.
Яр с тяжелым вздохом отодвигается, но держит за руку крепко. Да я и не думала убегать — зачем? И куда? Не к свекру же целоваться!
— Это, действительно, были вы? Вы попросили Макара, чтобы он со мной переспал?
Он молчит, пьет коньяк и еще сильней меня ненавидит, а я, воодушевившись, продолжаю:
— Франсуа де Ларошфуко сказал, и я с ним согласна, что самое большое зло, какое может сделать нам враг, это приучить наше сердце к ненависти. У вас ничего не вышло. Слышите? Единственное, чего вы добились — это убили собственного внука.
Ни единый мускул не дрогнул на его лице. Для него это не новость. Он знал о моей беременности, конечно, знал, ведь по его приказу купленный врач солгал о сроках моей беременности.
— Но когда-нибудь вы с ним встретитесь, — говорю я с четкой уверенностью, что именно так все и будет. — Судя по цвету вашего лица и тяге к выпивке, это может случиться довольно скоро, и мне интересно, что вы увидите в глазах Святослава? Если, конечно, вообще сумеете посмотреть ему в глаза.
Уже выйдя за дверь, я слышу хрип и невнятное бормотание, и вроде бы окрик, скулеж… Но мы с Яром не останавливаемся. Он как ледокол рассекает пространство и уверенно ведет меня за собой. Помогает надеть шубу, усаживает в машину, а когда мы вливаемся в размеренный поток машин, говорит так же, размеренно, делая паузы:
— Ты знаешь, что его деда, моего прадеда, звали Святослав Ярославович? Нет, не знаешь, конечно, я тебе не рассказывал. Так вот, прадед терпеть не мог моего отца, ему, как князю Олегу, кто-то там нагадал, что тот станет его убийцей. Всю жизнь он держал мальчика на расстоянии, а тот переживал, пытался доказать, что он хороший, что никогда бы не сделал ему плохо. Мой прадед умер в преклонном возрасте, сказав перед смертью, что однажды вновь вернется в семью и тогда посмотрит, может, и примет его за родню, признает. Больше всего мой отец мечтал, чтобы дед признал его. Больше всего на свете. Злата, ты понимаешь, что сказала ему только что? Понимаешь, как он это воспринял?
Яр надолго замолкает, а я безуспешно пытаюсь согреться после его байки.
— Я запретил ему приближаться к тебе. Я поставил отца на место, — говорит Яр, направляя мне на ноги теплый ветер обогревателя. — А у тебя получилось его раздавить.
Сижу, тереблю клатч с непонятными иероглифами, наконец, чувствуя приятное тепло, разливающееся по телу. Жизнь вводит новые правила? Я — везунчик? Или все дело в клатче?
Так пусть уж сразу, чтобы не расслабляться…
Небрежно откидываю клатч на заднее сиденье, и затаенно жду, когда на плечи вновь опустится длань черноты, но словно лишь для того, чтобы развеять мои сомнения, за окном начинает кружить крупный снег, пушистый и до боли в глаза белоснежный…
Глава N 14
Мы сидим в машине, смотрим то друг на друга, то на светящиеся окна квартиры, и говорим. Просто говорим. Как два человека, которым есть что сказать, которых ничего не гонит скорей разбежаться, которым уютно вот так, скрещиваться и взглядами и дыханием, в тепле, в закрытом пространстве, когда за окном разгулялась зима.
По свету определяю, что Егор перемещается из своей комнаты в кухню, и так несколько раз. Наверное, тщетно разыскивает что-нибудь вкусненькое в холодильнике. Приготовлю завтра что-то нормальное. Да, завтра, а пока такая усталость, что выжимает все силы, и даже выйти из машины лень. Потому и сидим. И еще потому, что выйдем — и разойдемся. Я — домой. Яр — не знаю куда. Представление окончено, Егора никто не заберет, а значит, не за чем мучиться в холоде на балконе.
— Если я правильно поняла, — вожу рукой по стеклу, хотя знаю, что водители этого не переносят, — твоя мать не принимала участия в моем совращении, но была в курсе?
— Она узнала гораздо позже, после всего.
— Ты уверен?
— Никто из тех, кто замешан, не переступил бы порог твоего дома. Не с моего разрешения.
— Почему ты думаешь, что она не знала? Помнишь, что сказал ей Егор? А ты любишь папу… Мне кажется, в этом вся ее суть.
— Не думаю, что она бы вмешалась, узнай о планах отца, — соглашается Яр. — Более того, думаю, не посмела бы. Но она не была в курсе.
Он говорит, а я слушаю и в который раз понимаю, как далека от его мира. То, что я расценила, как пустую беседу за ужином, на деле оказалось проверкой базы противника, дислокацией и предупреждающим ударом. Я не уточняю, где что, потому что голова и без того раскалывается, а нагружать ее новыми терминами… Нет, не сегодня и даже не завтра.
Яр говорит, что восстановил всю цепочку событий, вычислил всех, кто замешан, еще раз просит меня не общаться с Ларисой и Стасом. Я киваю, слушаю и поверить не могу — не тому, что замешана Лариса. Пусть, хотя и не знаю зачем. А тому, что Яр за меня так волнуется. И еще очень странно — я думала ему все равно, я строила планы мести и сама разрушала их, предаваясь апатии, а он в это время действовал. Молча, без предупреждения, без лебезения с просьбами, чтобы его простили.
В век технологии и за деньги ему не составило труда вычислить человека, пытавшегося управлять Макаром. Человека, купившего служащих в его доме. Человека, который считал, что предусмотрел все. Этот человек, прекрасно знал, что у Макара есть причины, мягко говоря, недолюбливать Яра, знал, что случилось с бывшей невестой водителя и вуаля — ловушка расставлена.
— Он не учел, что Макар меня пожалеет, — замечаю я.
— Пожалеет?
Но Яр тут же уводит голосом дальше, и я тихо иду след в след. Яр признается, что намеренно спровоцировал визит своей матери, сама бы она и не подумала приехать, а здесь так удачно "совпало": и журнал с моей сказкой за подписью Егора, в котором ей намекнули на пошлость; и вопросы посла Нидерландов "А правда ли, что ее младший сын живет с совершенно чужим человеком?", и туманные ответы Яра на ее непродолжительные звонки, и сегодняшний выход нашей совместной статьи в газете.
— Кстати, видела? — Яр достает из бардачка свежий номер, и пока я пробегаюсь по строкам, мужской голос фоном звучит для моих музыкальных букв. Моих, хотя он и значится у меня соавтором. Музыкальных — потому что я вижу не просто буквы, но слышу ритм: здесь немного сфальшивила, здесь шипит, а здесь гладко и мелодично… общий вердикт — не шедеврально, читабельно.
