Нефедов и Самсонов одновременно оказались возле распластавшегося в пыли Кноха, черный мундир которого успел превратиться в серый, совсем такой же, как у его раскинувшихся вокруг убитых солдат.
— Снять рацию! Взять оружие! Быстро! — командовал Самсонов.
Нефедов рывком поднял эсэсовца, вынул из кобуры вальтер и указал на лес. Потребовалось еще две-три минуты, чтобы партизаны оказались в чаще, оставив на дороге четыре искореженных мотоцикла, горящую бронемашину и трупы гитлеровцев и прихватив с собой рацию и оружие. Самсонов начал было выговаривать наблюдателю за то, что он упустил мотоцикл, но Иван отмахнулся.
— Потом, Самсонов, потом… — Руки у него предательски дрожали, выдавая большое волнение. И действительно, Нефедов до сих пор не мог понять, как пришла к нему эта удача? Пережитое вновь и вновь заставляло думать, что все происходящее сон, глубокий и беспокойный, длящийся вот уже много дней.
— Ну что, фюрер, влип? — злорадно спросил Иван у эсэсовца. — Вот тебе и ягодки!
Кнох исподлобья посмотрел на Ивана и сдвинул свои тонкие губы в кривой улыбке. Он ничего не сказал, но по его лицу можно было прочитать: мы еще посмотрим! Иван всем существом вдруг почувствовал, как ему хочется ударить этого фашиста, ударить тяжело, смертельно, и он точно знал, что этот удар снимет с него то страшное напряжение, которое адским грузом лежит на сердце. Но он не ударил, потому что само это физическое движение не было свойственно ему. Еще потому, что в его сознании сложился общий облик врага, называемый фашизмом, а не единичный враг в лице этого эсэсовца.
Самсонов заторопил, подбадривая разгоряченных боем партизан. Поправляя в движении ношу, они споро двинулись в глубь леса. В центре группы шагал Кнох, неуверенно ступая тонкими, комариными ногами по лесной траве. Через час группа была уже далеко от места боя.
IX
На допросе Кноха присутствовали все члены штаба. В землянке было дымно. В распахнутую дверь тянулся махорочный смрад. У землянки стоял часовой, в проем виднелись лишь его сапоги и облезлый приклад винтовки. Допрос вел Гуров, Морин писал. Бычко, сидя на сейфе, курил. Иван занял свой топчан, вцепившись руками в его края, не спуская глаз с Кноха, помятого, в испачканном глиной и зеленью мундире. Отвечал Кнох звонким от напряжения голосом…
— Цель приезда в Снеженск? — спросил его Гуров после обязательных вопросов об имени и других биографических данных.
— Борьба с партизанами.
— А подробнее?
— Я большой специалист по борьбе с группами сопротивления в тылу, — не без достоинства ответил Кнох.
— Откуда у вас такое хорошее знание русского языка? — неожиданно спросил Гуров.
— У меня отменные лингвистические способности и… некоторая практика.
— Где же пришлось практиковаться?
— Об этом я расскажу вашему высокому командованию. Я знаю очень много, но вам мои сведения не нужны, вы не можете их использовать.
Морин хмыкнул, а Родион Иванович, внимательно разглядывая Кноха, сказал:
— Ты давай, голубчик, выкладывай, а то вместо нашего высокого командования можешь попасть еще выше!
Кнох не удостоил его взглядом.
— Что на допросе у вас рассказал Секач? — снова спросил Гуров.
— Он ничего не знал, поэтому ничего не мог рассказать… Зато мне много рассказал ваш комиссар. — Кнох кивнул в сторону Нефедова и торжествующе оглядел всех, наслаждаясь произведенным эффектом.
Ответ эсэсовца прозвучал, как разрыв мины, одиночный, тревожный взрыв. Будто шел сапер и не заметил тоненькой проволочки, завитком притаившейся в зеленой, сочной траве… Он шел ее обезвреживать, а она оказалась хитрее, распустила свои усы, притаилась, и, когда сапер подумал, что, наверное, нет здесь мин, она взорвалась…
Все невольно повернулись к Ивану. А у него от напряжения побелели пальцы, крепко впившиеся в топчан.
Тем же ровным голосом Гуров спросил:
— Что же вам рассказал комиссар?
Кнох закинул ногу на ногу.
— Например, что вы друзья… Что жили на одной улице. Наконец, что с вами связан ветеринар и что он доставил вам овец.
Иван встал. Его левая рука потянулась вперед, готовая вцепиться в горло эсэсовцу.
— Нефедов! — крикнул Гуров.
Иван тяжело, мешком опустился на топчан. Было заметно, что ноги его подломились. Морин перестал писать; Самсонов, теребивший ветку, в напряженной тишине с сухим треском сломал ее.
— Согласитесь, — хладнокровно сказал Кнох. — Секач не мог знать о ветеринаре… Еще комиссар указал точное расположение вашей базы. Он много сказал. Он хотел жить. Он напрасно взял меня в плен… — Слова Кноха били автоматными очередями. — Теперь я скажу, что ваш отряд обречен на гибель. Он блокирован. До сих пор вас не трогали, так как вы не доставляли особого беспокойства, да…
— Врешь, все врешь, сволочь! — не выдержал Иван. Теперь уже Морин, сверкнув глазами, еле сдерживаясь, сказал:
— Не мешайте вести допрос, Нефедов… С вами разговор будет особый!
Кнох снова заговорил:
— Еще заявляю, что о нападении на меня я успел сообщить по рации. Кроме того, мои мотоциклисты также расскажут о случившемся. И если вы меня ликвидируете, вас также уничтожат.
— Прикажешь отпустить тебя! — зло спросил Бобров.
Это были последние слова, слышанные Нефедовым. Резкий гул ворвался в землянку, потом послышался визг, и тут же взрывы один за другим качнули землю, с потолка посыпался песок. Иван увидел, как Кнох рванулся из землянки, извиваясь телом, как ящерица, он выскользнул наверх, за ним ринулись все, но первым оказался Бычко…
Самолеты на небольшой высоте разворачивались, мелькая за деревьями, снова послышался гул, затем визг и разрывы. Первый пришелся в то место, куда скрылись Кнох и Бычко. Второго взрыва Иван не услышал. Он куда-то падал, вернее, летел. Потом стало тихо. Иван лежал навзничь, раскинув руки и широко раскрыв глаза. Он ничего не слышал, но отчетливо видел, как одна сосна точно плясала в небе: не успев упасть от первого взрыва, снова поднялась в воздух от другого. Это почему-то длилось долго, наверное, целую минуту. Прошла еще минута, и Иван стал различать какие-то звуки. «Жив», — спокойно подумал он. «А самолеты устроили карусель», — это была его следующая мысль.
Нефедов поднялся, неуверенно шагнул и увидел почти рядом окровавленного Гурова, а возле него Степаниду, беззвучно шевелящую губами. Иван поднял Гурова и понес в землянку. Степанида поддержала его, когда он начал было валиться. С ее помощью уложил Гурова на топчан и снова вышел, почти бессознательно шепча: «Врача»… Он с трудом переставлял непослушные ноги, не узнавая окружающую землянку местность. Вдруг перед собой Иван увидел свежую землю, пересыпанную светлым песком, переплетенные корни и корешки, а потом яму, большую дымящуюся яму, на краю которой лежало обугленное голенище хромового сапога… Он понял: это все, что осталось от Кноха.
