Но уже в нескольких льё[46] от лагеря бросалось в глаза неистовое рвение, с которым мусульмане отстраивали крепостные стены Святого Града, готовясь к предстоящей осаде. Рассказывали, что султан эль-Адиль сам возил камни на своем седле, помогая рабочим, укреплявшим крепостные валы. В свою очередь, Саладин собирал в Египте войско, чтобы вновь вторгнуться в Палестину.
Почему же осада не началась? Как знать, быть может, еще раз проявились колебания и замешательства, столь свойственные королю Ричарду, у которого, как известно, приступы неукротимого неистовства непременно чередовались с проявлениями осторожности и нерешительности («Да-и-Нет»!). Благо что в поводах недостатка не бывало, да и многие из баронов, его окружавших, колебались и выказывали нерешительность — и не только те, которых называли «пуленами», то есть «жеребятами» (это прозвище давали рыцарям, которые родились на Святой земле и не очень-то желали подвергаться опасностям), но и славившиеся своей храбростью госпитальеры и храмовники. Было очевидно, что подходящий момент, скорее всего, упущен и что марш в горах Иудеи может оборвать любая неожиданность, а на берегу и на широкой равнине, того и гляди, развернутся полки новой армии Саладина, так что создавшееся положение выглядело не слишком надежным. Амбруаз добавляет еще один довод, к которому стоит прислушаться: «Они (то есть „пулены“) говорили, что даже если и удастся взять город, то все равно предприятие это окажется слишком рискованным, если город тотчас же не получит постоянного населения, ибо все крестоносцы, сколько бы их ни было, до сих пор всегда, совершив свое паломничество, возвращались в свои страны, а значит, и на этот раз, как только они рассеются, эта страна будет потеряна вновь». Эти люди, кровно связанные со здешней землей, знали из собственного опыта, что будет непросто выдержать затруднения наподобие тех, что столетием ранее обрушились на Готфрида Бульонского. Да и что значит «выдержать», если страна систематически опустошается по повелению Саладина? Если даже предположить, что какие-то крестоносцы согласятся продлить свое пребывание в месте паломничества и даже поселятся тут, как это часто бывало раньше, то разрушения, которые уже налицо, отвратят многих от желания осесть на Святой земле, а те, что все-таки решатся, вынуждены будут начинать жизнь на новом месте среди развалин.
Однако мыслимо ли после такой бури восторгов, поднявшихся в христианском войске, начать отступление? Вспомним уже излагавшийся выше эпизод с герцогом Бургундским Югом III, который якобы предпочел предать Ричарда, лишь бы тому не достались все плоды возможной победы.
Как бы то ни было, но армия получила приказ о всеобщем отступлении.
Тогда, в День памяти Илария святого[47]Дни, в коем жить, в коем довелось родиться,Всяк проклинал, не в силах примиритьсяС отказом от надежды, — ей не сбыться:После всего, что было прежде с нами,Когда Господень Гроб пред нашими очами,Когда Иерусалим как на ладони,О том ли мы молились? Кто нас гонит?Но мы уходим от Святого Града,Без боя, не испробовав осады.
А вот строки, относящиеся к январю 1192 года:
«Многие французы, преисполнившись досады, блуждали из стороны в сторону, от одного берега к другому, одни двинулись в Яффу и пробыли там какое-то время, иные вернулись в Акру, где жизнь не была слишком дорогой. Некоторые же отправились в Тир, чтобы быть поближе к маркизу Монферратскому, который пригласил многих из них. Были и такие, которые, из досады и презрения, двинулись прямо в Казаль Равнин, вместе с герцогом Бургундским, и остались там на восемь дней. Король Ричард вместе с оставшимися в войске, весьма огорченными, и со своим племянником графом Генрихом Шампанским и его близкими направился в Ибелин; но, преодолев столь скверную дорогу, они нашли настолько скверные жилища, что расположение духа у них было весьма скверным».
Тем временем Ричард вновь начал переговоры с Маликом эль-Адилем. Он уже неоднократно встречался с этим принцем и завязал с ним сердечные отношения, несмотря на то, что они противостояли друг другу как враги. Арабский летописец Ибн ал-Асир описывает одну из встреч, состоявшуюся ранее, 8 ноября 1191 года:
«Эль-Адиль привез с собой кушанья, лакомства, напитки, предметы искусства и все иное из того, что пригодно для преподнесения в дар одному государю другим государем. Король Англии встретил его в своем шатре самым почетным образом, после чего проводил к себе и велел подавать ему те из блюд, которые считаются у этого народа особенно приятными и желанными. Эль-Адиль откушал этих блюд, а король со своими спутниками ел кушанья, предложенные эль-Адилем. Их беседа затянулась далеко за полдень, а расстались они, заверяя один другого в совершенной дружбе и искренней привязанности».
Мы уже не говорим о пении под гитару, которое король Ричард слушал с великим наслаждением…
В войске явно выражали недовольство обменом послами, ибо «это давало повод к великим обвинениям против Ричарда и к злословию», о чем свидетельствует Амбруаз. Король Англии между тем склонялся к решению, так сказать, в романтическом духе: в самом деле, почему бы Малику эль-Адилю не сочетаться браком с сестрой короля Иоанной, Жанной Прекрасной, бывшей королевой Сицилии? Они могли бы совместно управлять всем палестинским побережьем, но жили бы в Иерусалиме, властвуя над образовавшимся христиано-мусульманским владением, и такой кондоминиум позволил бы латинскому духовенству беспрепятственно совершать богослужения у Пресвятой Усыпальницы Господней, тогда как мусульмане могли бы продолжать молиться в своих мечетях. Таким образом разрешился бы вопрос о святых местах.
Похоже, что столь странное предложение — пусть и знакомое на Западе, потому что там бытовал обычай скреплять брачным союзом вновь заключенный мирный договор, — встретило, вопреки нашим сегодняшним представлениям, вполне благожелательный прием. По крайней мере со стороны мусульман, поскольку Иоанна от одной только мысли о бракосочетании с иноверцем приходила в неистовое бешенство. Она соглашалась на замужество лишь при условии, что Малик эль-Адиль примет христианство. Ричард согласился с этим предложением и передал его брату Малика Саладину; тот, разумеется, с ужасом отверг саму мысль о крещении мусульманина.
Итак, предполагавшийся христианско-мусульманский брачный союз провалился. Ничего не оставалось, как вновь браться за оружие, о чем и отдал приказ Ричард, на этот раз не настаивавший на участии в военных действиях герцога Бургундского и его людей. Их он послал восстанавливать Аскалон. Работы начались 20 января; французские крестоносцы хотя и присоединились к армии под Аскалоном, но сделали это много позже.
Тем временем в Сен-Жан-д-Акр начались споры между генуэзцами и пизанцами. Первые поддерживали Конрада Монферратского, вторые — Ги Лузиньяна. Необходимо было, чтобы сам Ричард вмешался и помог помирить соперников. Маркиз, похоже, завязал свои собственные отношения с Саладином, и королю Англии казалось, что ситуация ускользает из-под его контроля. Он провел переговоры с Конрадом Монферратским, но они не завершились примирением. Маркиз, в свою очередь, вступил в сношения с герцогом Бургундским и его войском, которое вновь подалось было в Акру, так как король Франции Филипп Август, покидая Палестину, обещал содействие французов лишь до 1 апреля 1192 года. Ричард запретил им входить в Акру, и они перебрались в Тир, под руку маркиза. Амбруаз неодобрительно описывает их предосудительное поведение в этом городе:
«Они проводили свои ночи в плясках и украшали свои головы гирляндами цветов; они рассиживались перед бочонками вина и пьянствовали до утра, после чего шатались по домам дщерей радости, разбивая двери, провозглашая безумства и проигрывая все, что только можно было проиграть».
В довершение и без того скверного положения пришли дурные известия из Англии. Ричард созвал в Аскалоне своих баронов и рыцарей и вынужден был объявить о своем отбытии из Святой земли, ибо поведение его брата Иоанна Безземельного не оставляло иного выбора. Он решил оставить в Святой земле триста конных рыцарей и две тысячи пехотинцев. Но кто возглавит это воинство? Кому передать наследственные права королей Иерусалимских? Съезд единодушно отверг мысль об оставлении при власти Ги Лузиньяна. Посему Ричарду не оставалось ничего иного, кроме как согласиться на признание за Конрадом Монферратским тех прав, на которые маркиз притязал со времени взятия Тира.
И тогда произошло событие, которого никто не ожидал. 28 апреля 1192 года, когда его супруга Изабелла задержалась в купальне, Конрад отправился поужинать к епископу Бовейскому Филиппу де Дрё. По пути, в одном из тесных переулков, его окликнули два местных уроженца, якобы намеревавшиеся о чем-то перед ним ходатайствовать. Пока он читал поданное ему прошение, один из туземцев вонзил ему кинжал прямо в сердце. Конрад скончался на месте.
